Творчество

Закат расплескался на скатерть ландшафта
Как мысли обвили чучело жизни
Я белорабочий в чернеющих шахтах
Спасители мира — боги резни

Гарантийный талон на счастье и верность
Юридически честен, но искренне лжив
Пункт номер восемь с названием вечность
Затерялся в обмане дремучести ив

Проехал свою остановку, всю в ямах
Потому что забыл как нужно дышать
Вот мой билет на лицемерный ансамбль
Вот моя жизнь – эскиз плюс тетрадь

На груди зодиак монохромной палитры
За спиною багаж из пепла и грез
В кармане набор из насадок для бритвы
Слушать симфонию стука колес

Хочу веселиться, но совесть больная
Привязана к сердцу, я манекен
Кидайте ножи, кормите гвоздями
Прячьте всю чернь в пропасти стен

Дискретность судьбы, выбор да или нет
Что вы хотите? Окунуться в раздумия?
Иметь много денег, счастливый билет?
Дайте разумность, а на сдачу безумие

Кокон из страхов сковал мои губы
В глотке моей до молчания тесно
Бежать босиком, запинаться о трубы
Есть чернозем, мечтать — неуместно

Способен ли зверь стать человеком?
Перестань убегать и бояться фантазий
Изолят цепных псов станет опекой
Для твоих наставлений и мрачных желаний

Боязнь стать счастливым — скверный оплот
Зачем я затеял войну с энтропией?
Я всего лишь раскол, одноразовый грот
Кричу во все горло песни немые

Твой жизенный миг был затяжным
А ты растратил его на мерзость беспутства
Оскорбляешь весь мир, но вкушаешь плоды
Пока кого то за шею будут вешать на
Читать дальше →

Ты что лежишь — уходит ночь,
Рассвет проспишь — сомненья прочь —
Уж режет тьму светила луч
И гонит мглу тяжёлых туч!

Вставай, проснись, грядёт борьба
Со Светом Тьмы, Добра и Зла —
Лишь пробудившимся дано
В ней победить — так суждено —

Увидеть Свет, раскрыть окно,
Впустить рассвет, покинуть дно,
Ввысь воспарить, вливаясь в Свет,
В нём растворить груз зла и бед
(И слить в одно все «да» и «нет»)!

И лишь воспрянув ото сна
Летит душа, поёт Весна!
Адвайтин

Один мой хороший знакомый написал стиш, который мне показался весьма любопытным. Ну я решил этот стиш сюда положить — на память.
Возможно, не только ему такие мысли на ум приходили.



Тотально одинок
Среди друзей и близких,
А также среди прочих
Остальных,
Я сослан в этот мир
Без права переписки –
Хоть с кем-нибудь
Из подлинно-своих.

В какие уж грехи
Случилось мне вписаться –
Не знаю, стерли всё,
Что было до того,
Как выпнули сюда
Страдать и исправляться,
Средь злобы и тоски
Оставив одного.

И этот чудный мир
Вовсю наносит раны.
Душа моя кричит
Пока хватает сил:
– Ах, Господи, прости,
За все мои изьяны,
За то, что Ты меня
Таким вот сотворил.

А Господи молчит.
Наверно, есть причины.
Ну что ж, Он – всё же Бог,
А я – всего лишь зек.
А мой тюремный век
Уж не такой и длинный.
Закончится и он
Мой безнадёжный век.

Жил малыш.
Когда он выходил на свою ежедневную прогулку,
и оглядывался вокруг,
то на что бы он ни смотрел
с жалостью, любопытством, страхом или любовью,
он становился этим предметом,
и это предмет становился частью его
на один день или на одно мгновение дня,
… на целый год или на циклы тянущихся лет.
Ранние незабудки становились частью малыша,
И трава, и красивая герань, и клевер,
и маленькие колибри,
и мартовские ягнята, и поросята с розовыми грудками…
кобыла с жеребятами, смеющиеся толпы во дворах,
люди у скользкого входа в пруд,
любопытные рыбки среди темно-зеленых камней,
и водяные мельницы с тяжелыми
стальными верхушками…
все становилось частью этого малыша.
И апрельские и майские полевые всходы
становились малышом…
и зимняя пшеница,
и светло-каштановые кукурузные ростки,
и съедобные коренья в огородах,
и яблони, и цветы яблонь,
и сочные яблоки, падающие с веток…
и лесная малина… и подорожник;
и старый пьяница по дороге домой
из таверны, где он недавно лежал без памяти,
И торопливая учительница… и дружелюбные дети,
и грустные дети… и аккуратные девочки-горожанки…
и все изменения в городах и селениях,
куда бы он ни шел.
И даже родители малыша — мужчина, зачавший его, выстрелив отцовской смесью
среди ночи… и женщина, выносившая малыша в своей сумке
перед тем, как он появился на свет…
они дали ему гораздо больше этого,
и давали ежедневно… и они, и то, что исходило от них
становилось частью малыша.
Его мать… и тарелки, и блюдца, поставленные
на обеденный стол,
Мать… и потоки прекрасных слов…
и чистая косынка, и фартук,
и здоровый материнский аромат,
отлетавший от ее волос и платья
когда она проходила мимо;
Его отец: сильный, мужественный, независимый,
строгий, рассерженный, несправедливый,
и удар, и окрик, и просьба, и заманчивая
ложь,
И предметы домашнего обихода, и разговор, и лавка старьевщика,
мебель… и желания переполненного сердца,
Любовь неподкупная… и чувство неизменной
Читать дальше →

Наш мир создан ради человека — так учат нас высокие доктрины Востока. Конечно, они говорят не о жалком существе, трусливо несущем свою ничтожную персону или выполняющем вложенные в него слепые программы, а о пробужденном, спокойном и бесстрашном. Но где вы видели пробужденного, спокойного и бесстрашного человека в беспощадном мире, сокрушающем всех и каждого, в котором мы живем?

Однажды мне довелось встретиться с таким человеком при самых жестких обстоятельствах, которые можно вообразить. Его самообладание и бесстрашие стали для меня оправданием многих людей и укором моей собственной нерешительности и вялости.

Торопясь на деловую встречу, я забыл дома кошелёк, беспечно доехал до нужной станции метро, благо проездной я всегда хранил в отдельном кармане, и только выйдя из метро, вспомнил о забытом кошельке. В другой раз я мог бы получить небольшую сумму в ближайшем банкомате, но кредитные карточки также лежали в моем кошельке. Ложная гордость не позволяла мне прийти на встречу без денег. Пропустить встречу я тоже не мог — человек был связующим звеном в моих далеко идущих проектах.

Стояло яркое летнее утро. Дрожащие солнечные пятна, рассыпанные по столикам с сидящими за ними людьми, лепили яркую мозаику, как будто, созданную кистью Сера. Легкий утренний ветерок мешал в знакомом букете едкий запах выхлопных газов, свежесть листьев и терпкость пыли.

Двигаясь в нужном направлении со смутной надеждой на чудесное избавление, я увидел за столиком одинокую фигуру человека в сандалиях на босу ногу и в широком пестром богемном балахоне. Большой мясистый нос висел над маленькими губами и мягким подбородком, высокий лоб венчался густым гнездом белесоватых волос. Не было ничего искусственного ни в лице, ни в одежде этого человека. Он был весь натуральный, сочный, живой и располагающий к себе своей телесностью и теплом. Столик его стоял с краю, в нескольких шагах от других, раскиданных на тротуаре под каштанами. Перед ним лежала папка с фотографиями, выдающая характер
Читать дальше →

Когда призвали меня
На срочную службу –
В Солнечную Систему,
На планету Земля,
Мне дали белковое тело,
Миску, ложку и кружку,
Дали с десяток болезней
И с тысячу ложных «я».

Дали пинка под зад
И сказали: «Ну не скучай, приятель,
Вдали от родных вибраций,
Вдали от родных планет.
Помни, что каждый твой шаг
Видит всеобщий Создатель.
Которому до тебя,
В общем-то, дела нет.

Хотя Он тебя, конечно,
Довольно неслабо любит.
Но это на собственной шкуре
Должен всё ощутить –
Когда вокруг – суета и напряг,
И эти… как их там… „люди“
Потащат тебя на крест,
А ты их сумеешь простить.

И помни: срочная служба
Длится отнюдь не вечность,
И больше всего эта служба
Нужна тебе самому –
Чтобы себя проверить
На вшивость, божественность, верность
Себе самому, Создателю
И остальному всему».

…Итог один: два метра ни один
И сверху два – или огонь и пепел.
А твой неистребимый никотин
В какой-нибудь преобразится плевел.

И нет проблем – практически ни в чём:
Всё так как есть – не менее, не боле.
И каждый – потому что обречён –
Свободен – как дорога через поле.

Не волнуйся, милый друг,
От того, что есть вокруг.
Всё равно всё может быть –
Только так, как может быть.

Ты не веришь? Проверяй.
Даром время не теряй.
Раз, два, три, четыре, пять…

Мне сегодня проверять.

Санчо Панса стоял на автобусной остановке, когда вдруг увидел Дон Кихота, который то ли ждал, как и все, запаздывающего рейса в Мехико, то ли просто праздно сидел в совершенно неподходящем для праздности месте. Санчо, нимало не раздумывая, подошёл к Дон Кихоту и, представившись аспирантом гарвардской исторической кафедры, сходу стал напрашиваться в оруженосцы к доблестному рыцарю.

– Какой же я тебе рыцарь? – ничуть не удивившись, изумился Дон Кихот. – У меня и доспехов–то нет.

– Я готов заплатить, – угрожающе сказал Панса и Дон Кихот растаял.

– Так бы сразу и сказал, – похлопал он Санчо по плечу. – Бери мой чемодан и пошли.

В то время как раз была война и все уходили на фронт. Дон Кихот и Санчо встретили группу родственников и друзей последнего, которые, сжимая в руках вилы и берданки, дружно шли бить врага.

– Пошли с нами, Санчо! – сказали они. – Родина в тебе нуждается.

– Пойдем, сеньор? – обернулся Санчо к Дон Кихоту, но тот только поморщился.

– Идите своёй дорогой, любезные, – прикрикнул он на друзей и родственников, – и позвольте нам идти своёй.

– Что-то в вас не видно ни любви к родине, ни ненависти к неприятелю, – сказали родственники. – Быть может, вы просто боитесь?

– Увы, – ответил Дон Кихот, – мне всего лишь стыдно. Вы воюете вовсе не с неприятелем, а с ветряными мельницами, и мне зазорно участвовать в этом безумии.

– Сам дурак, – сказали ему друзья и родственники Санчо, и ушли на войну.

В своих странствиях Дон Кихот и Санчо то тут, то там натыкались на ветряные мельницы, к которым примыкали длинные очереди вооруженных людей. Они заходили вовнутрь друг за другом, бросались на жернова с криком: «Ура!» и тут же вытекали в виде красной жижи по ржавому желобу на улицу.

– Из-за чего они так горячатся? – спросил Дон Кихот у Санчо.

– Известно, из-за чего! – сказал Санчо. – Из-за Дульсинеи Тобосской! Враги похитили у нас самую прекрасную женщину на земле и не хотят отдавать обратно.

– Странно, – удивился Дон Кихот, –
Читать дальше →

В мире, кроме у-вэя,
Нету больше ни @@@.