Литература

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Родила Тебя в пустыне
Я не зря.
Потому что нет в помине
в ней царя.

В ней искать Тебя напрасно.
В ней зимой
стужи больше, чем пространства
в ней самой.

У одних – игрушки, мячик,
дом высок.
У Тебя для игр ребячьих –
весь песок.

Привыкай, Сынок, к пустыне
как к судьбе.
Где б Ты ни был, жить отныне
в ней Тебе.

Я Тебя кормила грудью.
А она
приучила взгляд к безлюдью,
им полна.

Той звезде, на расстояньи
страшном, в ней
Твоего чела сиянье,
знать, видней.

Привыкай, Сынок, к пустыне.
Под ногой,
окромя нее, твердыни
нет другой.

В ней судьба открыта взору
за версту.
В ней легко узнаешь Гору
по Кресту.

Не людские, знать, в ней тропы!
Велика
и безлюдна она, чтобы
шли века.

Привыкай, Сынок, к пустыне,
как щепоть
к ветру, чувствуя, что Ты не
только плоть.

Привыкай жить с этой тайной:
чувства те
пригодятся, знать, в бескрайней
пустоте.

Не хужей она, чем эта:
лишь длинней,
и любовь к Тебе – примета
места в ней.

Привыкай к пустыне, милый,
и к звезде,
льющей свет с такою силой
в ней везде,

точно лампу жжет, о Сыне
в поздний час
вспомнив, Тот, Кто Сам в пустыне
дольше
Читать дальше →

Всё начнётся потом,
когда кончится это
бесконечное душное, жаркое лето.

Мы надеемся, ждём, мы мечтаем о том,
чтоб скорее пришло
то, что будет потом.

Нет, пока настоящее не начиналось.
Может, в детстве…
ну в юности… самую малость…

Может, были минуты… часы… ну, недели…
Настоящее будет потом!
А на деле

На сегодня, назавтра и на год вперёд
столько необходимо-ненужных забот,
столько мелкой работы, которая тоже
никому не нужна.
Нам она не дороже,

чем сиденье за чуждым и скучным столом,
чем свеченье чужих городов под крылом.
Не по мерке пространство и время кроя,
самолёт нас уносит в чужие края.

А когда мы вернёмся домой, неужели
не заметим, что близкие все почужели?
Я и сам почужел.
Мне ведь даже неважно,
что шагаю в костюме неважно отглаженном,
что ботинки не чищены, смято лицо,
и все встречные будто покрыты пыльцой.
Это не земляки, а прохожие люди,
это всё к настоящему только прелюдия.

Настоящее будет потом. Вот пройдёт
этот суетный мелочный маятный год,
и мы выйдем на волю из мучившей клети.
Вот окончится только тысячелетье…

Ну, потерпим, потрудимся,
близко уже…
В нашей несуществующей сонной душе
всё застывшее всхлипнет и с криком проснётся.
Вот окончится жизнь… и тогда уж начнётся.

Сергей
Читать дальше →

– Я вспомнил одну историю, – сказал он. – В начале прошлого века в городе Витебске жил один каббалист, который полностью проник в суть вещей. Он понял глубочайшую тайну мироздания. И изложил свое тайное учение о главном в короткой мистической притче, которую замаскировал под еврейский анекдот, потому что в бурном двадцатом веке это был единственный путь передать высшее знание потомкам. Анекдот звучал так: «Рабинович, где вы берете деньги?» – «В тумбочке». – «А кто их кладет в тумбочку?» – «Моя жена». – «А кто их дает вашей жене?» – «Я». – «Так где вы берете деньги?» – «В тумбочке». Эта великая притча дошла до нас в сохранности. Но, к сожалению, погибли все, кто мог бы раскрыть ее тайный смысл.

– Кроме тебя.

– Каббалисты называют это «тумбочкой Рабиновича», буддисты – сансарой, а мы, ночные мотыльки, – навозным шаром скарабея, – сказал Дима. – У всех есть для этого какое-нибудь название. Но суть не в названиях, потому что все они просто ярлыки. Суть в том, где возникает отражение всех этих ярлыков. Мы называем это зеркалом. «Зеркало», как я сказал, это тоже ярлык. Но несколько особенный. Его не на что повесить.

– Что это значит?

– То, на что он указывает, нельзя ни увидеть, ни потрогать. О существовании зеркала можно догадаться только по тому, что в нем все время появляются отражения. Его природа в том, что, кроме отражений, там ничего нет – ни стекла, ни полированного металла. Вообще ничего такого, что можно было бы обнаружить, сколько ни ищи. Вот это и есть наше
Читать дальше →

Если истину сердцу познать не дано,
Так зачем же напрасно страдает оно?
Чему быть суждено — неминуемо будет.
И не больше того, чему быть суждено.

Жил да был мужик, прижил двух сыновей и помер. Задумали братья жениться: старший взял бедную, младший — богатую; а живут вместе, не делятся. Вот начали жёны их меж собой ссориться да вздорить; одна говорит:

— Я за старшим братом замужем; мой верх должо́н быть!

А другая:

— Нет, мой верх! Я богаче тебя!

Братья смотрели-смотрели, видят, что жёны не ладят, разделили отцовское добро поровну и разошлись. У старшего брата что ни год, то дети рожаются, а хозяйство всё плоше да хуже идёт; до того дошло, что совсем разорился. Пока хлеб да деньги были — на детей глядя, радовался, а как обеднял — и детям не рад! Пошёл к меньшому брату:

— Помоги-де в бедности!

Тот наотрез отказал:

— Живи, как сам знаешь! У меня свои дети подрастают.

‎Вот немного погодя опять пришёл бедный к богатому.

— Одолжи, — просит, — хоть на один день лошади; пахать не на чем!

— Сходи на́ поле и возьми на один день; да смотри — не замучь!

Бедный пришёл на́ поле и видит, что какие-то люди на братниных лошадях землю пашут.

— Стой! — закричал. — Сказывайте, что вы за́ люди?

— А ты что за спрос?

— Да то, что эти лошади моего брата!

— А разве не видишь ты, — отозвался один из пахарей, — что я — Счастье твоего брата; он пьёт, гуляет, ничего не знает, а мы на него работаем.

— Куда же моё Счастье девалось?

— А твоё Счастье вон там-то под кустом в красной рубашке лежит, ни днём, ни ночью ничего не делает, только спит!

— Ладно, — думает мужик, — доберусь я до тебя.

‎Пошёл, вырезал толстую палку, подкрался к своему Счастью и вытянул его по́ боку изо всей силы. Счастье проснулось и спрашивает:

— Что ты дерёшься?

— Ещё не так прибью! Люди добрые землю пашут, а ты без просыпу спишь!

— А ты небось хочешь, чтоб я на тебя пахал? И не думай!

— Что ж? Всё будешь под кустом лежать? Ведь этак мне умирать с голоду придётся!

— Ну, коли хочешь, чтоб я тебе по́мочь делал, так ты брось крестьянское дело да займись торговлею. Я к вашей работе совсем
Читать дальше →

У Федора Михайловича в этом романе есть удивительный отрывок. Это из монолога Мармеладова. Я его перескажу — утрированно — своими словами, а потом приведу подлинный текст.

Настанет время, когда предстанут все люди перед Божьим судом. И Бог даст право войти в Царство Своё всем достойным: разумным, праведным. А потом даст это право и не слишком разумным и праведным. Те — понятное дело — возрадуются. А разумные возмущенно станут роптать: за что этих-то?
— А за то — ответит Господь — что они никогда не почитали себя достойными.

А вот подлинный текст -

— Жалеть! зачем меня жалеть! — вдруг возопил Мармеладов, вставая с протянутою вперед рукой, в решительном вдохновении, как будто только и ждал этих слов. — Зачем жалеть, говоришь ты? Да! меня жалеть не за что! Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть! Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его! И тогда я сам к тебе пойду на пропятие, ибо не веселья жажду, а скорби и слез!… Думаешь ли ты, продавец, что этот полуштоф твой мне в сласть пошел? Скорби, скорби искал я на дне его, скорби и слез, и вкусил, и обрел; а пожалеет нас тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал, он единый, он и судия. Приидет в тот день и спросит: «А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала?

Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела?» И скажет: «Прииди! Я уже простил тебя раз…

Простил тебя раз… Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…» И простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит…

Я это давеча, как у ней был, в моем сердце почувствовал!… И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных… И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголят премудрые,
Читать дальше →

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет — Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все — вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав —
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав.

Еще не осень! Если я
Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Все же, все же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшись, я чужака —
В самом себе я обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьей своим.
И будет этот бой неравен.

И спросит Бог: — никем не ставший,
зачем ты жил? Что смех твой значит?
— Я утешал рабов уставших, —
отвечу я. И Бог заплачет.

Мой небосвод хрустально ясен
и полон радужных картин.
Не потому, что мир — прекрасен.
А потому, что я — кретин.