&&&

Когда мы прошепчем усталое: «Хватит!», когда промахнемся в последнюю лузу, когда мы поймем, что наш катет не катит на самую плёвую гипотенузу, когда от надежды — ни маленькой крохи, и вышел из строя посадочный модуль, когда на виду у стоящих поодаль мы, воздух глотнув, захлебнемся на вдохе, когда нас отключат за все неуплаты, навряд ли сюрпризом окажется, если к нам с неба опустится некто крылатый, вальяжней покойного Элвиса Пресли. Глаза его будут — два черных колодца. Он скажет: «Вам, братцы, придется несладко...» и розовой ручкой в младенческих складках возьмет нас в охапку — и в небо взовьется, где ветер и ветер, лишенный мотива, а равно и ритма, безвкусный и пресный. Мы будем при этом бесплотны на диво, хотя по другим ощущеньям — телесны. Не чувствуя больше душевную смуту, мозги ожиданием горя не пудря, пробьем облаков купидоновы кудри и к месту прибудем. Минута в минуту.

Нас встретят. Не то чтобы с помпой особой, не то чтоб торжественным залпом салюта. Посмотрят в глаза без любви и без злобы: все крайности эти — другому кому-то. А нам и не надо, и мы не в обиде. Все рядышком — в белом, как в сахарной вате: в цивильном костюме, врачебном халате… Вон с яблочком Ньютон. Вон с лирой Овидий. За то, что мы в жизни страдали немало, за то, что мы люди особого склада, мы будем решением ревтрибунала приписаны к раю скорее, чем к аду. Наморщат апостолы важные лики, красиво расправив свои аксельбанты, и выдадут, сердце скрепя, интенданты нам белое, летнее (тоги? туники?). И скажут при этом: «Тут дело такое… Не надо волнений. Забудьте печали. Мы вас не одарим кайлом и киркою — не этим вы жизни свои наполняли. Есть метод получше остаться при деле, уж коль вам милее свободные темы. Итак, решено: занимайтесь лишь тем вы, чем в жизни всегда заниматься хотели. Забудьте о бедах, о тягостном быте, о голоде, холоде, ночи кромешной… Одно только вы на носу зарубите: здесь рай, господа. Вы должны быть безгрешны.»

А ты был с изъяном. И я был с изъяном, с душой не светлее озерного ила. Но что же нам делать, коль делать нельзя нам того, что при жизни естественным было?! Беседуем ночью с дырою озонной, внимаем рассудку, приказу, резону; поскольку попала в запретную зону любовь наряду с проявленьями оной. Тельца бы зажарить, отменного овна, и этим наесться от пуза, на славу… Но чревоугодие — тоже греховно и нам недоступно согласно Уставу. Порою отчаянно хочется выпить, забыв про запреты, забив на запреты, отведать из мимо несущейся Леты, отравленной, как под Чернобылем Припять. Нельзя нам избытка. Нельзя перехлёста: не крикнешь, не взвоешь, не прыгнешь с балкона… Остались стихи, а точней — рифмоплётство. Конечно, убого, но в рамках закона. Всё трепетней рифмы, а текст — непролазней, и время — как белка: по кругу, по кругу… Мы пишем стихи и читаем друг другу, не в силах взаимной унять неприязни. От скуки заводим невнятные споры, мотаем бессмысленно пряжу столетий…

Вне жизни и смерти, без точки опоры, стихи — словно мертворождённые дети.
Александр Габриэль