Абвй я блюг эд умаю уукэ...

Резные силуэты задымленных зданий, рисующихся на фоне светлого неба, еле-еле пропускали танцующие лучи летнего солнца, которое представало в виде какого-то всемогущего волшебника в этом унылом и запустелом месте. Вокруг меня сомкнулись крепкие плечи серых зданий, раздавив и проглотив последнюю надежду на право цивилизованного существования. Каменные глыбы, которых, напоминали тюремную камеру, единственным окошком где было небо. По небу плыли облака, неизвестно куда торопясь, как и неизвестно откуда появляясь. Они были сумрачны и таинственны, как и лица людей, окружающих меня, людей, связанных со мной одной неотложной задачей, ради которой вот уже целых два часа, я и они, переминаясь с ноги на ногу, ждем приемщика стеклотары. Всемогущий Коля, по всей видимости, босс местной песочницы, иногда изрекал могущественное заклинание, типа-… Абвй я блюг эд умаю уукэ...-дальше он многозначительно менял позу, которая вносила оживление в ряды неутомимых колдырей и могла она, по единодушному мнению всех означать что «вот-вот». Потом прибежал Гриша. Гриша был микрокефал и придурок, он всегда лез без очереди и получал в зубы. Но было и светлое пятно на этой навозной куче, на которое, даже мухи не садились, и от которого не пахло водкой, воблой и перегаром. Это была девочка лет тринадцати, которую папа послал узнать- принимают ли здесь тару. Этот бутон представлял собой пример потенциального вырождения и как губка впитывал ароматы реального мира. Детская непосредственность граничила с разорванной блузкой и голыми коленками, острыми, как штопор.