Когда в нас рождается сочинитель, мы покидаем Путь.

ЗАПИСЬ О ПОИСКЕ ВЕТРА
Письмо студента Постепенность Упорядочивания Хаоса господину
Изящество Мудрости
В.О. Пелевин

… «Когда в нас рождается сочинитель, мы покидаем Путь.

А когда у сочинителя рождается первая фраза, в аду ликуют все дьяволы и мары.
И это
я говорю, господин Цзян Цзы-Я, о самых лучших из нас, тех, кто искренне
служит Небу. В словах, которыми хотят обессмертить истину, ее могила. «Не
становиться, не рождаться и быть всем» — сама эта фраза есть пример
становления, рождения и ограниченности. Все в нашем мире есть разные
ступени проявленности, становления и упадка, и знаки письменности с
древних времен отражают лишь это. Так как же сказать хоть слово о том, что
никогда ничем не становилось? Поистине, трудно поведать о ветре, если
знаки есть только для летящих в нем листьев.
Тот, кто бывал в столице, захочет ли жить в деревне, где крыши
кроют соломой? Когда видел сияние Пути и знаешь, какова свобода,
поплетешься ли назад в тюрьму слов? А даже если вернешься, сумеешь ли
объяснить другим то, что увидел? Я готов допустить, господин Цзян Цзы-Я,
что могу изъясняться намеками и иносказаниями, ясными для того, кто постиг
то же самое. Ведь и сейчас я вверяюсь словам, зная, что буду понят. Но
возможно ли изобразить на стене темницы начинающееся за тюремными воротами
так, чтобы рисунок понял узник, никогда не выходивший из подземелья? Об
этом следовало бы, конечно, спросить самого узника. Но он, боюсь, не
поймет и вопроса.
Когда человек читает книгу, он видит придуманные другими знаки.
То же происходит, когда он смотрит на мир: лес для нас состоит из тысяч
по-разному написанных иероглифов «дерево». Глядя же внутрь себя (это
возможно лишь потому, что есть иероглифы «внутри» и «снаружи») и думая о
себе (а это возможно лишь потому, что есть иероглиф «я»), он видит только
отпечатки знаков. Но он не замечает самого главного — на чем появляются
эти отпечатки. И это оттого, что для высшей основы нет знака. Есть
иероглиф «Синь», но ведь, глядя на него, мы видим не скрытую основу всего,
а только черные разводы туши. И не странно ли, что в древние времена этот
знак вырезали на панцире черепахи в виде фигуры, до обидного похожей на,
так сказать, «внешнюю почку» — торчащее в нашу сторону мужское
достоинство? Вот куда идет ныне человечество, услаждая себя по дороге
фокусами гуннских певичек.
Это неведение я и разумею под тюрьмой и темницей. Даже если
какому-нибудь искусному врачу удастся заставить человека позабыть на время
слова, что с того? Тот, кого всю жизнь слепили огни фейерверка, заметит ли
мерцание звезды? Услышит ли треск сверчка привыкший к грохоту барабанов? А
истина говорит с нами ничуть не громче, да и не с нами, не будем
обольщаться — лишь сама с собой. Впрочем, я начал с того, что никакой
истины нет, пока мы не озаботимся ее поисками. И уже рассуждаю о том,
громко она разговаривает или тихо, и с кем… Вот так слова создают мир.
Вот так мир в конце концов оказывается ничем — выброшенной печатной
доской, с которой осыпаются под осенним ветром рассохшиеся знаки.
Поистине, одно уравновешивает другое.
История Царя Обезьян и Танского монаха — это роман о путешествии
в пространстве. Мы же размышляли о том, можно ли написать нечто подобное о
странствиях по Пути. Посчитав сперва эту задачу нетрудной, я по
размышлении увидел, что к ней нет способа даже подступиться. Так я полагаю
и сейчас. Но в «Путешествии на Запад» есть место, которое начисто меня
опровергает. Помните ли, что происходит в конце, когда путешественники
получают листы чистой бумаги вместо священных текстов, ради которых они
прошли столько стран? С жалобами, что их обманули, они возвращаются к
Будде. И тот объясняет, что чистые листы бумаги и есть настоящие священные
тексты. Поскольку путешественники еще не готовы понять, что такое
подлинная святость, они получают то, за чем пришли — корзины сутр и
поучений. Но самое первое послание Будды, не понятое теми, кто пришел к
нему за наставлением, — не оно ли полностью вобрало в себя Путь? На бумаге
не было вообще ничего, но таково, сдается мне, единственно возможное
повествование о сокровенном, которое не окажется подлогом с первого же
знака.
Да, на стене темницы можно изобразить истину, открывающуюся тому,
кто вышел за тюремные ворота, и нет ничего проще такого рисунка. Это сама
стена до того, как ее коснулись мел или кисть. Но узник и так смотрит на
нее каждый день, и, значит, сокровенное открыто ему так же, как нам,
поскольку мы не видим ничего сверх того, что видит он. Узник просто не
знает, что перед ним сокровенное, ибо не начинал его поиска. А как в нем
родится желание искать сокровенное, если он не знает даже такого
иероглифа? Скорее искать Путь начнут придорожные камни и облака в небе —
но они ничего не ведают о Пути, а значит, и не теряли его. Поистине,
прилагать усилия и копить знания нужно не для того, чтобы обрести Путь, а
для того, чтобы потерять. И первое, что мы делаем, просыпаясь с утра, это
заново рисуем темницу со своей фигуркой внутри. Но хоть наша темница всего
лишь нарисована, надежней не заточал и Цинь Шихуан.
В Книге о Потоке и Силе есть парная надпись:
«Отсутствие концепции неба и земли суть исток»
«Наличие концепции десяти тысяч вещей суть врата рождения»
Смиренно добавлю, что из этих слов следует: пока сохраняется
концепция сокровенного истока, сокровенный исток недостижим. Когда же
концепция исчезает, о каком сокровенном истоке говорить? Вот это и называю
сокровенным истоком.»…