Нагваль и Тональ

Тональ — это все, что есть вокруг нас. Точнее, все то, что мы можем описать словами. Все, что мы видим, слышим, любим и ненавидим. Все, что мы относим к нашему миру и называем реальностью. Включая мифологического Бога и мифологическую Бабу-ягу. У каждого из нас свой тональ, свое отражение мира. Но есть и согласованное отражение, общее для всех тех, кто присутствует в нашем тонале. Этот согласованный мир — тональ нашего времени — является миром классической физики.А нагваль — квантовый мир, в котором происходит все сразу, реализуются все возможности. Он непредставим, поскольку все наши представления — порождения редукции, то есть тоналя. Иными словами, они классичны. Все, что мы представляем и о чем можем осмысленно говорить, — это о предметах и явлениях нашего тоналя.

Не зря дон Хуан говорил так и не понявшему, в чем суть, Кастанеде, что «человеческий разум обладает уникальной способностью фиксировать эманации» Вселенной. Я перевожу это на нормальный язык как способность сознания к редукции волновой функции, то есть к одностороннему видению. А как еще после ознакомления с работами Менского понять фразу дона Хуана, что «сознание настроено так, что рассматривает все только с одной стороны».

«Таков мир нагваля — ничего реального в нем не существует», — объяснял европейцу индеец. Действительно, реальности в том смысле, в котором ее привыкли понимать физики за столетия развития науки, в квантовом мире не существует. Эта привычная реальность оказалась неотделимой от внутренней реальности наблюдателя, поскольку мы имеем дело только с воспринимаемым миром.

Наше сознание — это тональ. То есть наш мир, создаваемый сознанием. Ощущаемый и воспринимаемый мир. Наша перманентная редукция. Этот мир создается и поддерживается постоянным внутренним монологом, перманентным контролем и ежесекундной перепроверкой и подтверждением. Однажды дон Хуан сказал Кастанеде: «Ты заболел, потому что не смог удерживать свой мир». Эта фраза верна и с точки зрения толтекской парадигмы, и с точки зрения обычной западной психологии. Но если мы выключим сознание, если мы сломаем предохранители, если вырубим лес того мира, который прорастал в нас с самого младенчества, и окажемся на поляне безмыслия и отсутствия реакций… мы погрузимся в нагваль. Где все возможно. Где реализуются все квантовые вероятности. Где нет редукции. И определенности.

Определенность — это и есть наш выбор. Наша свобода выбора и одновременно несвобода, поскольку мы живем в том тонале, к которому приучены с детства. В котором вода мокрая, солнце встает на востоке, а люди смертны. Мы не можем сломать мир, который из нас состоит. Но иногда можем его поменять. В этом слабость и сила. В этом плюс и минус.Редукция волновой функции — это определенность, которая превращает возможность того или иного исхода в единственную и необратимую неизбежность. Но она происходит лишь в сознании. Именно она делает эфемерный мир вибраций миром конкретных вещей и твердых предметов, на которые можно опереться.

Об этом говорит и старый индеец:

— Неважно, положительно или отрицательно было значение восприятия Вселенной как мира конкретных твердых объектов, но нашим предкам этот режим восприятия был жизненно необходим, — сказал он. — В течение множества веков мы воспринимали мир именно таким, и теперь в результате вынуждены верить, что именно таковым он и является, — миром, состоящим из обособленных конкретных предметов.

— Я не могу представить себе мир другим, дон Хуан, — пожаловался я. — Для меня он без всякого сомнения, — мир конкретных твердых объектов. Тем более, что доказать это ничего не стоит — достаточно один раз врезаться лбом в какой-нибудь из них.— Ну разумеется, мир вполне предметен. Мы против этого и не возражаем.

— О чем же тогда ты говоришь?

— О том, что в первую очередь мир является миром энергии и лишь потом — миром объектов. Однако если мы не начнем с предпосылки, гласящей, что мир — это энергия, мы никогда не обретем способности непосредственного восприятия энергии. Нас неизменно будет останавливать только что отмеченная тобою физическая очевидность «твердости» составляющих мир объектов».

«Аргументы эти были для меня загадочными, — писал потом Кастанеда. — В то время мой разум просто отказывался принимать к рассмотрению какие бы то ни было пути понимания мира, кроме традиционно привычного. Утверждения дона Хуана выглядели в моих глазах неким подобием диковинных теорем, которые я не мог ни принять, ни отвергнуть— Наш способ восприятия — это способ, свойственный хищнику, — однажды сказал мне дон Хуан. — Очень эффективный метод оценки и классификации добычи и степени опасности. Но это не единственный доступный способ воспринимать».

Тональ — это наша клетка. Клетка верований и запретов. Тональ связывает руки, но и охраняет, являясь лучшим стражем нашей целостности. Если в вашем тонале нет колдовства, вам не страшен никакой ритуал вуду, якобы способный убить вас дистанционно. Вы только посмеетесь над примитивными дикарями. А вот туземец, которому колдун сказал, что он умрет, вскоре умрет. Потому что верит в это. Созданный им мир допускает колдовство. А ваш — лекарственное воздействие и побочные эффекты.Таков мир дона Хуана. Непривычно? Моему западному разуму, как и разуму Кастанеды, тоже непривычна подобная точка зрения, лежащая где-то на грани физики и мистики. Я привык к миру предметного познания и покорения, к миру научного инструментария и воздействия. И если даже допустить, что гипотеза о «квантовом нагвале» верна, возможны два типа отношения к ней.

Первый. Весь наш предметный мир — инструментов и лекарств, приборов и ракет — есть всего лишь костыль. А жить нужно без костыля — чисто духовно, постигая все непосредственно! Мы построили для себя тесную ракушку тоналя и боимся высунуть из нее нос. А надо постигать мир напрямую — это гораздо «экологичнее» и «естественнее». И «здоровее», потому что без костыля. Ведь лучше летать самому, чем с «костылем» самолета.

Но мне ближе второй тип рассуждений. Он гаков…

История уже рассудила, чей способ постижения лучше. Пушки испанского тоналя смели индейский нагваль, о чем дон Хуан не раз говорил Кастанеде: «Наша цивилизация была уничтожена». Оно и понятно: торчащих в трансе легко убивать. Правда, наступление на «цивилизацию нагваля» началось задолго до конкистадоров — ее представителей стали теснить еще во времена внутрииндейских войн.

Наш мир — мир опосредованного познания. Если мы и ныряем в нагваль, вытаскивая оттуда какое-то озарение, наподобие таблицы Менделеева, пойманной Дмитрием Ивановичем в состоянии транса (во сне), мы потом его формализуем. Так формализовал свои находки Блюм, так формализовал и поставил их на поток Жерлыгин. Мы не едим руками, как индейцы. Мы едим посредниками — столовыми приборами. Руки при этом остаются чистыми.Наш тональ, который жестко ограничивает нашу подвижность, одновременно является лестницей, по которой мы лезем вверх. Мы строим свой мир, свою вселенную, свою золотую клетку, которая не выпускает птичек на волю, но позволяет им жить дольше и вообще жить. Даже если дон Хуан прав и человек на самом деле представляет собой всего лишь скрутку силовых линий, напоминающих яйцо с торчащим из середины живота пучком световых нитей, что это меняет для нас с вами — двуногих прямоходящих?

Александр Никонов — из книги Формула Бессмертия