Мистическая этика (отрывок из книги «Пробуждение в сверхсознании»)

Учение Христа опирается на четыре взаимосвязанных принципа, каждый из которых обладает глубоким внутренним смыслом. Перейдём к их краткому рассмотрению.

Во-первых, акцент переносится с “я” на другого (otherness), что противополагает этику Христа всевозможным рассуждениям о достижении личного блага. В этом отношении она находится в полном согласии с буддийской этикой, которая подчёркнуто антиэгоцентрична. Самоумаление проповедуется во имя других людей, интересы которых нужно учитывать не в меньшей степени, чем свои собственные. Выход за пределы своего “я” и постижение другого происходит в два этапа: 1) через предание всей своей воли “в руце” Божии и 2) через любовь к ближнему и отношению к нему как к самому себе.

Во-вторых, Христовы заповеди предполагают отрицание воли-к-жизни, или стремление к чувственному, телесному, сугубо посюстороннему существованию. Не “заботьтесь о завтрашнем дне”; “не хлебом единым жив человек”; “когда творите милостыню, пусть ваша левая рука не знает, что делает правая” [т.е., помогая, не руководствуйтесь корыстными мотивами]. Всё это равнозначно воле-к-смерти, и опять, же, полностью согласуется с буддийским бескорыстным служением [ради освобождения всех живых существ]. Нужно жить, пока наша жизнь автоматически поддерживается личной энергией и пока это позволяют внешние обстоятельства, но у нас не должно быть эгоистической привязанности к жизни или стремления поддерживать её любой ценой. Христос не учит тому, что жизнь нужно ненавидеть и, следовательно, стремиться к её прекращению. Напротив, ко всем её проявлениям за пределами самого себя нужно относится с величайшим брежением. Всё, что приходит к нам, нужно принять – принять с любовью и сочувствием, а не со стоическим холодом.

Если научиться жить такой жизнью, то вскоре нам откроется, что в ней есть множество мощных компенсаторных механизмов. Христианин лишь кажется лишенным всякой защиты от зла и невзгод. На самом деле он находится в большей безопасности, чем когда-либо ни было. Не имея надёжных замков и оружия, а также не заботясь о материальном благополучии, он чувствует себя более уверенно и спокойно, чем раньше, когда только и думал надёжно ли заперты двери его дома, в порядке ли его оружие, и как преумножить своё состояние. И эта уверенность со временем лишь возрастает. Христианин принимает всё, что происходит в его жизни, и благоговейно удивляется, когда обнаруживает, что бремя страхов и забот уменьшилось и в целом он живёт гораздо более счастливо и комфортно, чем прежде. Вокруг него воцаряется состояние мира и покоя. На тех, кто с ним соприкасается, он оказывает влияние более глубокое, чем сильные мира сего. В этом и заключается самая суть мистической этики.
Кроме того, меняется характер поведения человека в социальной жизни, полной борьбы за выживание. Носитель мистической этики вдруг обнаруживает, что в нём исчез страх, а с ним и жестокость. Действительно, основная и наиболее глубокая причина жестокости в наш тёмный век – это страх. Желание причинить вред тому, чего боишься, вызвано стремлением обрести над ним власть и контроль. Но подлинная причина страха кроется не в самом объекте, а в нашей душе, поэтому и обретение власти над тем, что вызывает страх, никогда не приносит искомое чувство безопасности. Обязательно найдутся иные объекты, на которые может перенестись страх, а значит, всегда придётся с чем-то бороться и безжалостно обращаться. Если и дальше действовать в том же духе, обрести состояние мира будет невозможно в принципе. Разве что на время, чтобы восстановить свои силы. Однако тот, кто отказался от привязанности к жизни, убирает самые истоки страха, а потому ничто во внешнем мире уже не способно этот страх породить.

Третий принцип нравственного учения Христа – устремлённость к иной, высшей Реальности (other-worldliness). Так, Христос часто говорил: “Царство Моё не от мира сего” [Ин. 18: 36]. Внутренняя практика нравственного совершенствования предполагает отказ от воли-к-жизни в мире объектов, и одновременно её утверждение в мире ином. Собственно говоря, отношение Христа к посюсторонней реальности столь же пессимистично, как и у Будды, хотя Будда описывает непостоянство и связанные с ним превратности в более яркой форме. Особо стоит отметить, что Христос учил аскетическому отношению к жизни в мире объектов, а не умерщвлению плоти. Истинная дисциплина – это нравственное развитие, а не самоистязание. Непривязанность ко всему, что есть в мире объектов, – вот ключ к понимаю аскетизма. Истинный аскетизм приносит больше радости, чем борьбы и страданий. Практика же истязания собственной плоти возникла вследствие буквального, поверхностного, а потому превратного истолкования учения Христа.

В четвертых, учение об иной, или высшей Реальности, предполагает возможность и даже необходимость т.н. “второго рождения”. Иисус говорит: “человек не сможет увидеть Царства Божия, пока не родиться снова” [Ин. 3: 3]. Поскольку концепция второго рождения играет ключевую роль в раскрытии мистического характера учения Христа, я приведу весьма характерный фрагмент [из Евангелия от Иоанна]. Слова, процитированные чуть выше были обращены к Никодиму *, однако тот понял, лишь их буквальный смысл и остался в полном недоумении. (* Никодим – евангельская фигура: фарисей, один из членов синедриона. Считается тайным учеником Иисуса Христа) [“Как может человек родиться снова, если он уже стар? Ведь не может же он возвратиться в утробу матери своей и родиться во второй раз?” (Ин. 3:4)]. Тогда Учитель поясняет:
Истинно, истинно говорю тебе: кто не родиться от воды и Духа, тот не сможет войти в Царствие Божие. Плоть рождает плоть, а Дух рождает дух. Не удивляйся тому, что Я сказал: должно тебе родиться снова. Ветер дует, где хочет. Слышишь звук его, но не можешь сказать, откуда ветер приходит и куда он уходит. Так же и с рождёнными от Духа (Ин. 3: 5-8).
Нравственное учение Христа отрицает не жизнь саму по себе, а волю к сугубо посюсторонней жизни, обращая тем самым жизненную энергию (vital dynamis) в направлении другого [потустороннего её] полюса. Иными словами – в направлении нового рождения. В этом и заключается жизнеутверждающее значении Христовой этики. Истинный смысл всего его учения заключается именно в идее второго рождения. Улучшение жизни в мире объектов [после второго рождения] является лишь побочным эффектом. Действительно, Учитель более чем строг и серьёзен, когда выражает своё отношение к сугубо посюсторонней жизни: “Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов”, “Если кто приходит ко Мне, любя отца и мать своих, жену и детей, братьев и сестёр или даже саму жизнь свою больше, чем Меня, тот не может быть Моим учеником”. Нравственное учение Христа не является прагматически посюсторонним – оно целиком сориентировано на иную, высшую, трансцендентную Реальность [Царствие Небесное].

Так в самых ясных выражениях звучит лейтмотив мистицизма, ибо подлинный мистицизм всегда бескомпромиссен в том, что касается его фундаментальных принципов. Эти принципы не имеют ничего общего с дипломатической гибкостью. Они столь же строги, как законы логики. [Таковы, например, мистические аналоги законов непротиворечия и исключения третьего]: нужно выбирать или богатство или Бога, но нельзя стремиться и к Богу и к богатству одновременно *. (* “Нельзя служить двум господам. Кто служит двум господам, тот будет одного ненавидеть, а другого любить; одному будет угождать, а другим пренебрегать. Не можете вы служить и Богу и богатству одновременно” Мф. 6: 24, Лк. 16: 13). Здесь нет примиряющих или нейтральных решений. Эмоциональному теплу человеческих компромиссов Христос явно предпочитает холодное знание мистических принципов.
В беседе с Никодимом Христос высказывает два суждения, на которые стоит обратить особое внимание:
1) чтобы войти в Царство Божие, человек должен родиться от воды и Духа,
2) рождённый от Духа сравнивается с ветром, который “дует, где хочет”, и хотя по звуку можно определить, где он в данный момент, но нельзя сказать откуда ветер приходит и куда уходит.

Последнее утверждение явно указывает на спонтанный характер “нового рождения”. Как и во время схваток, рождаемый в Духе находится во власти Силы, которая ему абсолютно неподвластна. Те, кому знаком опыт мистического Пробуждения, согласятся с моими словами.
Смысл таинственного выражения “быть рождённым от воды и Духа” несколько прояснится, если мы обратимся к аналитической психологии. Хорошо известно, что вода – один из самых распространённых и хорошо известных символов [коллективного] Бессознательного. На языке аналитической психологии новое рождение можно описать как перенос самосознания в новый центр – за пределы той области, которая доступна осознанию личного “я” (personal ego), определяющего все стороны жизни обычного, непробуждённого и непреображенного в мистическом смысле человека. Однако я не могу сказать, что современной аналитической психологии удалось обнаружить Дух [как высшее Самосознание]. В своей книге “Интеграция личности”, Юнг лишь намечает тему высшего Сознания, отличного от [коллективного] Бессознательного. Не исключая саму возможность существования такого Сознания, он всё же полагает, что у нас недостаточно эмпирических данных, чтобы с уверенностью говорить о его существовании. Психология индийского тантризма поможет внести больше ясности в понимание, что же такое второе, или новое рождение. В этой системе Дух понимается как Сознание в состоянии покоя. Его символом является Шива, пребывающий над макушкой в высшей чакре [Сахасраре]. Вода символизирует супругу Шивы – Шакти. Это Сознание в аспекте силы. Подобно змее, свернувшейся кольцами (санскр. kundala), Шакти-кундалини спит в низшей чакре [Муладхаре]. Практика кундалини-йоги приводит к тому, что Шакти пробуждается и восходит к Шиве. Их воссоединение [в Сахасраре] означает для человека новое рождение [поскольку его сознание возносится вместе с Шакти и постигает опыт нирвикальпа-самадхи].

Вселенские соборы заключили учения Христа в жесткие формулы символа веры. Но за мёртвой буквой догматов всегда скрывается дух, поэтому наиболее адекватной интерпретацией Христовых притч и заповедей была и остаётся мистическая. Это самоочевидно для всех, кому знаком опыт мистических состояний сознания. Да и с чисто логической точки зрения: никто не может лучше раскрыть тот глубокий смысл, что заключен в благой вести Христа, чем он сам. Конечно, из учения о втором рождении следует, что богосыновство – удел всех людей, а не одного только Иисуса Христа [Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный]. Христос был просто примером – в высшей степени совершенным примером того, что в принципе возможно для человека.

Мистицизм в широком смысле – это не только устойчивое пребывание в достигнутом состоянии сознания. Он включает в себя также философию и метод практики. Правда, Христос хранит молчание о своей системе понимания опыта и если говорит о высшем состоянии, то совсем немного или иносказательно. Его учение лежит целиком в области метода, который сводится почти полностью к практике внутреннего совершенствования. Подчёркивая значение нравственного начала в человеке, Христос отстаивает в сущности ту же точку зрения, что и Будда, однако у последнего рассуждения на эту тему носят более развёрнутый характер и, кроме того, проникнуты исключительно тонким психологическим анализом. Допустим, Христос не ставит перед собой задачу рационального объяснения своей этики, но и Будда не даёт четкий ответ на вопрос, почему нужно соблюдать этические нормы. Зато весьма ясное их обоснование можно встретить в том варианте адвайты-веданты, который разрабатывал Шанкара. Логическая структура его аргументации проистекает из хорошо продуманной стройной философской системы.

На языке этой системы цель йоги формулируется как достижение устойчивого Осознания [Параматмана, или] высшего Я. Последнее соотносится со своим эмпирическим “я” как солнце – со своим отражением в капле воды. Единственная реальность, которой обладает солнечное отражение, – это реальность самого Солнца. Объект почитаний и стремлений йогина – высшее Я, которое поистине можно сравнить только с Солнцем. Привязанность к маленькому, отраженному солнцу, или индивидуальному “я”, препятствует Осознанию подлинного Солнца. Следовательно нужно лишить крохотное индивидуальное “я” того королевского достоинства, которое ему приписывается в обычном состоянии, и воздать все почести высшему Я как подлинной причине его существования. Высшее Я едино со своим отражением, но не в большей степени, чем с любым иным. Таким образом, моё высшее Я то же самое, что и высшее Я любого живого существа. Из этого следует, что я не могу почитать высшее Я должным образом, если не вижу Его присутствия в эмпирических “я” всех живых существ. Моя внутренняя реальность ничем не отличается от внутренней реальности всех остальных. Следовательно, забота о другом равнозначна заботе о самом себе. Благо всех живых существ есть и моё собственное благо. Эти рассуждения прекрасно сочетаются как с этическим учением Христа, так и с буддийскими практиками нравственного совершенствования.

О “Йога-сутрах” Патанджали Леуба говорит следующее: “Если убрать из данной системы все сугубо этические моменты, сама её структура останется неизменной: ведь в системе, которая стремится к разрушению всех привязанностей к земному миру и миру людей, этическим рассуждениям просто нет места. Они ни из чего логически не следуют”. Полагаю, уже одно это утверждение показывают всю меру непонимания нашим психологом истинной природы мистицизма. Не вызывает сомнений, что в учениях Христа, Будды и Шанкары практической этике придаётся огромное значение. Как и они, Патанджали описывает путь, ведущий к высшей Реальности. Единственное различие – в методах её достижения. Что касается этики, то здесь все четыре духовных вождя полностью согласны друг с другом. И не только потому что каждый из них был глубоко нравственным человеком, а по причине ещё более глубокой: практика нравственного совершенствования – логически необходимая часть всей системы. Думаю, без мистического обоснования истинная этика, отличная от норм практически целесообразного поведения в обществе, вообще не могла бы возникнуть. Даже если бы после разразившейся в мире катастрофы выжил бы один единственный человек, то мистическая этика всё равно оставалась бы для него внутренним законом и была бы столь же обязательной как и тогда, когда он жил среди людей, хотя обычные правила поведения исчезли бы вместе с самим обществом. Говоря языком логики классов, внутренняя установка мистика по отношению к классу Другого остаётся одной и той же, независимо от того, содержит ли этот класс члены или нет. И это действительно так, потому что сама эта установка содержит принципиальное значение как для процесса обретения мистического состояния, так и для устойчивого пребывания в нём – абсолютно независимо от каких-либо соображений практического характера. Когда мистик один, отношение к Другому остаётся непроявленным; когда мистик взаимодействует с людьми, это отношение – без каких-либо изменений – проявляется в практическом действии. Уверен, такая модель даёт правильное представление о том, как работает логика мистической этики.

Полагаю, этика – не просто одно из важнейших средств обретения мистического сознания: это само его сердце. Разумеется, суждения эмпирической науки относительно мистической этики лишены какой-либо силы. Более того – нетрудно показать, что сама эмпирическая наука заслуживает сурового приговора со стороны этики. Подлинная мистика утверждает изначальное единство всех и всего. Из этого следует, что Истину ведущую к Освобождению, или Просветлению, может познать только весь человек, а не какая-то одна его часть. Это предполагает не только чувство единства с другими, но и гармоническое взаимодействие различных способностей познания. Таким образом, наука основанная на данных чувственного восприятия, но это при этом отделённая от нравственного чувства (которое руководствуется законами духовной Реальности), может обрести лишь искаженное [вследствие своей неполноты] знание. А любое частное знание, ориентированное на мир объектов, лишено самой сути знания как такового. Суть эта заключается не в новых фактах, и даже не в новых посылках формально-логического мышления – она заключается в принципиально ином взгляде на мир. Взгляде, который сообщает всему нашему частному знанию глубокий смысл и подлинное единство.

Практика вивисекции и военная наука являют собой выдающиеся примеры полного игнорирования этики. Так, если речь идёт о вивисекции, то нравственное чувство человека по отношению к животному, над которым производят эксперимент, просто атрофируется. Это неизбежно приводит к тому, что экспериментатор постепенно утрачивает чувство Реальности, поскольку его собственные эмоции и разум замыкаются на нём самом и тем самым отделяют его от Всеобщего. В результате этого он неспособен понять, как частное (изучаемое им болезненное состояние) связано с целым (психофизическим организмом). Даже если он знает, как хирургически устранить проявление болезни в теле, он всё равно не ведает, что патологическое состояние [которое и вызвало эту болезнь, теперь] полностью перешло в психику, усилив её наиболее тёмные слои. [Оперируя животное без наркоза], он может узнать как избавлять людей от физических страданий, однако за это знание приходится платить дорогой ценой – усилением тёмной стороны человеческой психики вообще и своим нравственным ослеплением в частности. С точки зрения мистической, или духовной этики, такое состояние [сознания] бесконечно хуже физических страданий, приносимых болезнью. Даже низкая жизнеспособность младенцев и высокая смертность среди взрослых не оправдывают вивисекцию в глазах мистика.

В военной науке дела обстоят ещё хуже. Практика размышления об убийстве – размышления холодного и расчётливого – является, вероятно, самым эффективным способом разрушения нравственного чувства. С мистической точки зрения физическая смерть человека, группы, племени или народа гораздо менее трагична, чем выживание основанное на подобном мышлении, ибо такое выживание достигается ценой духовной смерти. Любой, кто находится в таком состоянии [сознания] – кто полностью утратил нравственное чувство по отношению к себе подобным, — постепенно перестаёт быть не только человеком как носителем духа, но и человеком вообще. Он всё более превращается в животное, наделённое тёмным интеллектом, наглухо закрытое от всего высшего, — в сущее проклятие как для других, так и для самого себя. Таким образом, есть ценности бесконечно более важные, чем физическое выживание.

Только взгляните на недавнюю историю – и вы увидите, к чему может привести наука, если она становится сугубо интеллектуальным занятием, отделённым от духовной этики. Она служит скорее орудием тьмы, чем средством проявления света. Мы снова вернулись в состояние нравственного варварства. Ещё в семнадцатом и восемнадцатом столетиях цивилизация не заглушала голос нравственного чувства. Вина, или большая часть вины, за то, что сейчас всё обстоит иначе, лежит на науке Запада. Конечно, развитие науки ценой нравственной деградации происходит вовсе не потому, что наука плоха сама по себе, а из-за того разрыва, который произошел между интеллектуальным знанием и духовной этикой.

Лучше переоценить значение духовной этики, чем недооценить её или отбросить вовсе. Конечно, такая переоценка тоже приводит к искажению истины, однако это не порождает столь серьёзных проблем. Об искажении истины можно говорить потому, что не всё наше существо сводится к нравственному чувству. Так, например, мы обладаем разумом и чувством прекрасного, а поскольку мистический опыт носит объединяющий, интегрирующий характер, то они – равно как и остальные аспекты нашего существа – тоже должны участвовать в процессе Пробуждения. С этой точки зрения, учение Христа – в том виде, в котором оно было записано, — не лишено своих слабых сторон: подчёркивая важность метода нравственного совершенствования, оно не утоляет ноэтическую жажду человека – жажду знания. Следовательно, если у нас есть такая потребность, то этот метод нужно просто дополнить. Нет ничего удивительного в том, что когда учение Христа пытаются применить буквально ко всем аспектам нашего существа, то они ослабевают, поскольку не учитываются особенности их собственной природы. Чтобы следовать Христова учения, совсем необязательно и даже нежелательно считать, что истина его метода исключает истину всех остальных. Можно и должно применять этот подход к совершенствованию нравственного чувства, понимая при этом, что для работы с другими способностями сознания нам понадобится нечто иное.