Борис Гребенщиков: Когда у тебя экстаз, ты растворяешься...

— Борис Борисович, недавно вас, как Льва Толстого, отлучили от православной церкви. За что?
— Со мной ведет борьбу часть тульской епархии. Они вдруг решили, что я черный маг. Невежественные люди готовы свое невежество проецировать вовне бесконечно. Они все время создают себе бесов, с которыми они борются. И из меня они просто создали себе очередного беса.
— Это в связи с тем, что вы так часто говорите о Боге, но при этом заявляете, что ничего не понимаете в религии.
— Религия может существовать только там, где нет Бога. Человек находится в постоянном тождестве с Богом двадцать четыре часа в сутки. Незачем идти в церковь, когда Бог везде. Незачем слушать священника, когда можно спросить у Бога напрямую. Не нужны посредники. Поэтому, я в религиях, конечно же, ничего не понимаю.
— Но вы же сами говорили, что вы православный.
— Да, я православный. Я люблю приходить в церковь, там особая атмосфера. Православие — это чудо, которое я не могу объяснить. И свои собственные чувства я тоже объяснить не могу. Потому что, как мы только что говорили, Бог значительно больше меня.
— А как ваше православие сочетается с вашим буддизмом?
— Мне нравится буддизм, мне нравится суфизм, мне нравится индуизм, мне нравится даосизм, мне нравится конфуцианство. Мне почти все нравится.
— Вы пришли к буддизму всего за три часа. Зашли в самолет. Прочли книгу буддистского проповедника и вышли из самолета буддистом.
— Да, я вышел из самолета интересующимся. И я могу сказать, что я все — буддист, или еще кто-то. Но это будет не совсем точно. Потому, что услышу: «Ах ты сука! Как же ты можешь быть и тем и тем сразу?». Поэтому я говорю, что я интересующийся. Если приходишь в мечеть и выходит страшный дядька и смотрит на тебя, как зверь, и говорит: «Ты что тут делаешь?». Можно сказать только одно: «Я — искатель». Он тогда мягчеет на глазах и говорит: «А… Ну, проходи»…
— Т. е. вы ищете истину в разных учениях?
— Нет. Я ищу везде красоту, восторг, физический экстаз, духовный экстаз, любой экстаз.
— И при этом говорите, что вам не нужны сильные эмоции. Разве экстаз — не сильная эмоция?
— Это уже не эмоция. Это уже сверхэмоция. Эмоции испытывает человек, а когда переживается экстаз, человека нет. Когда у тебя экстаз, ты растворяешься.
— А в переводах вы тоже ищете экстаз? Сколько лет вы занимаетесь переводом, «Библии» индуизма — Бхагават Гиты?
— Я начал переводить книги в 1994 году.
— А не сложно переводить на русский язык столь непростую книгу?
— В том-то и дело, это очень сложно. И поэтому этого никто не делает. Все переводят достаточно формально. А такие книги существуют для того, чтобы их понимали.
— Вы как-то сказали, что вы не видите между людьми никаких отличий.
— Во всех людях есть один и тот же центр. Поэтому я с раннего детства не мог понять, зачем люди притворяются. Понятно, что они все одно и то же. Понятно, что они все родственники. Понятно, что они все любят друг друга по определению. Это не обязательно, что они любят друг друга в жизни. Одного побили там, другого побили там, на третьего что-то упало, и они вместо того, чтобы любить друг друга, лаются всяческим образом. Начиная от драки в коммунальной кухне и заканчивая сталинскими лагерями. Но суть от этого не меняется.
— Если изначально люди такие замечательные, такие любящие, почему они так сильно уходят от этого своего естества, а потом не могут его найти?
— Для этого нам придется вернуться к священной книге нашей цивилизации и вспомнить самое начало. Адама и Еву выгнали из Рая. Что такое выгнали? Кто их выгонял? Из какого Рая их выгоняли? Если бы это было определенное место, археологи уже давно бы его нашли. А вот уйти из состояния души можно. И оно никуда не девается. Оно находится где-то, и мы считаем, что это потерянный Рай. Люди выходят из этого прекрасного состояния для того, чтобы почувствовать вкус мира.
— Но вы сами, наверное, не всегда были таким, какой вы есть сейчас. Вам же раньше хотелось чувствовать вкус мира со всеми его полутонами?
— А я и сейчас его чувствую со всеми его полутонами. Просто я участвую в том, что мне нравится.
— Но разные полутона это и разные эмоции, это же не всегда только радость.
— Да. Я знаю людей, которые обожают плакать. Обожают, чтобы их трясло. Обожают испытывать сильные эмоции.
— А вы любите испытывать сильные эмоции?
— На мою долю выпало много сильных эмоций. Нет, сильные эмоции меня на самом деле совсем не волнуют. Я их испытал больше, чем обычно полагается. И выяснилось, что это не так интересно. Это то же самое, что и экстремальный звук. Большая сила звука приводит к тому, что ты перестаешь его слышать. Я был у Игги Попа, когда он играл на «Нашествии». Я стоял прямо под колонками, и понимал, что эта звуковая буря проходит мимо меня, потому что звука я не слышал. Только очень сильное искажение пространства, потому что звук был слишком сильный.
— Люди в большинстве своем от чего-то зависимы. У каждого свой «наркотик». Вы что, ни от чего не зависите?
— Я просто признаю все свои зависимости. Я зависим от всего. Я просто более экономно трачу свое время и свою энергию. Во всяком случае, мне так кажется. Но я могу и ошибаться.
— Т. е. вы уже во всем разобрались?
— Нет. Упаси Господь. Тогда надо сразу идти сдаваться в дурдом.
— И никогда даже не возникало таких мыслей?
— Давай согласимся, что Господь Бог, в своей неизъяснимой мудрости, всеведении и вездесущности чуть-чуть больше, чем мое сознание. Мое сознание маленькое. Оно ограниченное и далеко не бесконечное. Та часть сознания, которую я могу использовать трех, четырехмерна, но не больше. Может быть, где-то внутри я владею всем комплексом, но я его не знаю. Поэтому, если я буду считать, что своим трехмерным сознанием понимаю бесконечномерный мир, который создал Бог, и, который является Богом, это клиника. Этим, кстати, страдали все советские бюрократы. Они все знали.
— Подростки тоже иногда думают, что они все знают.
— Вероятно, я был отсталым.
— Интересно, каким вы были в молодости?
— Молодость у меня пропала. Когда все занимались безумием, я слушал музыку. Я тогда был совсем застенчивый.
— Вы застенчивый…?
— Я до сих пор страшно застенчивый.
— Ой-ой-ой… А как же ваша полная свобода от всего?
— Полная свобода от всего не означает полную свободу от самого себя. У меня есть масса пороков. Застенчивость главный из них. Но я принимаю самого себя таким, какой я есть.
— Андрей Макаревич в своей книге «Занимательная наркология» написал про то, как вы вместе могли пить все что угодно и наутро не болела голова. Откройте секрет, как у вас это получалось?
— Ты будешь просить кошку, чтобы она открыла тайну, как она прыгает со шкафа и не разбивается?
— Вы говорили, что искушение быть историческим персонажем так сильно, что оно практически от всех благих побуждений оставляет пустоту.
— Нормальному человеку, которому нравится заниматься тем, чем он занимается, слава не нужна. Если, конечно, человек полноценный. Слава нужна тем, кто мучается, кто не знает, существует он, или нет. Поэтому мне очень жалко эстрадных артистов, которые стараются быть замеченными. Значит, у них внутри большая дыра. Им нужно, чтобы их замечали, чтобы люди все время подтверждали — «Да, да, да, дорогой, ты существуешь»…
— Все люди, которые находятся на сцене, демонстративны от природы и они не могут жить без внимания публики. Разве вам это не нужно?
— Я делаю то, что приносит мне максимальную радость, удовольствие, восторг, то, что приводит меня в счастливое состояние. Я заметил, что мне большее удовольствие доставляет, если я просто сижу и пою песни. И при этом необязательно иметь за собой тысячу ватт и греметь. Мне это доставляет меньше удовольствия, чем я тихо сижу и пою песни. Наверное, следующий шаг, это петь песни не в залах на двести человек, а в комнатах, где сидит пять человек. Или у костра. Или в деревне. Пение само по себе — это чудо. Творение — это чудо. Ничего другого не нужно. Другое будет отвлекать. Если ты лежишь с молодым человеком в постели, то скачущие вокруг зайчики — это уже лишнее.
— Творение песни для вас настолько интимный процесс, что его можно сравнить с сексом?

— Я никогда в жизни не занимался сексом. Любовь я понимаю, а секс совершенно нет. Мне было бы скучно. Я не стану целоваться с человеком, если я его не люблю. Это физически невозможно. Если я кого-то люблю, то этот человек все время находится со мной. Вплоть до вкуса, до запаха. Селится в моей душе. Это может быть не один человек. Наверное, я могу любить одновременно тысячи, миллионы людей. Если ты любишь кого-то, то этот человек в тебе, он у тебя в крови.
— Изначально у вас была потребность в известности, в публике?
— Естественно. Эта потребность осталась. Просто у меня есть выбор. Я знаю, что такое играть на большом стадионе. Я знаю, что такое играть в маленьком зале. Я знаю, что такое играть в пабе, где пятнадцать человек. И я выбираю третий вариант. Но я могу делать и то и другое. И мне и то и другое будет доставлять удовольствие.
— И тем не менее вы решили осенью исчезнуть. А как же удовольствие от концертов?
— Меня интересует восторг. Меня интересует абсолютное слияние с космосом на бытовом уровне. Если я целуюсь, то меня нет в этот момент. Если я пою песню, меня нет в этот момент. Вот это меня интересует. Я ищу там, где меньше всего отвлечения. Где меньше всего зайчиков вокруг. Я не хочу впустую тратить свои силы. Если опять взять аналогию с поцелуем, есть люди, которые целуются и думают — мне еще надо сегодня позвонить этому, сделать это, это и это. А так неинтересно. Если я что-то делаю, я хочу быть весь там. Я пришел к той точке зрения, что мне хочется неразбавленного счастья.
— Разве для этого не нужно уходить куда-то подальше от мирской суеты, к тем же ламам?
— От ухода к ламам ничего не меняется. Ты просто надеваешь одежду другого цвета. Но ты сам не меняешься. Мирская суета — в голове. Я сидел в Гималаях и думал про песни в новом альбоме, как они будут лучше совпадать по тональности.
— А как же нирвана?
— Этого добиваешься, когда поешь песни на сцене. Или когда лежишь в ванной с хорошей книгой. Или когда пошел в кино. Или когда пьешь хорошее вино.

(7): Dragon, Catriona, Karmila, PureRayofLight, Irene, makara, DASHKA