Забавное приятие

Забавный фрагмент из книги Станислава Лема «Футурологический кон-
гресс»

Мое душевное состояние претерпевало странные
метаморфозы; я следил за ними с живым интересом. Мне было на
редкость весело, просто чудесно! Я с ходу мог бы привести массу
доводов в защиту всего, что со мною случилось. Мне было ясно как
дважды два, что номер «Хилтона», погруженный в кромешную тьму, в
чаду и копоти от масляной плошки, отрезанный от остального мира,
с телефоном, рассказывающим сказки, — одно из приятнейших мест
на свете. К тому же мне страшно хотелось погладить кого-нибудь по
голове, на худой конец пожать кому-нибудь руку — и чтобы при
этом мы проникновенно заглянули друг другу в глаза.
Я в обе щеки расцеловал бы злейшего врага. Расплывшееся
масло шипело, дымило, и плошка поминутно гасла; то, что «масло»
рифмуется с «погасло», вызвало у меня прямотаки пароксизм смеха,
хотя как раз в эту минуту я обжег себе пальцы, пытаясь снова
зажечь бумажный фитиль. Самодельный светильник едва теплился, а я
мурлыкал себе под нос арии из старых оперетт, не замечая, что от
чада першит в горле и слезы струятся из воспаленных глаз.
Вставая, я упал и ударился лбом о чемодан, но шишка величиной с
яйцо лишь улучшила мое настроение, насколько это было еще
возможно. Почти удушенный едким, вонючим дымом, я прямотаки
покатывался со смеху в приступе беспричинной восторженности.
Потом лег на кровать, не застеленную с утра, хотя было далеко за
полдень; о нерадивой прислуге я думал как о собственных детях:
кроме ласковых уменьшительных прозвищ и нежных словечек, ничего
не приходило мне в голову. А если я задохнусь? Ну что ж — о
такой милой, забавной смерти можно только мечтать. Эта мысль,
совершенно чуждая моему душевному складу, подействовала на меня,
как ушат холодной воды. Мое сознание удивительным образом
расщепилось. В нем по-прежнему царила тихая умиротворенность,
безграничное дружелюбие ко всему на свете, а руки до такой
степени рвались погладить кого ни попадя, что за отсутствием
посторонних я принялся бережно гладить по щекам и с нежностью
потягивать за уши себя самого; кроме того, я несколько раз
подавал левую руку правой — для крепкого рукопожатия. Даже ноги
тянулись кого-нибудь приласкать. Но где-то в глубине сознания
вспыхивали сигналы тревоги. «Здесь чтото не так, — кричал во мне
приглушенный, далекий голос, — смотри, Ийон, в оба, берегись!
Благодушие твое подозрительно! Ну, давай же, смелее, вперед! Не
сиди развалившись, как Онассис какой-нибудь, весь в слезах от
дыма и копоти, с лиловой шишкой на лбу, одурманенный альтруизмом!
Не иначе это какой-то подвох» Тем не менее я и пальцем не
шевельнул. В горле у меня пересохло, а сердце колотилось как
бешеное — не иначе как от нахлынувшей на меня вселенской любви.
Я побрел в ванную, изнемогая от жажды; вспомнил о пересоленном
салате, которым потчевали нас на банкете (если шведский стол
можно назвать банкетом); потом представил себе для пробы господ
Я.В., Г.К.М., М.В. и других моих злейших врагов и понял, что
желаю лишь одного: братски пожать им руки, сердечно расцеловать и
обменяться парой дружеских слов.