ДВИЖЕНИЕ И ПРОСТРАНСТВО.

Почему в своем сознании мы размещаем вещи в пространстве?
Пространство и время — принципы фиксации реальности в виду нашего действия, способ расстановки опорных точек для расчета предстоящего действия. Движение, как таковое, не требует пространство, оно его просто ставит за собой.
]
Ни делимое протяженное пространство, ни неделимое и непротяженное ощущение не даны в нашем восприятии первоначально и непосредственно. Первичной характеристикой реальности является та, которую Бергсон называет «растяжимое» или «протяженное» (l'extensif). И реальные вещи, и наше реальное восприятие, которое находится среди них, в одинаковой мере причастны этой характеристике. Из нее, как из своего источника, следуя работе нашего интеллекта, занятого практическими целями, возникают идеи двух независимых субстанций. Реальность в этом процессе распадается на независимые объекты, и последовательное проведение этого разделения – разумеется в воображении, в качестве потенциального и всегда выполнимого плана — дает идею бесконечной делимости. "… Утончая [растяжимое]… вынуждая его растворяться в аффективных ощущениях и испаряться в призрак чистых идей, мы обретаем таким путем пресловутые непротяженные ощущения и затем безуспешно пытаемся с их помощью восстановить образы" (MM, 293). Если говорить о практической стороне дела, то нам, может быть, и не вполне ясна та цель, которая достигается нашим телом (или интеллектом), когда в нем формируются непротяженные ощущения (или представление о них). И все же можно указать на ту двойную роль, которую они играют в жизни духа. Во-первых, после того как идея ощущений консолидировалась, появилась возможность вести разговор о независимом субъекте, о его существовании, поскольку с этой идеей пришли элементы его собственного бытия, отличного от материального бытия вещей, окружающих его, и теперь это бытие можно маркировать, выражать, артикулировать. Виртуальность этих элементов, которые, на деле, лишь указывают на возможные действия тела или субъекта, не убавляет их ценности для самого духа. Только впоследствии, путем трудного анализа дух постигает эфемерность ощущений, а с ним — и более высоких форм своей виртуальной реальности. Во-вторых, непротяженные ощущения своей неделимостью связывают объекты в единое целое, давая вещам — или схватывая в вещах — качественную целостность и определенность.
Одним из важных выводов критики Бергсоном наших представлений о движении является то, что механическое перемещение как акциденция движущихся вещей есть лишь общая мера реальных движений, но не они сами. Для «настоящего» движения характерно то, что в нем прошлое растворяется в настоящем, продолжается в него, но никак не является внешним сочетанием неподвижных моментов. В таком движении, как полагает Бергсон, уже есть что-то общее с сознанием и формами его проявления. Такое движение уже есть растворенное, дистиллированное ощущение.
В этой связи он вводит понятие напряженности (tension), которое должно характеризовать внутренний ритм движения, изменения реальности, в соответствии с которым разной степени напряженности характерна разная степень неоднородности движения. Переход между качеством и количеством превращается в изменение степени напряженности. «В идее напряженности мы стремились снять противопоставление качества количеству, также как посредством идеи растяжимости — противопоставление протяженного непротяженному» (MM, 296).
Здесь мы скажем, что Бергсон все же вынужден вернуться к языку количества, хотя именно противопоставление количества и качества он старается проанализировать и преодолеть.
И теперь можно сказать, что «функция рассудка заключается в том, чтобы отделить от этих двух родов — растяжимого и напряженности — ту пустоту, в которую они погружены, то есть однородное пространство и чистое количество, и на место гибкой реальности, допускающей степени, подставить туда жесткие абстракции, рожденные потребностями действия» (MM, 295).
">