5. Пазлы. Наташа

Наташа

Охота началась. Андрей вычислял каблучки. Теперь их стук в корридорах стал объектом всецелого его внимания. Ферменты любви задвигались щупальцами в предвкушении дозы.
Любовь человеческая полностью подвержена законам формальной логики. При наличии достаточного основания, возникает тождество с непротиворечием, что, в свою очередь неизбежно ведёт к созданию «исключенного третьего». Уже трижды за свою жизнь Андрей проходил все эти стадии и всегда становился этим самым третьим, исключенным из всеобщего тождества. И снова лез на эту амбразуру при появлении нового достаточного основания. Лез с упорством фанатика, потому что любовь — это наркотик, самый сильный из всех. И вкусивших его не пугает ломка.
«Милый», «родной», «единственный»… Единственный! Слова, произнесённые другим — это золотой ключик самочувствия, они открывают шлюз и вода сливается с водой, а болото превращается в море с плескучими волнами, двое становятся как один, а один становится как двое… Такой мечтой прикрывается природа, чтобы нелепый ритуал не вызывал отвращения и дети рождались. На эти самые грабли Андрей снова мечтал наступить ради щепотки дозы волшебного порошка. Заедая гашиш героином в надежде соскочить с Марго и заставить сердце трепетать в другую сторону. Энергию жизни на зажать. Если не любишь, то ненавидишь. А чтобы не ненавидеть — люби, чтоли…

Неравнодушный взгляд сквозь щели камеры пронзал пространства корридоров, по которым ходили каблучки. Почему любовь, возникая как чувство внутри самого человека, нуждается в другом человеке для того, чтобы быть? Прошла неделя, прежде чем Богиня возникла снова.
Я брошу курить. Выучу итальянский… нет, лучше китайский язык. Достигну просветления! Уничтожу зло и утвержу добро во Вселенной! И всё это кину к твоим ногам, Богиня, лишь бы ты не догадалась как нужна мне твоя улыбка. Как необходим нежный блеск любящих любимых глаз, которые смотрят на тебя, а отражается в них — Бог…
Андрей преисполнился величием. Разве может что-то помешать искреннему золотому свету сиять из одних глаз в другие глаза? Разве это можно остановить? Такую красоту разве возможно не разглядеть и не оценить? Да нет же! И даже если ты отвергнешь это сердце — это не делает его менее ценным и не значит, что нельзя подарить его первой встречной незнакомке, потому что она коснулась, улыбнулась, потому что никто не пишет, потому что тюрьма и потому что один. Апофеоз сладкого абсурда, дающего движению смысл. Заполняющего тюрьму лучистым светом. Вакуум заполняющего взрывом. Это заставляет руки и ноги возбуждённо шевелиться, голову вращаться вокруг оси в поисках людей и вещей это чувство вызывающих. Лишь бы пёрло. И гори оно всё огнём…
Девушка не могла видеть Андрея, но смотрела как-будто прямо в него. По спине проползла змейка и Андрей, задрожав, отпрянул от двери.
Прошло ещё несколько дней прежде чем он смог увидеть её снова. Она прошествовала с письмами по галёре, прошла мимо двери его камеры и щёлкнула щелбаном в дверь прямо напротив того места, где находился лоб Андрея.
Теперь Андрей ждал. Ждал когда принесут завтрак, затем ждал обеда, ужина, проверки. Ждал прогулки и ждал когда прогулка закончится. Ловил послания ветра и птиц, расшифровывал тайны воркования голубей. Но самым главным знаком, несущим Андрею добрые вести от мира, стал цокот каблучков по четвёртой галёре. Богиня словно играла с ним. То стукнет щелбаном, то замрёт посреди галёры, повернёт голову и… улыбнётся. Или задержится перед его дверью, не спеша перебирая стопки чужих писем. Как-будто ей не всё-равно, что в мире существует Андрей Шиваев. Как-будто знает о его внимании, прикованном к каждому её вздоху.
Мимолётный перевзгляд, случайное касание, улыбка… за несколько месяцев они не перемолвились ни единым словом, зато научились чувствовать друг друга и понимать без слов. По крайней мере так казалось Андрею в своих фантазиях. Но кто может усомниться в мире, который видят твои глаза? Ты и есть этот мир, поэтому с глазами спорить некому, они всегда правы. Правда — это то, что чувствуешь.
Новое увлечение, погруженное в субстанцию скуки, разбередило сердце, задремавшее было, и всколыхнуло всё, что там было. А в спящем сердце как рыбы плавали старые привязанности.
Солнце как раз светило в левый глаз, когда Андрей решил вести дневник своих чувств, чтобы они не проплывали по экрану его кинотеатра просто так. Чтобы остались в истории истлевшие кости его мыслей. Это будет книга! — решил Андрей. Немного философии, капельку психологии и неудержимый экшен фантазии придадут его существованию в застенках видимость приключения. Непрожитые жизни будут прожиты, а его любовь, его страх, его надежды — всё исполнится. И кто-то возможно узнает в этом сплетении психических узлов самого себя и улыбнётся, испугается, удивится чему-то в себе самом. И волны эмоций, порождённые причинным камушком, когда-то запущенным в воду ровного сознания, не прервутся на Андрее, а разойдутся всплесками ряби. И жизнь как танец этих всплесков, продолжится…
Человеку не нужно многого для счастья, человек неприхотлив, ему просто иногда что-то кажется. На самом деле, ему могло бы с избытком хватить того, что уже есть, если бы он просто подумал в эту сторону. Не о том как мало, а о том насколько он переполнен жизнью, мгновениями, событиями, чувствами, людьми. Настолько, что можно делиться и не иссякнуть…
Но художник способен радоваться лишь тогда, когда критик похвалит его творение. Доброе внимание другого художника к твоей картине самого себя, равноценно признанию таланта. Это радует, а душа переполняется любовью. И мир прекрасен, и жизнь как чудо.
Я сниму фильм! — понял Андрей. Это будет кино о нём и мгновениях его бытия, преломлённых разумом, опущенным в вещество чувства. Это будет шедевр, поскольку жизнь — это шедевральная драма. Это комедия — парадоксальная сказка неизвестного гения. Даже вторичное её изложение, возбуждает.
Дети должны рождаться, деревья расти, а человек должен творить, потому что человек — это кисточка Бога. Чувства его — краски, а мысль формирует образ картины. Если творец не творит, то он напрасен, это опровергало бы Вселенную. Бывает творчество, похожее на тюремную баланду, но иначе не понять что значит «вкусно» и «невкусно». Без контраста с болью лишений не насладиться блаженством, потому что будешь пресным блюдом без соли и перца. Бог — гурман.
Персонажей возьму из жизни — думал Андрей, осматривая пространство камеры. Пусть говорят своими словами свои собственные настоящие мысли. Пусть живут как жили, я только добавлю фона, утрирую, раскрашу. Помещу их в жаровню воображения и прожарю в идеальной колбе до самого предельного катарсиса. Они будут любить и ненавидеть друг друга — одновременно или поочерёдно, будут менять роли как маски, развлекая друг друга танцами. Смерть тоже станет персонажем моей истории — думал Андрей, потому что иначе в ней не будет жизни.
Андрей взял ручку и открыл новую чистую тетрадь.
Так…
Итак…
Сначала было слово… — вывел Андрей и перечеркнул. Вырвал лист.
Итак… — чистый лист нравился больше всего.
— Что пишешь? — Ашот беззастенчиво склонился над тетрадкой — стихи?
— Ничего пока — нервничал Андрей — думаю.
— Думать не надо. Е… их надо. Пиши: У Бритни Спирс большая жопа…
— Сам ты большая жопа!
— Да — согласился Ашот — я качаюсь, смотри, мускулы — Ашот оглянулся на зеркало и засмотрелся на своё отражение — полгода всего качаюсь, а какая рама уже — Таджик удовлетворённо поиграл бицепцами — с удара убиваю. Я ей скажу — дай! Если говорит нет, я ей — бамц! Щёлкну. С ними так надо, проститутки они все.
— Не мельтеши, Таджик — Андрей злился — Ляг на шконку и думай свою одну мысль тихо.
— Не скажи — обиделся Ашот — нет любови в России. Я их много видел, точно тебе говорю — шлюхи.
— Подумай о хорошем, Таджик.
— Так я и думаю. Всё время о хорошем думаю, спать не могу. Жанна Фриске… Насиба сучка.
— Таджик!
— Жить надо, радоваться, хохол. Думай о хорошем. А ты какой-то не такой. Ты случайно не… — Таджик смачно заржал.
Андрей включил радио.
— Потише можно? — забурчал Антон — не поспать ни днём, ни ночью, дурдом какой-то.
— Звук добавь! — закричал Таджик — а то как в морге тишина…
Андрей пнул кормушку и принялся ходить взад-вперед, испепеляя взглядом стены.
— Псих — пробурчал Ашот, укладываясь на шконку — сидел бы, писал свои сказки.
— Да, не мельтеши — добавил Антон, переворачиваясь лицом к стенке
— Печь не топите! — негодовал Латыш
А-а-а-а-а-а-а-а! — громко подумал Андрей, сел за стол и так и написал.
— Сиди-пиши — ворчал Таджик
— Сижу-пишу
— Вот и сиди!
— Вот и сижу!
— Сучка
— Мусора
— Гандоны
— Дайте поспать!
— Да спи уже!
Андрей с надеждой посмотрел в окно. Снаружи рабочий красил перилла, украшая тюрьму вензелями.
— Курить есть? — в кормушку просунулось лицо баландёра.
— Держи — Андрей просунул две сигареты.
— От души.
— Не за что. Маляву передашь в 271?
— Не могу. Проверяют нас. Снова какая-то комиссия, видишь все в белом ходим. Кстати, осторожнее, на четвёртой галёре шмон идёт. Баландёр Серёга опасливо оглянулся и закрыл кормушку.
— Оставь, оставь кормушку… — Ашот пытался кричать вдогонку, но бесполезно.
— Радио спрятал? — интересовался у Ашота Антон.
— Не дурак — огрызнулся Ашот.
Дверь резко хлопнула. Шмон-бригада ворвалась в хату как ветер. Руки за спину, все, кроме дежурного Латыша вышли из камеры и стали лицом к стене.
— Бляяя — прошептал Ашот.
— Что такое? — насторожился Антон.
— Бляя… — Узбек покачал головой.
Лицо конвоира просияло, взгляд направлялся внутрь хаты. Режимник Багир с широкой улыбкой выносил радиоприёмник.
— Дебилы. Кто ж под подушкой прячет.
Антон изподлобья с ненавистью смотрел на Ашота и одними губами прошипел:
— Пидор…
— Что ты сказал?
— Что слышал, чурка тупорылый. Сегодня «Зенит» играет. Писец, понаражают дебилов…
— Как? Как ты меня назвал? — Ашот вцепился Антону в горло. Антон вцепился в горло Ашота. Подскочила шмон-бригада и разбросала дерущихся. Таджика уволокли по корридору, дверь хаты закрылась и из-за неё слышались хлопки ударов вперемешку со стонами.
Андрей развёл руки, обнимая мир. Ему показалось, что он падает в пропасть. Он упал на четвереньки. По ту сторону глазка послышалось шевеление и дверь снова открылась.
— Что это значит? Тебе плохо? — конвоир поднялся над Андреем как гора и ждал объяснений.
— Гаф! — ответил Андрей
— Что???
— Гаф!
Конвоир неожиданно улыбнулся.
— К психиатру хочешь?
— Гаф! Гаф!
— Ясно. — Багир сделал из простыни поводок, обвязал вокруг шеи Андрея и вывел его в корридор.
— Два-одын-ноль, два-одын-ноль… — чей-то голос раздавался на галёре. Багир, всё ещё улыбаясь, притаился и ответил:
— Двести десятая слушает.
— На… мне двести десятая. Два-одын-ноль…
Багир прыснул смехом и подмигнул Андрею.
— Гаф! — отвечал тот не вставая с колен.
Багир втолкнул Андрея в кабинет. Психиатром оказался приятный дедушка с проседью и внимательным взглядом. Смотрел на Андрея без удивления. Конвоир жестом указал на Андрея, затем развёл руками, улыбнулся и без единого слова вышел из медчасти. Андрей старался смотреть на психиатра так, как смотрела бы собака.
Дедушка выдержал паузу и, вдруг, тоже прыгнул на четвереньки.
— Гаф! — удивился Андрей.
— Р-р-р-р-р… — грозно зарычал психиатр.
Неожиданно для самого себя Андрей смотрел на дедушку уже как человек.
— Ну что — заговорил дедушка, — выздоровел? Или в дурку хочешь?
— А разве я уже не там? — ответил Андрей, на всякий случай всё ещё не поднимаясь на ноги. Дедушка усмехнулся.
— А чего ты хочешь? Телевизор?
— Свободы хочу. — отвечал Андрей.
— Свободы все хотят. А чем ты её заслужил?
— Я хочу её даром.
— Легко! — согласился дедушка — Вставай! Свободен!
Андрей не успел встать, когда за спиной послышался до боли знакомы каблучковый цокот и чей-то родной голос осёкся на полуфразе.
— Папа, вот тесты для…
Значит не дедушка. Значит, папа. Андрей, ёрзая по полу, развернулся и снизу вверх уставился на девушку. Перед глазами сияли белые красивые ноги. Взгляд в них безнадёжно упёрся, углубив положение Андрея в рейтинге неловких положений до исторического минимума. Так они и смотрели друг на друга — ноги на Андрея, а Андрей на ноги. И когда взглад Андрея сумел таки подняться до уровня волшебных глаз, Андрей прочитал в них жалость. Всё. Теперь с пола можно больше не вставать. Никогда. Ситуация фатальна. Андрей забыл слова.
— Гаф!
— Андрейка, ты чего?..
«Андрейка»! Вот, Чёрт!
— Андрейка? — повторил «папа» — Что всё это значит? Наташа, вы знакомы?
— Нет… — выпалила Наташа. Затем уточнила — да… так…
— Как так?
— Как-то так! — Наташа была смущена и посмотрела на Андрея в поисках какой-нибудь поддержки. Папа перехватил взгляд и переадресовал вопрос Андрею.
— Вы знакомы с моей дочерью, молодой человек?
«Я люблю её» — подумал Андрей.
— Гаф! Гаф! — вслух сказал он. Андрею захотелось навсегда остаться собакой. Может быть, в этом качестве у него гораздо больше шансов?
— Не гафкать! Встать!
Андрей молча повиновался и неуклюже поднялся на ноги, глядя изподлобья то на Наташу, то на папу. Наташа широко улыбалась. «Гаф-гаф» её веселило. Папа глядел сурово.
— Дурдом! — констатировал он — не тюрьма, а детский сад какой-то. Ну когда, когда, скажите, как вы всё успеваете? Ты знаешь кто ты? Ты понимаешь кто она?
— Нет… — вяло выдавил Андрей.
— Что нет?
— Не знаю…
— Ну так знай!
— Ну так узнаю!
— Нет, ну ты нахал! — Папа заметно выходил из себя. Наташа (Наташа!!!) стояла молча и улыбалась краешками глаз.
— Ты хочешь мне что-то рассказать? — наезжал на дочу отец.
— Нет, папа, не хочу.
— А если я его в «Грибакино» отправлю?
Наташа кротко кивнула, словно именно этого и добивалась. Папа пронзал Андрея глазами словно шпагой. Затем взял себя в руки.
— Какая у вас статья… Андрейка?
— Два-два-восемь.
— Конечно, мусорская подстава? Или виновен?
— И да и нет — уклончиво ответил Андрей.
— Андрей… как по батьке?
— Ярославович.
— Андрей Ярославович. «Кресты» — это следственный изолятор, а не отделение квантовой метафизики. Здесь существует либо да, либо нет. Разукрашивать реальность полутонами официальная версия действительноети не предусматривает. И подкрепляет это решетками. Железными. Понимаете, Андрейка Ярославович?
— Лучше многих, Виктор Анатольевич.
— Так, виновен?
— Нет — выбрал Андрей — но наказан.
— За что?
— За неофициальную трактовку официальной версии. Я верил, что вправе сам распоряжаться своей жизнью.
— То есть, наркоман? — Виктор Анатольевич с лёгкостью переходил с невежливого «вы» на участливое «ты». Андрей взапой разглядывал Наташу. Взаимно.
— Наркотики продаются в каждом магазине по сто рублей за бутылку.
— Каждый день это слышу по сто раз — негодовал папа. — Всё с ног на голову!
— Точно — подтвердил Андрей — совершенно с вами согласен.
— То есть, по-твоему получается, что ты — это добро, а УК — зло?
— Не получается. УК — это извращённое понимание десяти заповедей Христа. С тысячей поправок. А поправки пишут идиоты, простите…
— Не извиняйся, в этом пункте я с тобой согласен — неожиданно смягчился папа. — Только вот не бывает лёгких путей.
— Не бывает. Поэтому, для тех, кто их ищет, государство придумывает трудные пути. Для гармонии, наверное.
— И вот ты здесь?
— И вот я здесь.
— Кололся?
— Нет. Траву курил. Теперь только чифирь с матами. Перевоспитываюсь.
— Курнём с тобой ещё, посмотрим что ты за человек — как бы для себя сказал папа, бросив виноватый взгляд на дочь. Та сделала вид, что не слышала. — С Наташей давно знакомы?
— Сегодня первое свидание — отрапортовал Андрей — которое я ждал несколько недель.
Наташа улыбалась. Андрей конфузился.
— А я вам не мешаю? — поинтересовался папа.
— Оставайтесь — разрешил Андрей.
— Великодушно.
Наташа засмеялась. Какая улыбка!
— У меня сегодня чудесный день, Виктор Анатольевич. Спасибо вам.
— Не съешь её глазами. А тебя как угораздило, доча?
— Я же цензор, папа. Читала его письма. Сначала жалела, потом злилась, а теперь даже не знаю… Он следил за мной, я за ним следила. Захожу вот к тебе, а он тут, на коленях… Это судьба, папа.
— Он же зек!
— Все мы зеки, сам говорил. Главное, человек хороший.
— А что, на воле мало хороших людей?
— Мало, папа.
Папа чертыхнулся, не в силах опровергнуть упрямую дочь.
— Наркота! Лучше бы он человека убил — меньше бы дали — негодовал заботливый родитель.
Андрей внимал напряженно.
— Тюрьма внутри, папа. Мир — тюрьма. Ты вот в этих «Крестах» каждый день проводишь, да и я тоже и что? Ты думаешь, если бы тебе запретили ночевать дома, я бы тебя бросила? И чего тогда стоят мои к тебе чувства?
— Дурак! — бросил папа Андрею.
— Дурак — подтвердил тот.
— Видишь, доча, он — дурак!
— Знаю — с готовностью откликнулась Наташа — он балбес — сказала она как-то нежно.
— А ты знаешь, Андрейка, что это сон? — неожиданно разоблачился папа.
— Знаю… — печально откликнулся Андрей. — Я бы иначе не решился становиться собакой. Во сне я смелее, чем в жизни. Кстати, у вас тут холодильник, там пельмени должны быть со сметаной, можно проверить?
— Угощайся — разрешил папа. — Там будет всё, что ты захочешь, это твой сон, ешь пока горячие.
Андрей открыл холодильник и достал горячие пельмени.
— Я возьму с собой? Соседей угостить?
— Всё-равно не пронесёшь через таможню. Но подержи пока.
— Не пронесу — согласился Андрей — И вы не Наташин папа. И Наташа — это не Наташа. А пельмени вкусные — Андрей прожевал пельмень — как настоящие. Хочу к тебе, Наташа!
— Родной… единственный… — девушка загрустила.
— Ничего, что я здесь? — поинтересовался папа.
— Ничего — ответил Андрей. — Тем более, что вас здесь нет. Здесь только я и моё воображение, к сожалению. Андрей взял Наташу за руку. Мир померк. Остались лишь они двое — Я поцелую тебя?
— Не надо… не хочу, чтобы так… первый раз и в воображении…
— Да я уже сто раз тебя воображал! — Андрей пытался переубедить упрямство.
— Потерпи…
— Лежу сейчас на шконке, храплю, наверное, не знаю даже день сейчас или ночь.
— Я разбужу тебя, милый.
— Когда?
— Когда захочешь. Тебе письмо.
— От Марго?
— Да. — Наташа передала письмо.
— Тогда не надо. — Андрей порвал письмо.
— У тебя не получится порвать его здесь. А там ты не захочешь его рвать. Там ты не такой как здесь. Наверное, потому, что тот мир тебе кажется более реальным.
— Да, там сложнее проходить сквозь стены. Тот мир, он твёрдый.
— Поэтому, держи письмо. — настаивала Наташа, снова протягивая конверт.
— Сука-любовь! — сетовал Андрей, теребя письмо, сквозь которое просвечивало: Держись, крепись, старайся. За что держаться?
— Держись за меня — предложила Наташа, сжимая руку Андрея крепче. Он обнялись. Андрей заплакал.
— Страшно жить в этом… Космосе…
Наташа вжалась ещё сильнее в Андрея.
— … Слишком много пустоты. И люди как микробы…
— Не думай о людях. Есть только ты и я — сказала Наташа.
«Я и я» — подумал Андрей, но не сказал.
— Знаешь, Наташа, мне иногда кажется, что я давно уже умер и призраком блуждаю в окружении таких же призраков. Я смешон и дёргаюсь бестолково. Но даже это не имеет значения. Просто… просто… любовь, она… бессмертна.
— А я…
— Ты!
— А я…
— Я!
— За что?
— Не знаю.
— Даже это не имеет значения.
Чувство нахлынуло как волна и завращало вихрем. Андрей открыл мокрые глаза и смотрел в черноту потолка. И ждал. Он уже слышал как кто-то теребит его за плечо.
— Андрей? — это был Ашот — письмо тебе, проснись.
— Сколько времени?
— Откуда я знаю. Письмо тебе приехало, возьми…
Андрей вскочил и подбежал к кормушке.
— Шиваев?
— Я. — Можно было не спрашивать. Они узнали друг друга.
— Вам письмо.
— Спасибо — Андрей взял письмо, всматриваясь в глаза девушки, пытаясь увидеть в них что-то, что он сам уже не помнил. Девушка протянула письмо, Андрей схватил её за руку. Девушка выдернула руку резко и болезненно. Отпрянула.
— Наташа?
Пауза. Девушка не ответила. Кормушка громко захлопнулась. Андрей остался один. Это был день триста пятнадцатый.