Хрестоматия начинающего духовного искателя. О смысле жизни и смерти. Часть 3.

1.3. О бессмысленности жизни

1.3.1. Зачем всё это, если впереди смерть?

Индивид живёт в обществе, которое снабжает его готовыми моделями мышления и поведения. Эти стереотипы создают у человека иллюзию смысла жизни. И хотя эти стереотипы в сознании большинства людей сидят очень крепко, они способны утрачивать свою силу и перестать срабатывать.
Эрих Фромм

Бывает, что привычные декорации рушатся. Подъем, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том ритме – вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды встает вопрос «зачем?».
А. Камю

У каждого мыслящего человека приходит такой момент, когда он вдруг вырывается из власти неудержимого жизненного потока и житейской поверхностной суеты, и вот тогда неизбежно встает перед ним вечно новый, не умирающий — пока идет жизнь и работает мысль — вопрос о том, зачем все это, где смысл жизни, что действительно нужно и важно и что ненужно и иллюзорно.
Рубинштейн М.

Cо мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом?
Вопросы казались такими глупыми, простыми, детскими вопросами. Но только что я тронул их и попытался разрешить, я тотчас же убедился, во-первых, в том, что это не детские и глупые вопросы, а самые важные и глубокие вопросы в жизни, и, во-вторых, в том, что я не могу, сколько бы я ни думал, разрешить их. Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать. Пока я не знаю – зачем, я не могу ничего делать. Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень занимали меня в то время, мне вдруг приходил в голову вопрос: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?». И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или, думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: «Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, – ну и что ж?». И я ничего не мог ответить. Вопросы не ждут, надо сейчас ответить; если не ответишь, нельзя жить. А ответа нет.
Я почувствовал, что то, на чем я стоял, подломилось, что мне стоять не на чем, что того, чем я жил, уже нет, что мне нечем жить.
Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать; но жизни не было, потому что не было таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным. Если я желал чего, то я вперед знал, что, удовлетворю или не удовлетворю мое желание, из этого ничего не выйдет. Если бы пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы не знал, что сказать. Если есть у меня не желания, но привычки желаний прежних, в пьяные минуты, то я в трезвые минуты знаю, что это – обман, что нечего желать. Даже узнать истину я не мог желать, потому что я догадывался, в чем она состояла. Истина была то, что жизнь есть бессмыслица. Я как будто жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти и ясно увидал, что впереди ничего нет, кроме погибели. И остановиться нельзя, и назад нельзя, и закрыть глаза нельзя, чтобы не видать, что ничего нет впереди, кроме полного уничтожения.
Со мной сделалось то, что я, здоровый, счастливый человек, почувствовал, что я не могу более жить, – какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от нее. Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни. Мысль эта была так соблазнительна, что я должен был употреблять против себя хитрости, чтобы не привести ее слишком поспешно в исполнение. Я не хотел торопиться только потому, что хотелось употребить все усилия, чтобы распутаться! Если не распутаюсь, то всегда успею, говорил я себе. И вот тогда я, счастливый человек, вынес из своей комнаты шнурок, где я каждый вечер бывал один, раздеваясь, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни. Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от нее и между тем чего-то еще надеялся от нее.
И это сделалось со мной в то время, когда со всех сторон было у меня то, что считается совершенным счастьем: это было тогда, когда мне не было пятидесяти лет. У меня была добрая, любящая и любимая жена, хорошие дети, большое имение, которое без труда с моей стороны росло и увеличивалось. Я был уважаем близкими и знакомыми, больше чем когда-нибудь прежде был восхваляем чужими и мог считать, что я имею известность, без особенного самообольщения. При этом я не только не был телесно или духовно нездоров, но, напротив, пользовался силой и духовной и телесной, какую я редко встречал в своих сверстниках: телесно я мог работать на покосах, не отставая от мужиков; умственно я мог работать по восьми – десяти часов подряд, не испытывая от такого напряжения никаких последствий. И в таком положении я пришел к тому, что не мог жить и, боясь смерти, должен был употреблять хитрости против себя, чтобы не лишить себя жизни.
Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале. Все это так давно всем известно. Не нынче завтра придут болезни, смерть на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить – вот что удивительно! Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это только обман, и глупый обман! Жестоко и глупо.
Давно уже рассказана восточная басня про путника, застигнутого в степи разъяренным зверем. Спасаясь от зверя, путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона, разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца, чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветви растущего в расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон ждущей его; но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их.
Так и я держусь за ветки жизни, зная, что неминуемо ждет дракон смерти, готовый растерзать меня, и не могу понять, зачем я попал на это мучение. И я пытаюсь сосать тот мед, который прежде утешал меня; но этот мед уже не радует меня, а белая и черная мышь – день и ночь – подтачивают ветку, за которую я держусь. Я ясно вижу дракона, и мед уже не сладок мне. Я вижу одно – неизбежного дракона и мышей, – и не могу отвратить от них взор. И это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда.
Прежний обман радостей жизни, заглушавший ужас дракона, уже не обманывает меня. Сколько ни говори мне: ты не можешь понять смысла жизни, не думай, живи, – я не могу делать этого, потому что слишком долго делал это прежде. Теперь я не могу не видеть дня и ночи, бегущих и ведущих меня к смерти. Я вижу это одно, потому что это одно – истина. Остальное все – ложь.
Те две капли меда, которые дольше других отводили мне глаза от жестокой истины, – любовь к семье и к писательству, которое я называл искусством, – уже не сладки мне.
«Семья, – говорил я себе, – но семья – жена, дети — они тоже люди. Они находятся в тех же самых условиях, в каких и я: они или должны жить во лжи, или видеть ужасную истину. Зачем же им жить? Зачем мне любить их, беречь, растить и блюсти их? Для того же отчаяния, которое во мне, или для тупоумия! Любя их, я не могу скрывать от них истины, всякий шаг в познании ведет их к этой истине. А истина — смерть.
»Искусство, поэзия?..". Долго под влиянием успеха похвалы людской я уверял себя, что это – дело, которое можно делать, несмотря на то, что придет смерть, которая уничтожит все – и меня, и мои дела, и память о них; но скоро я увидал, что и это – обман. Никакая сладость меда не могла быть сладка мне, когда я видел дракона и мышей, подтачивающих мою опору.
Но и этого мало. Если б я просто понял, что жизнь не имеет смысла, я спокойно бы мог знать это, мог бы знать, что это – мой удел. Но я не мог успокоиться на этом. Если б я был как человек, живущий в лесу, из которого он знает, что нет выхода, я бы мог жить; но я был как человек, заблудившийся в лесу, на которого нашел ужас оттого, что он заблудился, и он мечется, желая выбраться на дорогу, знает, что всякий шаг еще больше путает его, и не может не метаться.
Вот это было ужасно. И чтоб избавиться от этого ужаса, я хотел убить себя. Я испытывал ужас перед тем, что ожидает меня, – знал, что этот ужас ужаснее самого положения, но не мог отогнать его и не мог терпеливо ожидать конца. Как ни убедительно было рассуждение о том, что все равно разорвется сосуд в сердце или лопнет что-нибудь, и все кончится, я не мог терпеливо ожидать конца. Ужас тьмы был слишком велик, и я хотел поскорее, поскорее избавиться от него петлей или пулей. И вот это-то чувство сильнее всего влекло меня к самоубийству.
«Но, может быть, я просмотрел что-либо, не понял чего-нибудь? – несколько раз говорил я себе. – Не может быть, чтобы это состояние отчаяния было свойственно людям!» И я искал объяснения на мои вопросы во всех тех знаниях, которые приобрели люди. И я мучительно и долго искал, и не из праздного любопытства, не вяло искал, но искал мучительно, упорно, дни и ночи, искал, как ищет погибающий человек спасения, – и ничего не нашел.
Я искал во всех знаниях и не только не нашел, но убедился, что все те, которые так же, как и я, искали в знании, точно так же ничего не нашли. И не только не нашли, но ясно признали, что то самое, что приводило меня в отчаяние – бессмыслица жизни, – есть единственное несомненное знание, доступное человеку.
Вопрос жизни – тот, который в пятьдесят лет привел меня к самоубийству, был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребенка до мудрейшего старца, – тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я и испытал это на деле. Вопрос состоит в том: «Зачем мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?» Еще иначе выразить вопрос можно так: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?
Л. Толстой

* * *

«Если мы должны умереть, то наша жизнь не имеет смысла, ибо её проблемы остаются нерешёнными и остаётся неопределённым само значение проблем».
Ж.П. Сартр

Мы появляемся на свет, растем, нас отправляют в колледж, мы учимся, живем, любим, ненавидим, решаем проблемы; и вот когда мы уже достаточно изучили жизнь, та же рука, что привела нас, уводит нас отсюда. Мы уже получили большой опыт, действительно научились жить — и тут нас уводят со сцены.
Если все это не имеет смысла, не имеет продолжения, этот мир поистине безумен.
Хорхе Анхель Ливрага

Моя жизнь бессмысленна, если она окончательно кончается смертью.
Николай Бердяев

Каждому хорошо известно, что человек поживет и умрет, и если при этом допускается, что смерть есть полное уничтожение бытия человека, то ясное дело, что никакого вопроса о смысле жизни тут нет и быть не может.
В. И. Несмелов

Все, что смертно, не имеет смысла относительно себя самое.
Виталий Иванов

* * *

«Мы рождаемся, чтобы умереть. Неужели же смерть и есть цель жизни? И все наши стремления, порывы, труды и жертвы кончаются кладбищем? И если это так, то поистине можно прийти лишь к безысходному отчаянию и утверждать лишь бессмыслицу жизни».
В. Марцинковский

Если венцом всей эволюции является смерть, тогда весь этот поток жизни, вся слава и вся трагедия человеческой жизни, есть ужасающая бессмыслица и, по меткому выражению Достоевского, „дьяволов водевиль“, и ничего более.
протоиерей Николай Иванов

«Со всех сторон бездна смерти окружает планету нашу. Все умирают, всё умирает на этом жутком острове смерти. Если есть трагизм в мирах, тогда ее центр — человек. Быть человеком трагично, несравнимо трагичнее, чем быть комаром или улиткой, птицей или змеей, ягненком или тигром. Нет судьбы, печальнее земной, нет трагедии, отчаяннее человеческой. Зачем же дается жизнь человеку, если он со всех сторон смертью окружен?
Сколько бы ни пытался преодолеть трагизм жизни своей, человек не может не осознавать и не ощущать, что остается узником в безвыходной темнице смерти, в темнице, которая не имеет ни дверей, ни окон. Рождаясь на свет, человек с первого момента — кандидат на смерть; и не только это, но от самого рождения он уже осужден на смерть. Утроба, которая нас рождает есть, не что иное, как родная сестра гроба. Выходя из материнской утробы, человек сразу же вступает на путь, ведущий в гроб. Одна реальность реальнее всех реальностей в мире — смерть.
Вся бурная и шумная история человечества свидетельствует и утверждает одно: человеку невозможно победить смерть. Но, ежели это последнее и окончательное заключение, чего ради тогда жить? Зачем мне все бесчисленные муки и страдания, которые я переношу на проклятом пути от колыбели до могилы? Зачем все усилия и труд, и обязанности, и любовь, и доброта, и культура, и цивилизация, когда я умираю весь, без остатка? Если смерть — необходимость, тогда жизнь человеческая не имеет никакого смысла. Если смерть является необходимостью, то эта жизнь — самая издевательская насмешка и самый отвратительный подарок».
И. Попович

* * *

Передо мной — старая фотография. Лев Толстой беседует с крестьянами. Какой-то из восьмидесятых годов прошлого века. Я знаю, что Лев Толстой умер, и его знакомое лицо на фотографии меня не волнует. Волнует же, что все эти люди, крестьяне в картузах и жилетках с выпущенными подолами рубах, парень, который смотрит в объектив аппарата, дети, лошадь на втором плане — все это, когда-то живое, слышавшее и видевшее, разговаривавшее, как мы сейчас, умерло, возвратилось в небытие, откуда пришло, оставив после себя лишь эту бледную тень. Все эти люди пришли домой, повспоминали разговор с чудаком-графом, а потом умерли.
А сколько вообще не оставили тени?
Вот это и есть самое ужасное. Это сознание бытия без нашей тени. Ведь если мы не оставили тени, значит, нас никогда не было. Значит, мы не существовали, были лишь призраками и жестоко ошибались, думая, что живем. И что тогда толку, что мы жили, если наша смерть бросила нас в небытие. Значит, наша жизнь не имела смысла, не имела никакой цены.
Если моя смерть есть конец моего бытия, если она ничто для мира, если мир и без меня останется, каким он был, если моя смерть ничего не убавила и не прибавила, ничего не изменила в мире, значит, и моя жизнь ничто, меньше, чем тень. Значит, она ничтожна для мира. Значит, мир и при мне остался таким же, каким был без меня, и не приобрел ничего и ничего не потерял. Тогда я не имею никакой цены, никакого достоинства. Тогда я могу жить и могу не жить. Тогда всякий другой имеет не больше достоинства и цены и тоже может жить и не жить. Его жизнь и его смерть тогда значат для мира не больше.
Н.Н. Трубников

Нет ничего до и нет ничего после. Между двумя „ничто“ проскакивает слабенькая искра, вот и все наше существование. И нет ни наград нам, ни возмездий в предстоящем „ничто“, и нет никакой надежды, что искорка эта когда-то и где-то проскочит снова.
И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что одни действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если хочешь ты, чтобы жизнь твоя имела смысл. И так велика и мощна эйфория молодости, что простенькая приманка эта действует безотказно на каждого юнца, если он вообще задумывается над такими предметами, и только перевалив через некую вершину, пустившись неудержимо под уклон, человек начинает понимать, что все это — лишь слова, бессмысленные слова поддержки и утешения, с которыми обращаются к соседям, потерявшим почву под ногами.
А в действительности, построил ты единую теорию поля или построил дачу из ворованного материала, — к делу это не относится, ибо есть лишь „ничто до“ и „ничто после“, и жизнь твоя имеет смысл лишь до тех пор, пока ты не осознал это до конца»
Бр. Стругацкие

Ничто на свете в действительности не имеет значения. Наша жизнь — с ее борьбой за достижение каких-то целей, стремлением как-то устроить свою судьбу — это нечто вроде мышиной возни, и все это имело бы смысл только в том случае, если бы все эти достижения сохранились навеки. Но такого не будет. Даже если вы создадите великое литературное произведение, которое будут перечитывать через тысячи лет, все равно, в конце концов, и солнце погаснет, и саму вселенную постигнет коллапс, и все следы ваших трудов и деяний исчезнут.
Разумеется, ваше существование имеет значение для других людей — ваших родителей и всех тех, кому вы небезразличны, — но, вообще говоря, их жизнь в целом тоже лишена смысла, так что, в конечном счете, не имеет значения, что вы для них что-то значите. Вы значимы для них, а они — для вас, и это, наверное, придает вашей жизни ощущение осмысленности, но, по сути, вы просто, так сказать, втянуты в игру взаимного признания. Поскольку уж человек живет, у него есть потребности, заботы и интересы, в силу которых какие-то люди и вещи становятся значимыми для его жизни. Но в целом все это не имеет значения.
С точки зрения стороннего наблюдателя ничего не значило бы, если бы вас и вовсе не было на свете. А после того как ваша жизнь закончится, не будет иметь никакого значения и то, что вы все-таки когда-то существовали.
Но имеет ли значение, что это не имеет значения? «Ну и что из того?» — можете вы спросить. «Достаточно уже того, что для меня имеет значение, успел я или опоздал на нужный мне поезд, забыл или не забыл покормить свою кошку. Большего мне и не требуется — надо просто жить». Это превосходный ответ. Но им может удовлетвориться только тот, кто действительно способен избегать более глубоких размышлений и вопросов о смысле жизни в целом.
Т. Нагель

Если существование каждого индивидуума прекращается с его смертью, какой глубинный смысл, какое высшее значение можно приписать его жизни? Не всё ли равно, в конечном итоге, существовал он когда-либо или нет?
Разумеется, можно сказать, что жизнь человека что-то значила, если она повлияла на другие жизни или даже на ход истории. Но это придаёт его жизни лишь относительное, а не абсолютное значение. Быть может, его жизнь что-то и значила по отношению к другим людям и к определённым событиям. Но сами-то эти люди и события — малозначимы в абсолютном смысле: ведь и они тоже катятся в небытие. Если история и все её события и персонажи конечны и потому бессмысленны, то какое же высшее значение может иметь влияние на них?
То же самое можно сказать и о человечестве. В погибающей Вселенной и оно обречено. Поскольку оно в конечном счёте исчезнет, то не имеет реального значения, существовало ли оно когда-либо.
Человечество тогда значит не больше, чем комариный рой или стадо свиней. Тот же самый слепой космический процесс, который их выплюнул на свет, в конце концов их и поглотит.
В том-то и ужас положения современного человека: поскольку его ожидает ничто, он и сам есть ничто.
У. Крейг

Постижение конкретным человеком смысла жизни – как бы всеобщего, главного, высшего смысла – имеет такой механизм: к любому действию, к конечной его точке, человек приставляет вопрос: «А зачем это?».
Зачем строить дом, создавать семью, крепить страну, способствовать процветанию человечества? Все равно – человечество когда-нибудь прекратит свое существование, и Вселенная когда-нибудь прекратит свое существование, и ничего когда-нибудь не будет. Хоть ты дергайся, хоть ты не дергайся, что ты жил на свете, что ты не жил на свете, конечный итог один, по большому счету твое существование ничего в жизни Вселенной не решает, и существование всего человечества тоже ничего во Вселенной не решает. Возникли, посуетились и сгинули. И тогда получается, что никакого высшего смысла в существовании человечества нет. И нет никакого смысла жизни.
М. Веллер

* * *

«Где теперь славимый, богатый и почитаемый? Где князья и господа? Где витии и мудрецы века сего? Где обладавшие многими странами и землями? Малый гроб вместил их в себе. Отошли, как бы никогда и не были, — и следа почитания и славы не оставили.
Мало ли было прежде славных, богатых, храбрых, премудрых?! Но ныне всех покрывает земля, и память о них, как небывших, погибла.
Святитель Димитрий Ростовский

Все на земле имеет свой предел, и самые могущественные и радостные падают в своем величии и радости и повергаются в прах. Весь земной шар – только большая могила, и нет ничего на его поверхности, что бы не скрылось в могиле под землею. Воды, реки и потоки стремятся к своему назначению и не возвращаются к своему счастливому источнику. Все спешат вперед, чтобы похоронить себя в глубине бесконечного океана.
Того, что было вчера, уже нет нынче; и того, что есть нынче, не будет уже завтра. Кладбище полно прахом тех, которые когда-то были одушевлены жизнью, были царями, управляли народами, председательствовали в собраниях, предводительствовали войсками, завоевывали новые страны, требовали себе поклонения, раздувались тщеславием, пышностью и властью.
Но слава прошла, как черный дым, выходящий из вулкана, и не оставила ничего, кроме упоминания на странице летописца.
Великие, мудрые, храбрые, прекрасные, – увы! – где они теперь? Все они смешаны с глиной, и то, что постигло их, постигнет и нас; постигнет и тех, которые будут после нас.
Тетскуко Незагуал Копотль

«Случайно мы рождены и после будем как небывшие. И имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших; и жизнь наша пройдет, как след облака, и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца».
Соломон

«Суета сует – всё суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом: потому что всё – суета!»
Соломон

И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все — тщета и томление духа. Все тщета и ловля ветра, суета сует и всяческая суета.
Соломон

«Суета – смысл нашей жизни».
Мацуо Монро

Суета сообщает чувство бессмертности, потому что усыпляет «я» настолько основательно, что оно остается в летаргическом сне. Человек суетный как бы забывает о вековечной истине — человек смертен. Он стал для себя бессмертным, у него в запасе несколько «вечностей» и нет ни одного мгновения, когда бы он сумел, осознав собственную судьбу, стать выше нее. Бессмертны суетные, но это бессмертие почти тождественно нерожденности: они родились, и их нет, они умрут, и никто о них не вспомнит.
Е. Богат

* * *

«В жизни нет ничего бесцельного, если не считать саму жизнь».
Максим Горький

«Нам жизнь навязана; её водоворот
Ошеломляет нас, но миг один – и вот
Уже пора уйти, не зная смысла жизни.
Приход бессмысленный, бессмысленный уход».
О. Хайам

Люди должны жить во лжи или видеть ужасную истину бессмыслицы бытия, и всякий шаг в познании ведёт людей к этой истине.
Толстой Л. Н.

Что жизнь, как она фактически есть, бессмысленна, что она ни в малейшей мере не удовлетворяет условиям, при которых ее можно было бы признать имеющей смысл, – это есть истина, в которой нас все убеждает: и личный опыт, и непосредственные наблюдения над жизнью, и историческое познание судьбы человечества, и естественно-научное познание мирового устройства и мировой эволюции.
Бессмысленна, прежде всего, – и это, с точки зрения личных духовных запросов, самое важное – личная жизнь каждого из нас.
С. Л. Франк

«Как бессмысленна каждая единичная личная жизнь человека, так же бессмысленна и общая жизнь человечества».
С. Франк

Что эмпирическая жизнь как таковая, будь то наша личная жизнь, будь то жизнь мировая – бессмысленна, – это принадлежит к самому ее существу, это вытекает уже из того, что она подчинена потоку времени, что она, говоря словами Платона, «только возникает и гибнет, а совсем не есть», – и это знала истинная мудрость всех времен и народов.
С. Л. Франк

Что эмпирическая жизнь мира бессмысленна, это так же бесспорно и естественно, как то, что выдранные из книги клочки страниц бессвязны, или то, что в темноте нельзя ничего увидать.
Поэтому заключается внутреннее противоречие в самой попытке отыскать абсолютный смысл в эмпирической жизни или до конца «осмыслить» ее.
С. Л. Франк

Самое начало: Your text to link...

Продолжение: Your text to link...