Самадхи с деревом (или настоящая история Хуйнэна, 6-го патриарха Чань)

В далекой стране Аулак жил юноша по имени Лу. Отец его, который был крупным или мелким чиновником, то ли из-за несвойственной своему статусу порядочности, то ли из-за чрезмерной жадности, впал у начальства в немилость и был сослан черт знает куда — в далекий Китай. Не выдержав сурового климата, он вскоре скончался, оставив маленького Лу с матерью в крайней нужде. Чтобы как-то сводить концы с концами, Лу продавал хворост на рынке. Однажды односельчанин уже повзрослевшего Лу познакомил его со своей дальней родственницей, ошевской саньясинкой, которая «только что вернулась из Пуны». Ей так понравился Лу, что она захотела подарить ему книжку Ошо «Манифест Дзэн», но Лу вежливо отказался, объяснив, что не умеет читать по-китайски. «Если ты не можешь читать книжки, — изумилась саньясинка, — как же ты надеешься их понять?!» На это Лу спокойно ответил, что понимание никак не связано с чтением, а уж с книгами так и тем более. Тогда саньясинка сказала ему, что он оказался круче, чем она думала, а посему ему надлежит сей же час все бросить и заняться в уединении динамической медитацией. Что Лу и сделал, потому что в натуре был крутым чуваком. Целых три года он сходил с ума, пока случайно не встретил духовного мучителя по имени Юань, который, поглядев на дикие практики одаренного юноши, сказал ему, что «хорош прыгать» и что пора осваивать сидячую медитацию. Если раньше Лу напоминал ужаленную шершнем обезьяну, то под руководством наставника Юаня он превратился в высохший пень с глазами. В этом состоянии его увидел другой добрый человек по имени Хуйцзы. Он почесал затылок и посоветовал юноше отправиться на Восточную Гору к учителю Хунженю (что и означает «хуже не будет»), который покажет ему кузькину мать, т.е. real zen. Лу кое-как выпутался из позы лотоса и поплелся на Восточную Гору. Там он увидел здоровенный монастырь, где все занимались чем угодно, кроме буддийской практики. Хунжень давно уже искал подходящего кандидата для передачи Дхармы, поэтому сильно расстроился, когда узнал, что новоприбывший — уроженец Аулака.
— Вьетнамец, что ли? — сказал Хунжень. — Дело в том, что варвару с Юга нет смысла даже надеяться на то, чтобы стать буддой.
— Хотя людей и можно делить на северных и южных, — заметил Лу, — с буддами этот фокус не проходит.
Хунжень проглотил этот подарок и велел новичку идти молоть рис.
Так прошло восемь месяцев.
Однажды Хунжень посмотрел на свой монастырь и не выдержал.
— Прекратите этот движняк! — сказал он. — Идите, в конце концов, медитировать! Если кто досидится до просветления, пускай сочинит соответствующую частушку, и, если мне понравится, сделаю своим преемником. Все. По кельям!
Все, конечно, разошлись, но ни медитировать, ни частушки сочинять никто не захотел. «Старший монах Шенсю, — думали все, — самый крутой из нас, вот пускай он и медитирует, и частушки сочиняет». А старший монах Шенсю был и вправду крут. Он понял, что ему придется отдуваться одному за всех, и пошел медитировать в свою келью. Если кто пробовал, тому не надо говорить, что это скучное, унылое и тягомотное занятие, к тому же, ноги затекают шибко. В конце концов, старший монах Шенсю понял, что сидеть можно бесконечно, а стихи до сих пор не написаны. «Я хоть и не просветленный, — решил он, — но если не я, то кто же?» Поэтому он взял с собой черный маркер, пришел в зал для наставлений и, как шкодливый школьник, написал на стене:
Тело — дерево сознанья,
чье дело — тело отражать,
монах же должен с прилежаньем
его от пыли протирать.
Наутро Хунжень пришел в зал, чтобы прочитать лекцию, но, увидев надпись на стене, сказал:
— Я вижу, кто-то уже прочитал лекцию вместо меня. Не скажу, что этот человек во все врубается, но даже такого понимания достаточно, чтобы встать на путь Будды. Поэтому выучите это стихотворение наизусть и все время повторяйте его вслух — авось чего и поймете. Старший монах Шенсю!
— Да, учитель, — робко встал Шенсю.
— Это ведь ты написал, сынок?
— Я…
— Я так и знал. Ну, ничего, ничего. Подумай еще пару дней и напиши новую частушку, потому что сейчас я не могу передать тебе свою рясу патриарха.
Шенсю с поклоном удалился к себе в келью, но ничего круче, как ни напрягался, родить не смог.
Все остальные, тем временем, заучили на память шенсюеву частушку и стали распевать ее на все лады тут и там. Лу, которого на лекции не пускали, как золушку, услышал частушку самым последним. Когда он поинтересовался, что сие значит, ему просто и доходчиво объяснили, что это значит, что старший монах Шенсю скоро получит от Хунженя рясу патриарха, и тогда уж мы заживем. Тогда Лу пошел в зал для наставлений и попросил какого-то монаха написать на стене рядом с частушкой Шенсю другую:
Здесь никаких деревьев нет
и, значит, нехрен отражать,
к тому же — нет зеркал, все бред.
Так что ж от пыли протирать?
Вечером Хунжень опять пришел в зал, чтобы прочитать лекцию, и опять ничего не прочел, зато очень обрадовался.
— Ну, Шенсю, — сказал он старшему монаху, — дай я тебя пацалую! Честно скажу, не ожидал. Нет, вот прямо сейчас вот возьму и передам тебе рясу патриарха…
— Учитель, — робко поднялся монах, которого Лу попросил написать стихотворение, — эту частушку сочинил вьетнамец, которого вы назначили толочь рис.
— А, — осекся Хунжень и укоризненно посмотрел на Шенсю, будто тот был виноват в его проколе, — тогда, конечно, другое дело. Вообще, автор этой частушки тоже не до конца врубается, но он близок, близок.
Ночью Хунжень позвал Лу в зал для наставлений и прочитал ему несколько глав из Балсекара. Услышав их, Лу все сразу понял, и Хунжень отдал ему рясу со словами:
— Теперь ты — шестой патриарх, и ряса будет удостоверять это. Передавайте ее от поколения к поколению, а Дхарму — от сердца к сердцу, иначе никак нельзя. А сейчас тебе лучше валить отсюда, потому что здесь тебе не место.
И Лу отправился на Юг.
Когда в монастыре проведали о том, что рясу и Дхарму унес с собой какой-то вонючий вьетнамец, несколько человек бросились за ним в погоню, но только один из них, монах Хуймин Чжень, сумел догнать Шестого Патриарха.
— Отдай мне то, что передал тебе Хунжень! — потребовал он.
Лу положил рясу на землю, и Хуймин уже было потянулся за ней, но не взял.
— Я не про рясу говорю, — объяснил он, — а про Дхарму.
— Секунду назад твое поведение было дурно, теперь же весьма похвально, — сказал Лу. — Не думая ни о хорошем, ни о дурном, кем же ты являешься с тех пор, когда тебя еще в проекте не было?
Получив, таким образом, то, что просил, Хуймин по совету Лу вернулся на Север, чтобы делиться с другими. Что до Лу, то он пошел своей дорогой, т.е. куда глаза глядят, и так он гулял по Китаю на протяжении шестнадцати лет, пока случайно не забрел в Цаоци. Там жил буддийский наставник Иньцзун и читал в своем монастыре публичные лекции. Во время одной из них монахи, глядя на развевающийся флаг, заспорили, что же это колышется — флаг, ветер или и то, и другое?
— Ни флаг, ни ветер не колышутся, — заметил Лу. — Колышется только ваш ум.
Пораженный крутизной вьетнамского бомжа, Иньцзун пригласил Лу к себе на чай, чтобы расспросить его, кто он и откуда у него Дхарма? Лу рассказал ему об учителе Хунжене и показал рясу патриарха. Иньцзун объяснил Лу, что время бродяжничества закончилось и что пора принимать монашество, чтобы наставлять других. Так на свет появился учитель Хуйнэн.
Тем временем на Севере жизнь тоже не стояла на месте. Пятый Патриарх Хунжень наконец опомнился и долго не мог сообразить, что на него нашло, если он отдал рясу Бодхидхармы первому вьетнамскому проходимцу, который и читать-то не умел, а не милому мальчику Шенсю, который и сутры все на память знал, и шастры, и задницы своей для учителя никогда не жалел. Тогда Хунжень при всех объявил Шенсю своим преемником, после чего благополучно помер. Нельзя сказать, что Шенсю был плохим учителем — он преподавал монахам практику прямого пути (ППП), помогал им избавляться от НЭ, ПЭ, РЭ, СЭ и ТД и ТП. Но однажды он услышал, что на Юге живет некий Хуйнэн, который нагло объявляет себя Шестым Патриархом и учит людей чему-то невразумительному. Тогда он подготовил бойца, чтобы тот тайно проник в монастырь Хуйнэна и выведал все вражеские секреты. Лазутчик отправился на Юг, но, послушав Хуйнэна лишь один раз, во всем признался.
— Ах, ты пидар… — сказал Хуйнэн.
— Я был им, пока не услышал вашу проповедь, — возразил лазутчик. — Прошу вас, объясните мне смысл учения Будды.
— Нет ничего проще, — сказал Хуйнэн. — Что вы практикуете в монастыре Шенсю?
— ППП.
— Чего?!
— Мы называем это путь к ясному сознанию, — объяснил монах. — Наш наставник Шенсю говорит, что для того, чтобы природа Будды проявилась, мы должны очищать ее от НЭ, ПЭ, РЭ, СЭ и ТД и ТП.
— Это чудесное объяснение, — признал Хуйнэн, — но мое понимание несколько иное.
— А именно?
— Люди бывают шарящие и тормоза.
— Не понял.
— Я говорю, что к ясному сознанию нет никакого пути. И не надо.
— Еще раз, пожалуйста.
— Где мы сейчас находимся — в Цаоци, не так ли?
— Так.
— Если мы сейчас начнем прокладывать себе путь в Цаоци, удаляя Е, КЭ, ЛЭ, МЭ и НЭ, как следует нас назвать?
— Тормоза!
— А если мы, находясь в Цаоци, скажем себе: «Какого лешего я иду в Цаоци?» и никуда не пойдем, что это значит?
— Шарим!
— Вот и ты теперь шаришь. Не ходи никуда.
В другой раз к Хуйнэну пришел некий йог и спросил, какой вид самадхи тот практикует?
— А какие бывают виды самадхи?! — опешил Хуйнэн.
— Бывает, например, самадхи с семенем, но это низший вид самадхи.
— И что он означает?
— Он означает, что сознание равно одной-единственной мысли.
— Очень ценное состояние, — заметил Хуйнэн. — А какой же высший вид самадхи?
— Самадхи без семени, — объяснил йог, — это когда из сознания уходит даже эта единственная мысль.
— Это, конечно, охуенное самадхи, — согласился Хуйнэн, — но то самадхи, которое практикую я, еще круче. Самадхи с деревом, не слыхал про такое? Это когда семя разрослось и превратилось в здоровенный баобаб с кучей других семян, почек, листьев, червяков, дятлов и с качелями на ветке. Там стоит жуткий гвалт и все это умещается в моем сознании. Более того, я не собираюсь оттуда ничего выкидывать, наоборот, я жду когда упадут новые семена и из них вырастут новые баобабы, и так до бесконечности.
Много таких историй можно рассказать про Хуйнэна, часть из них записал его ученик Фахай и назвал свой компромат «Сутра помоста Шестого Патриарха», хотя большинство из написанного там неправда. К примеру, Фахай все наврал про то, как умирал Хуйнэн, потому что, во-первых, Хуйнэн не умер, а во-вторых, не говорил он всей этой чепухи и многочисленных стихов ученикам не читал — что он, Пушкин, что ли? Все было гораздо проще. Как-то раз Хуйнэн собрал своих учеников и сказал: «Ну, мне пора, ребята!» Ученики страшно расстроились и стали просить мастера не оставлять тело.
— Не городите чепухи, — посоветовал им Хуйнэн. — Как я могу оставить тело? Оставить тело может тот, кто пребывает внутри тела, а я вам не карлик какой-нибудь, чтобы уместиться в теле. Это оно умещается во мне, и если пришло его время, то оно само меня оставляет, а не я его.
Последними словами Хуйнэна были: «Бывайте!», и монахи поняли, что им не остается ничего другого, кроме как последовать этому совету.