9 августа 2015, 20:51
vidyaradjaПазлы
Фиг знает какая уже глава. Длинная.
Кроличья нора
Снова снилась вода. Сначала Андрей был на пляже и в одиночестве лепил из песка город. Получалось искусно. Андрей трудился, из пласстмасовых формочек вываливая себе под ноги сгустки зданий, а затем скурпулёзно придавая им узнаваемые формы.
Для «Крестов» он нашел на пляже красные хрупкие камушки, перемолол их с помощью других камней до состояния порошка и, в нужном количестве смешав с песком, получил кирпичный оттенок стен. Он почти успел. Осталось лишь дорисовать в одном из окон самого себя, когда со стороны моря налетел ветер и накатила волна. Андрей ничего не мог сделать, чтобы спасти город. Небыло ни одного шанса даже себя спасти от невесть откуда взявшегося цунами.
Сначала Андрея крутило и вертело как в центрифуге стиральной машины, а когда всё успокоилось, Андрей очутился в глубине и всё, окружающее его пространство было водой.
Впереди бездна, позади тоже, вверху, внизу… везде всё было тоже самое.
Андрей пожалел, что он не рыба, иначе можно было бы хоть куда-нибудь плыть. Но вместо плавников за спиной у него были совершенно бесполезные крылья.
Глаза привыкли и Андрей понял, что темнота вокруг не абсолютна, потому что сам он излучает немного света, просто его почти не видно из-за того, что в поле его свечения пока ещё ничего не попало. Сама вода лучей не отражала, поэтому Андрей практически забыл что это вода и что она вообще есть. На какой-то момент показалось даже, что ничего нет и Андрей испугался.
Из пустоты возникла рыба. Она поворачивалась к Андрею то одним глазом, то другим, стараясь рассмотреть его объективно, но ей, похоже, не удавалось совместить обе картинки в одна и она нервно дёргалась из стороны в сторону пока Андрею это не надоело и он не вытолкнул бестолковую рыбу за пределы своего круга света. Рыба исчезла, а Андрей снова остался один. Он пожалел, что так тускло светится, отчего не видит ничего вокруг. От этого становилось грустно. Ему ужасно хотелось кого-то. Раз здесь есть глупая рыба, значит болжен быть кто-то ещё. Андрея осенила мысль, что сужая себе обзор, он ни от чего не спрячется, ведь то, что он не видит опасности совсем не значит, что опасность не видит его. Захотелось прозреть и этого желания хватило для того, чтобы круг его света расширился и освятил огромное пространство океана.
Океан кишел множеством живых существ, каждое из которых светилось своим собственным светом и видело только то, что попадало в это поле. Каждый тут существовал в своём собственном мире, хотя и плавали все в одном океане. Андрея это рассмешило.
Он увидел красивую Русалку. Её преследовала стая акул, но Русалке без труда удалось от них оторваться и исчезнуть из поля их видимости. Для них она просто исчезла, но Андрей сиял шире, поэтому видел их всех. Захотелось её обнять. Для этого Андрей изменил пространство океана таким образом, чтобы Русалка оказалась на его пути. Русалка не удивилась. Она его узнала.
Андрей попробовал заговорить, но набрал в рот воды, а звук не возникал. Пришлось говорить без слов и это оказалось гораздо удобнее.
— Так мы тут и разговариваем! — звонко рассмеялась Русалка.
— А где мой город?
— Забудь. Его больше нет.
— А что — есть?
Смех Русалки стал неудержим
— Есть то, что есть! Тебе мало?
— Но я этого не хотел — беспокоился Андрей.
— Ты врёшь мне — парировала Русалка и Андрей ничего не смог ей возразить.
— Ты очень похожа на Наташу. Почему так?
— Потому что любовь принимает ту форму, которую мы любим, иначе мы бы её не заметили, разве не очевидно?
— Значит, ты — любовь?
— Я не знаю. Мне нравится плавать и видеть и знакомиться со старыми друзьями, скользя между пузырями восприятия.
Андрей попытался поймать Русалку, но та игралась с ним, легко ускользая от его попыток, но и не уплывая далеко и навсегда. В отличие от Андрея, она чувствовала себя в воде как рыба.
— Подожди!.. — кричал Андрей.
— А ты поймай меня!
— Я люблю тебя!
— Меня все любят, а ты — поймай!
— Но ведь я — не все…
— Заблуждаешься, дорогой…
Андрей снова затосковал отчего-то по своему городу. Почти достроил! Смыло навсегда… такой фатальностью повеяло, что если бы не вода вокруг, было бы заметно на лице его слёзу. Мир померк…
— Не прячься от меня! — Русалка вплыла в его мир и Андрей её снова вспомнил и опять полюбил. Она взяла его за руку и прижала к ней своё лицо.
— Когда ты не ищешь меня я сама тебя найду, но не буду делать это всё-время… вокруг и без тебя столько интересного… поплыли…
— Я не могу! Ты мне снишься! Тебя нет! Я в тюрьме!..
— А сам ты есть или тоже снишься? И кому?
Глупый, казалось бы вопрос, но он выбил Андрея из колеи и глубоко задумал.
— Сейчас ты здесь — продолжала Русалка, — а твою тюрьму смыло вместе с пляжем и городом и тебе больше не обязательно по ней тосковать.
Русалка была прекрасна! Пузырьки воздуха струились по её щекам, огненно-рыжие волосы развевались как от ветра. Прикосновение её руки было… настоящим!
— А почему вода? — спросил Андрей.
— Вода? — удивилась Русалка.
— Почему везде вода?
— Не знаю… Возможно, вода — это всё, на что у тебя хватило воображения. Я вижу свет — волны света, нити света, световые потоки, узоры… Ты из света и я из света и даже крылья твои из света…
— Так значит что-то общее мы видим — крылья настоящие?
— Настоящие, только воспользоваться ими мешает придуманная тобой вода. Крылья возникают из страданий, а я знаю только счастье, поэтому у меня их нет. Я не рождалась никогда…
— На Земле?
— Нигде.
— Тогда кто же ты?
— Откуда мне знать. Может быть, я — мечта? — Русалка улыбнулась так, что стало жарко.
— Чья мечта?
— Своя собственная. Или твоя… какая разница.
Андрей удивился. Он понял, вдруг, что и сам он — лишь своя собственная мечта, только с крыльями.
— Не уходи!
— Не отпускай…
— Мне себя мало! Мне нужна ты. Мне нужна мечта, которая знает только счастье.
— У тебя это всё есть. Чего ещё изволите пожелать, мой господин? — Что за смех! — послушай моё сердце… — предложила Русалка и прижала голову Андрея к своей груди, обхватив руками его голову, — слышишь? Это — твоё сердце!..
… Проснулся Андрей от стука собственного сердца. Оно колотилось нестерпимо.
— Всё мечтаешь-мечтаешь, а потом — бах! Настоящее. Боль, тоска, шконка, дым, носки грязные… Гавно! — Эмин сплюнул в «алёнку».
— Ещё ночь или уже вечер? — поинтересовался Андрей.
— Утро. Почти, — ответил Белорус.
— Сахар был?
— Нет ещё…
— Мне Русалка снилась…
— А я на воле был. Проснулся опять здесь. Всегда здесь просыпаюсь. Заперли в клетку, суки.
— А мне красавица снилась — сказал Эмин, — и черти какие-то кровь сосали, а я как в дурмане.
— Прозрение! Мне нужно прозреть, поэтому я здесь — рассуждал Белорус, глядя в потолок, — нельзя мне забывать…
— Сын без меня растёт, — сказал Эмин, — а я здесь… Что я ему скажу? Папа — космонавт… — Эмин приложил голову к железной стойке от шконки и «залип». — Я ему такое имя дал! Ибрахим. Как Пророк. У меня сердце не выдержит.
— Кофе? — предложил Белорус. — что-то тихо… ливень всю ночь шел.
— Кофе — да. Странно, что не снег.
Андрей вкрутил лампочку и стало светло.
Федя не открывал глаз, но уголки губ скривились в подобие улыбки.
— Мультики смотришь?, — спросил его Эмин, — что показывают?
Федя хотел отмахнуться. но решил ответить.
— Плазматрон. Раскидал всех — повелитель Вселенной. А сейчас лес, бегу от омона. Вертолёты мост бомбят… ахренеть. Взрывы… Любовница — сучка, убегает. Нет, милая, я не трахал её. Я не знаю кто это…
Андрей закрылся одеялом. Темнота.
— Виталик повесился, — сообщил он.
Зеки встрепенулись.
— Какой Виталик?
— Из 340-й.
— Рыжий?
— Да.
— Откуда знаешь?
— Вчера в собачнике сказали.
— А чего молчал?
— Забыл. А сейчас вспомнил.
— Совсем повесился?
— Вроде снять успели.
— Спокойный был, читал всё-время — сказал Эмин, — может, его зачморили в хате.
— Да не, — ответил Андрей, — письмо пришло от жены. Стало плохо с сердцем, его отвели в «стакан» врача ждать, а он повесился на рубашке.
— Я пришёл пожить в «Кресты». Пидижду — сказала ты. Я прийшов — тоби нема. Пидманула-пидвила… — запел очнувшийся Федя.
— А сам-то как? — спросил Эмин. — Ты вчера как пришел, спать завалился, ничего не рассказал. Сколько дали?
— Контрабанда отпала, осталось — 228, храняшка через тридцатую. Попытка приобретения. Прокурор просил шесть лет, дали — два, — спокойно ответил Андрей.
— Ну нифига себе ты фартовый! Повезло-повезло.
— Повезло-повезло. Это мне за 15 грамм ЛСД, а «Малому» за 2 грамма «витамина» 11 лет впаяли… А ему самому всего двадцать…
— Твари, — процедил Эмин, — чего творится в мире. Говно, говорю же. Парню жизнь сломали, а сами кушают этот «витамин» ложками. В эти сани сядешь — хуй соскочишь. Ненавижу, мрази, души в них нет — демоны. А что за судья тебе такая добрая попалась?
— Руденко…
— Тогда понятно. Фартовый ты. И сколько осталось?
— Девять месяцев.
— Что будешь делать?
— Жить. Долг буду отдавать. Сыновний. А больше пока никого видеть не хочу.
— А твоя?
— Она не моя.
— Может, помиритесь?
— Нет.
— Не зарекайся. Или с Наташей замутишь, у вас же любовь, вроде, все дела — романтика.
— В деревню хочу. Подальше от этой грязи всей. Да, найду королеву из ангелов и куда-нибудь в параллельный мир… Сейчас много этих поселений стало, выберу секту по душе, будем хороводы водить и через кострища прыгать с парашюта, ходить босиком по траве, сажать картошку, караваи выпекать, одевать их в сарафаны…
— И крестиком вышивать ковры… ха-ха, ну ты даёшь, философ, — подхватил Эмин, — а только картошку растить будешь? А как же петрушку? — ехидно поинтересовался он.
— За петрушку в России скоро на кол сажать будут, нафик…
— И то верно. Мусорская страна и мент на троне. А мне ещё сына тут растить. Уеду нафик. Всё сначала начну, но там, где жить можно, а не выживать.
— Это ты сейчас так говоришь, — вздохнул Андрей, — засосут черти.
— Может и так… но не хочу. Не хочу!
Куда? — думал Андрей, — везде я…
Вслух озвучивать свои мысли он не стал. Кому от этого легче? Даже самому не легче. Так хотелось… много чего хотелось. Того, чего на воле и не замечал и даже не подозревал, что это было жизненно необходимо для счастья. Притом, что и счастья-то никогда небыло… всегда ведь было примерно так, как сейчас. Данность и есть. Разве Андрей пИсал от экстаза каждый раз когда просыпался в своей собственной кровати? или пройдясь по снегу, просто так, без цели, зимним морозным утром. Скорее всего, тогда было холодно и куда-то было срочно надо. Проза будней. Скучно. Пока не исчезнет сама возможность это сделать и тогда окажется, что именно этого и не хватает. Захочется. Нестерпимо, до безумия. Кто-то вешается не в силах вытерпеть невозможность проснуться дома.
Но главное всё-таки, даже не это. Чувства. Их некому подарить и получить не от кого. А человек без чувств — это высохший пенёк. А они всё-равно будут кипеть внутри пенька целым котлом, взрываясь иногда пузырями нестерпимого желания. Хочу то. Хочу сё. Тюрьма, блин! Зеркало осознания своей ничтожности.
Холодно? Ну и что. Голодно? Бывает. Одиноко? Ну так ведь всегда было, просто небыло времени заметить это. Скучно? Иди глубже, не плескайся на поверхности, там, внутри — целый парк аттракционов пустует, ждёт тебя. Море любви. Не умеешь? Это мысль. Ныряй и плавай, скользя между пузырями восприятия как та Русалка из сна…
— Андрей, о чем задумался? Амнистия?, — спросил Белорус.
— Да не, так, ниочем. Сам не знаю.
— Всё это когда-нибудь закончится. Наступит такой день, главное не забывать то, что здесь было, — успокаивал Андрея Белорус.
В тюрьме все хоть чуть-чуть, но мудреют. Близко к Богу, поэтому и жарит. Выгорают шлаки.
— Хочу мороженого, — вздохнул Белорус, — и пельменей налеплю.
Чего я хочу?, — подумал Андрей. Первая мысль была о Марго. О том как он к ней не пойдёт ни в первый день, ни в десятый, ни вообще никогда. Холостая мысль. Странно устроен мужчина с его парой Х-хромосом. Ему всегда будет не хватать Игрека. Война, деньги, слава — всё это понты, которые он кидает к ногам Богини, чтобы в его сухой мужской мир она впрыснула капельку прекрасного. Женщина — это недостающее звено между обезьяной и человеком… А вместе они — М + Ж — это не только новые люди, это ещё и турборакета на пути в Космос. Андрей получил свой ответ.
— Я хочу Наташу. Поцеловать…
— М-м-м-м — протянул Эмин.
— Я тоже хочу! — откликнулся Федя.
— Тебе нельзя, — предостерёг Андрей, ты — псих.
— А тебе, значит, можно? — не спорил с диагнозом Федя.
— Мне — нужно! Иначе всё зря.
— Что зря???
— Всё. Зря Ева яблоко кушала. Володя напрасно Русь крестил. И утро это — зачем?
— Ещё ночь…
— Тем-более. И дождь всё льёт и льёт. Давно такого не видел.
— Чтобы мучались. — веско заметил Федя.
— Дождь?
— Жизнь. Чтобы страдали и через это очищались.
— От чего???
— Ой… хороший вопрос, чего-то я ещё об этом не подумал. Щас скажу… — Федя закрыл глаза.
— Мне кажется, — перекрестился Андрей, — что всё как-раз наоборот. Страдания нужны только для того, чтобы от них не страдать. Грязи нет. Только глупость.
— Сильно, — заметил Федя, — от глупости тогда и будем очищаться страданием.
— А зло? — подозрительно прищурился Эмин, — зла тоже нет?
— Глупость и есть зло…
— Замечательно! А зачем тебе тогда нужна Наташа?
Андрей задумался.
— С ней я не такой глупый, поэтому, становлюсь добрее, а зла в мире становится меньше… — сказал Андрей.
— Отмазался. А если я тоже захочу Наташу, чтобы стать добрее? Тогда что? Война?
Федя громко рассмеялся.
— Забавно, миллионы людей умирают под бомбами, а всё из-за того, что двое каких-то хмырей не поделили бабу. Или другой какой-то хмырь таким образом кидает к ногам Богини свои понты… Кровавое жертвоприношениа, а награда — поцелуй. Капелька прекрасного бальзама на истерзанную мужскую душу…
— Фигня всё. Гавно, предательство и подлость, — сказал Эмин, — зло нужно убивать без жалости. Зло — это слабость! Это слабые стреляют друг в друга ради понтов и кидают на детей бомбы пока их господа хуями меряются. А бабы — бляди. У кого длиннее — на тот они и прыгнут. И знаете что это такое? Это и есть апокалипсис. Люди испорчены, гнилые и умеют только срать. Аллах нас накажет.
— Вот это да! — Белорус аж вскочил со шконки. — Начали за здравие, а кончили как всегда.
— Ты злишься, — сказал Андрей Эмину, — поэтому и мир злой. Амнистия тебя коснётся, не бойся. Им же нужно выпустить гринписовцев, а у них тоже хулиганка. Выйдешь до нового года и забудешь нас как страшный сон. Обнимешь сына…
— Не могу я уже. Крыша едет. Всё ждёшь чего-то, надеешься… Выйду, передачку вам сделаю. «Зелёную», царскую.
— Начали за здравие, а кончили за политику, — гнул своё Белорус, — может о бабах? Грёбаный екибастос, куда ж всё это льёт и льёт! Может, Питер уже затопило, парни? И ни ветринки, ведь…
Зеки сгрудились у окна.
— Погодка как наши головы, — заключил Андрей.
— Тупеешь здесь.
— Деградируешь, ага…
Этот дождь, это бессонное утро, эти разговоры, клубы коллективной депрессии — всё вместе соединилось и накатило на Андрея до дрожи пробивающим одиночеством. Он пришел сюда один и один уйдёт однажды. Интимное осознание. Твой море — это лужа, трепыхающаяся от любого всплеска.
Кажется, что у этой пьессы под названием жизнь всё есть — и драма, и накал, и страсть, и очарование истерики… Нет только сюжета. Или он настолько перепутан, что не выделить в нём ту последовательность, что, переплетаясь, творит катарсис. Может быть, это оттого, что пьесса ещё в процессе написания? И, смотря её изнутри, не всегда возможно понять что есть что и что куда ведёт. Неясен жанр, не видно всех героев и загадочны сценарные ходы… Чем всё должно закончится? Ну, чем? Куда всё идёт? И идёт ди всё это вообще куда-нибудь или плывёт себе беспорядочной грудой листьев по реке времени. Зачем мы переживаем в своих сердцах всё это невыносимое мироощущение? Что нам суждено почувствовать по результату этого действа?
И не отмахнуться. Возможно, что жизнь — это только половина Драмы, а другая, невидимая половина — Смерть. И если соединить этих двоих в одно, то, может быть тогда и откроется логика сюжета и всё станет на места. Кажущаяся хаотичность и непродуманность станет целостностью. Возможно, в этом и состоит проблема ужаса человеческого, что он надвое расколот. Жизнь — это половина человека, другая его половина прячется за вуалью ночи и пока они не объединятся, не будет целого человека, а Душе не будет покоя…
Нет полного обзора. Время погружает эту точку восприятия в переживания то одной своей половинки, то другой. Стражи границы отбирают память при переходе, а в душе остается лишь бесконечное стремление что-то вспомнить, перетекая по мистическому озеру то туда, то сюда, в надежде стать всей водой сразу. Не деталью картины, а картиной. Не человеком, а Человеком. Образом над временем — парадоксом, объединяющим несоединимое в непостижимой разумом гармонии…
У Андрея зазвенело в правом ухе. Потом в левом. Голова его превратилась в шар и этот шар надувало изнутри, расширяя резиновые границы. Этот страх, эта неудовлетворённость, похоть, смятение, гнев, тоска — всё это завеса. Туман. Интересно, как там лошадка? Ей, наверное, одиноко… Но тут, грозно ухая, налетает тень от Филина и Ёжику уже не до лошадки. Он шарахается в сторону, но куда? Везде туман. Всюду тени, шорохи, какие-то крики и завывания. Ловушка. Ёжик в ловушке своего воображения. Он нагромаждает страхи один поверх другого. Он в ловушке времени, потому что не понимает, что туман есть лишь потому, что пришло время тумана. Это погода. Можно не шарахаться и подождать пока всё само пройдёт, наблюдая танцы теней как спектакль и осознавая их тем, чем они являются — просто танцем теней… Это даже красиво…
Что-то щёлкнуло у Андрея в голове и Шарик стал надуваться стремительно, а границы мира становились всё тоньше, обретая прозрачность. И шарик переставал быть шариком, а всё больше становился пущеным в небо фейерверком искр. Термоядерный салют. Где-то в процессе расширения Андрей постиг идею Большого Взрыва и ритмичность пульсации Воли Космического Существа, которое есть Сердце Андрея! Но небыло возможности зацепиться за идею, так как расширения глотало всё, а скорость поглощения тьмы светом стала ужасающе грандиозной и превращалась в Дрожь, резонируя с ушным гулом, который становился непрерывным всенарастающим громовым раскатом.
Андрей не успевал осознавать. Невозможно было осознать всё сразу, оставаясь Андреем, ведь одновременно с расширением, он невыносимо сжимался, что и порождало пульсацию жизни! Большой Взрыв происходит одновременно с Большим схлопыванием — это и есть половинки одного сердца, как жизнь и смерть, которые нераздельны ничем и пульсируют друг в друге, порождая Дрожь…
И эта идея тоже схлопнулась, проглоченная чем-то, а Андрей свалился на шконку. Его лихорадило. Тело тряслось в припадке, а со лба катились крупные реки пота. Накатил Ужас. Волосы на голове зашевелились, ища спасения от неотвратимого предчувствия…
«Моргай!» — откуда-то пронзительно кричала чья-то мысль, но Андрей не мог найти веки, чтобы приложить к ним волю, а также не мог найти волю, чтобы прикладывать её к чему бы то ни было. Существовал лишь Глаз, который нечем было прикрыть.
«Мограй!» — повторил внутренний голос. Но нет. Тайна втягивала безвозвратно… Это становилось несовместимым с жизнью этого тела…
«Стреляй!» — Андрей моргнул словно передёрнул затвор. Тело ещё дрожало, но «Кресты» медленно возвращались на своё место, а размытые пятна одиноких планет с неясными связями становились лицами соседей по хате. Взволнованными лицами.
Прямые прозрения в суть задёргивались туманной дымкой и, обволакиваясь в человеческие смыслы, теряли контакт с Правдой. Вся жизнь — лишь тренинг для этой встречи — пришло последнее озарение.
Андрей ошарашено глядел на зеков. Он хлопал глазами как сумасшедший, моргая, моргая, мограя… Что это было? Конец света? Или, начало?
— Жив? — интересовался… как его… Эмин!, трогая Андрея за плечё.
Слова рождались большим трудом. Сложно было даже в мысль собраться, а сгустить мысль до слова казалось невозможным в принципе. Но Андрей справился.
— Ж- ж-ж-ж-ж-иф!
— Ты в обморок упал. Собрались корпусных звать уже. Ты в порядке?
— В полном! — ответил Андрей, не кривя душой. Такого покоя как сейчас он не чувствовал никогда.
— Ты, случаем, не эпилептик? — поинтересовался Федя.
— Вроде, не… — Андрей поднял руку к глазам и начал плавно шевелить пальцами. Фееричное волшебство!
— Вернись к нам, Андрей!
— Зааачем?
— Так надо!
— Почему?
— Ты что-то принял?
— Я упал.
— И что увидел? — это был Федя.
— Не знаю… всё, оно как ничего… и знать — это как не знать… Оно пропало, хотя всегда здесь было… никогда… оно… что… я… А я всегда буду мёдом и ядом! И любить буду то, что вокруг, то, что рядом… это я сказал?..
Федя почесал затылок.
— А ещё за спиной шепчетесь, что это я — псих. Моя крыша хоть и плавает, но на якоре, а твоя просто вдребезги — хрямс!
Андрей ни на что не обращал внимания из того, что о нём говорилось, словно не о нём. Но его очень заинтересовала муха на стене. Кто её изваял? Ахренительно! Пипец, как совершенно! Я так не смогу… — думал Андрей. — Срань Господня, она двигается!!!
Дождь проникал в сознание Андрея плеском каждой капли. Да что же это такое — прямо с неба! Вода!
Я в «Крестах» — подумал Андрей и рассмеялся абсурдности ситуации. Это же шутка! В «Крестах» сидел персонаж какой-то книги…
— У тебя ещё есть? — спросил Белорус.
— Что???
— Травка?
— Да полно, — Андрей рассмеялся, — вокруг!!!
Белорус без удовольствия оглядел зелёные стены.
— Где?
— Везде!
— В пизде! Доктор, мы его теряем…
— Парень инсайтик схлопотал, — заключил Федя, — ничего, скоро откат начнётся.
Это и есть откат — хотел уточнить Андрей, но сэкономил слова. Достаточно было и того, что он нагородил за всю предыдущую жизнь… Нет, не жизнь — жизни… ё-моё!..
Эмин рассердился.
— Федя, я хоть и азер, но русский — мой родной язык. Говори на нём. Инсайтик — это что такое?
— Маленький сайт в интернете, — предположил Белорус.
— Не совсем, — ответил Федя, — инсайт — это когда тебя без наркоты торкает как от ЛСД. Короче, точка сборки сдвигается…
— Шизотерики вы оба! А чего его без наркоты торкнуло? И куда назначили точку «стрелки»?
Федя вздохнул.
— Ты не поймёшь. Пророк в Книге об этом ничего не писал.
— Тогда этого нет!
— Есть-нет — понятия субъективные, — уклончиво ответил Федя, стараясь уйти от схватки. Он с надеждой посмотрел на Андрея, но тот был заворожен чириканьем тюремных воробьёв и даже прикрыл глаза. А Эмин смотрел свирепо.
— Ладно, — снова вздохнул Федя, — понимаешь, Эмин, ты слишком серьёзен, такие вещи можно обсуждать, но спорить об них бесполезно. Ты нежен в своей вере и я боюсь, что ты или сам поранишься или меня поранишь, поэтому лучше не задавай вопросов, ответы на которые слушать не хочешь. Не надо…
Эмин широко заулыбался.
— Надо, Федя, надо. Может, я тоже хочу, чтобы меня без наркоты так торкало. Дёшево и сердито!
— И я тоже хочу! — оживился Белорус.
Андрея всё ещё трясло. Вся его жизнь сплотилась увесистым камнем и тяжело прижала к Земле, ломая кости. Андрей очутился в жерновах недопрожитых чувств, которые соединились все в одну боль и обрушились стремительным ударом. Он думал, что именно сейчас способен смотреть на чувства, но ошибся. Это невозможно. Он виновен. Он не стал тем, кем должен был стать. Упустил все возможности, которыми так щедро задаривала его жизнь и не воспользовался ни одним шансом Судьбы.
Он увидел ребёнка, жадно глотающего мир любознательными широко открытыми глазами. Небо, ветер, деревья — ничего ещё так не называлось, но ещё облака, люди, птицы… тогда падал первый снег, а неостывшее ещё Солнце превращало мелкие хлопья в Золотой Дождь. Какое это было Чудо! И Андрею ещё тогда хотелось крикнуть от радости сразу всему: Спасибо! Но крик благодарности стукнулся в лёгкие, затем отразился от рёбер, прополз сквозь горло и, просочившись между зубами вырвался наружу искорёженым истошным хрипом отчаявшегося старика…
Что происходит? — спрашивал сам себя Андрей и тут же с головой погружался в то, что происходит. Его жизнь выглядела как плато и была вся видна как на ладони.
Да что творится-то!
Я — человек! — думал пятилетний мальчишка, гуляя по бабушкиному саду. Эта идея привела его в восторг, оттого, что так повезло. Ведь вокруг… столько всего… А я Человек! Цикали цикады, куры бегали по сараю, а в болотном пруду квакали жабы. А я — человек! Мне не нужно ни цикать, ни квакать — я могу всему этому просто РАДОВАТЬСЯ!!!
Куда всё это ушло? Вернулось пять минут назад и снова ушло, уступив место сожалению и боли от утраченного детства. От профуканой бездарно жизни. От недопонятого, недосказанного, непрожитого… Было трудно. Было лень. Был занят… Чем? Да, ничем!
— Снова плющит, да? — пожалел Андрея Федя, — бэд-трип?
Андрей не отвечал. Он не слышал их. Зеки разглагольствовали что-то про какую-то точку сборки, Андрей читал Кастанеду, но сейчас всё это выглядело полной бессмыслецей, не стоящей даже слов об этом. Его собственная точка сборки сошла с ума.
-… предусмотренный природой механизм фиксации внимания..- с промежутками вещал Федя — … психика безбрежна и нужен механизм, чтобы в этом хаосе зафиксировать цельность и непрерывность восприятия… как хрусталик в глазном яблоке фильтрует и фокусирует световые потоки, так и точка сборки собирает из миллионов ощущений — личность…
Точка сборки Андрея шлялась по хаосу его чувств как пьяный забулдыга по чужому подъезду.
— … А что её фиксирует? — спросил Белорус.
— Привычки. Наркота один из неестественных способов её двигать, поэтому и торкает. Тюрьма тоже способ, естественный.
— Неестественный!, — сплюнул Эмин.
— Может и неестественный. Ходят слухи, что Чернов неспроста темнит. Говорят, что специальные службы на нас пробуют свои технологии контроля психики. Зеков ведь не жалко и мы в их полной власти. Поэтому Чернов так шифруется — он хочет наблюдать воздействие этих штук изнутри, на самой мышке, а для этого нужно, чтобы никто не знал его в лицо. После СССР ничего никуда не делось. Климатическое оружие — это оружие будущего, а оружие настоящего — информационное и психотронное…
— Слухи ходят, говоришь. Откуда они приходят? Не от тебя ли? Может быть, это ты — Чернов?, — в полушутку спрашивал Эмин.
Федя захихикал.
— Ты думаешь я просто так такой дурак? Я восемь месяцев провёл в одной из трёх экспериментальных хат «Крестов». Оно всегда так начинается — смена настроений, от эйфории, до апатии. Больше всего они любят смотреть пределы уныния. Ешь баланду, а потом — бац! Щелчёк какой-то или звон в ушах и ты уже штукатурку лопаешь. Не сраз, но я прозрел. У меня на них теперь чуйка, а здесь я просто сложил дважды-два. Этот ваш сбрендивший Таджик — раз. Хата транзитная, пассажиры меняются чуть не каждый месяц, а Андрей здесь сколько? Семь месяцев — на нём и пробуют — это два. Меня в обычную хату без облучения тоже бы не засунули, не оставляют они своих подопытных свинок в покое — это снова раз. а на десерт, посмотрите что с Андреем происходит. Я это узнал. Со мной та же хрень творилась, ни с того, ни с сего, то ангелы запоют, то демоны запляшут. Это второе два! Дважды-два сколько получается? Правильно. Заговор! Имеют нас.
Федя торжественно вытащил из кармана маленький голубоватый стеклянный шарик и продемонстрировал своё сокровище соседям.
— Что это?
Федя прищурился.
— А это и есть точка сборки этого мира. Мы все внутри неё. «Матрёшка» отводит порчу…
Ну, ё-моё… Андрей не удержался от пусть и истощенной, но улыбки. Чёрт! Ещё один параноик. Не много ли их на метр пространства? Похоже, что тюрьма пложит их как грибы после дождя.
Господи! Пусть у Феди будет собственная, с персональной точкой сборки психушка. Пусть Эмина переведут в хату люкс с телевизором, холодильником и афигительными парнягами. Пусть Белоруса отпустят уже, наконец, в Белорусию. А меня, Господи, оставь пожалуйста в покое! Пусть будет одиночка! Или, на худой конец, я понимаю, Господи, всё это хлопотно, но пришли мне хотя бы для ушей беруши!
Тюрьма оставит след. Это самый длинный сон, из которого Андрей не может проснуться. Он всё ещё длится. Прошло наваждение, осталась голая реальность. В ней шел дождь и уже почти светало. Очередная безумная ночь переходила в очередной день сурка. Сквозь туман дождя из тьмы выглядывала башня котельной. Андрея почему-то всегда интересовал этот вопрос — если бы эта башня по каким-то причинам стала падать, то обломки её достали бы до их окна? Труба высотой метров сорок, а до котельной метров… явно больше. Хотя… кто знает.
Идея с психотронным оружием Андрею понравилась. Тюрьма сама по себе и есть это оружие — это эксперимент на психике. Только вот у этого эксперимента нет наблюдателей. Про них просто забыли. Потому что всем пофик. Если друзья и близкие забывают о тебе через пару месяцев, то что говорить о чужих людях — им нет до тебя никакого дела вообще. Тебя для них просто нет. Ты для них цифра в бланке и от того крестик там или нолик целиком зависит твоя судьба.
Господи — заебало!
Эти смешки. Эти шуточки. Эти разговорчики. Этот пердёж, эти маты, этот конвой, проверки, баланда, шконки — эта труба, что никак не рухнет.
Что? Что мне делать сегодня? С твоей любовью?
— Неплохая молитва.
— А ты кто?
— Я — тот, которому ты молишься.
— Да знаю я! Но ты мне не нравишься.
— Чудик, право. Но ничего не поделаешь, какой есть — нам вместе жить, поэтому, для твоего же душевного блага советую тебе всё же полюбить меня…
— Ты не такой!
— Ха! Чудик, право. Твоя суета мне непонятна. Беспокойство твоё не стоит и пары Вселенных. Чудик, но забавный…
— Мне плохо! Мне больно! Жжет! Огонь!
— Бывает… Ты потерпи… А пока ждёшь — смотри вокруг, забавно же… Чудик!
— Эй! Бог?
— Слушаю?
— Где Наташа? Пусть придёт!
— Не могу, чудик. Она как и ты — капризная, сама ходит, где хочет.
— Хочу свободы, Бог! Чтоб тюрьмы небыло! И счастья хочу, чтобы всегда и никогда — страдания! Хочу… Бог? Бог???..
Но Бог ушел. Наверное устал от чудика и вышел покурить. А у Андрея небыло сигарет и он снова остался один, чтобы ждать. Тягостно пережидать настоящее ради будущего, которое наступит, но не сейчас. И будет лучше, чем сейчас, но — потом. Десять месяцев как десять лет, а каждый день как война. Пружина сжата, каждая минута добавляет давления… А Бог ушел покурить. Да и почему, собственно, Бог, а не Богиня? Богиню любить проще. Пусть будет Богиня, — решил Андрей. А пока ждать. Утра. Или каши. Может, проверки. Переждать день до вечера, чтобы потом ждать когда кончится ночь и наступит новое утро. Такое же как это. На воле Андрей тоже всегда чего-то ждал. Впереди всегда маячили маячки с указанием грядущих радостей, до которых надо просто дожить, прорвавшись сквозь это унылое настоящее. По стене всё ещё ползала муха, но теперь хотелось её прихлопнуть…
Кроличья нора
Снова снилась вода. Сначала Андрей был на пляже и в одиночестве лепил из песка город. Получалось искусно. Андрей трудился, из пласстмасовых формочек вываливая себе под ноги сгустки зданий, а затем скурпулёзно придавая им узнаваемые формы.
Для «Крестов» он нашел на пляже красные хрупкие камушки, перемолол их с помощью других камней до состояния порошка и, в нужном количестве смешав с песком, получил кирпичный оттенок стен. Он почти успел. Осталось лишь дорисовать в одном из окон самого себя, когда со стороны моря налетел ветер и накатила волна. Андрей ничего не мог сделать, чтобы спасти город. Небыло ни одного шанса даже себя спасти от невесть откуда взявшегося цунами.
Сначала Андрея крутило и вертело как в центрифуге стиральной машины, а когда всё успокоилось, Андрей очутился в глубине и всё, окружающее его пространство было водой.
Впереди бездна, позади тоже, вверху, внизу… везде всё было тоже самое.
Андрей пожалел, что он не рыба, иначе можно было бы хоть куда-нибудь плыть. Но вместо плавников за спиной у него были совершенно бесполезные крылья.
Глаза привыкли и Андрей понял, что темнота вокруг не абсолютна, потому что сам он излучает немного света, просто его почти не видно из-за того, что в поле его свечения пока ещё ничего не попало. Сама вода лучей не отражала, поэтому Андрей практически забыл что это вода и что она вообще есть. На какой-то момент показалось даже, что ничего нет и Андрей испугался.
Из пустоты возникла рыба. Она поворачивалась к Андрею то одним глазом, то другим, стараясь рассмотреть его объективно, но ей, похоже, не удавалось совместить обе картинки в одна и она нервно дёргалась из стороны в сторону пока Андрею это не надоело и он не вытолкнул бестолковую рыбу за пределы своего круга света. Рыба исчезла, а Андрей снова остался один. Он пожалел, что так тускло светится, отчего не видит ничего вокруг. От этого становилось грустно. Ему ужасно хотелось кого-то. Раз здесь есть глупая рыба, значит болжен быть кто-то ещё. Андрея осенила мысль, что сужая себе обзор, он ни от чего не спрячется, ведь то, что он не видит опасности совсем не значит, что опасность не видит его. Захотелось прозреть и этого желания хватило для того, чтобы круг его света расширился и освятил огромное пространство океана.
Океан кишел множеством живых существ, каждое из которых светилось своим собственным светом и видело только то, что попадало в это поле. Каждый тут существовал в своём собственном мире, хотя и плавали все в одном океане. Андрея это рассмешило.
Он увидел красивую Русалку. Её преследовала стая акул, но Русалке без труда удалось от них оторваться и исчезнуть из поля их видимости. Для них она просто исчезла, но Андрей сиял шире, поэтому видел их всех. Захотелось её обнять. Для этого Андрей изменил пространство океана таким образом, чтобы Русалка оказалась на его пути. Русалка не удивилась. Она его узнала.
Андрей попробовал заговорить, но набрал в рот воды, а звук не возникал. Пришлось говорить без слов и это оказалось гораздо удобнее.
— Так мы тут и разговариваем! — звонко рассмеялась Русалка.
— А где мой город?
— Забудь. Его больше нет.
— А что — есть?
Смех Русалки стал неудержим
— Есть то, что есть! Тебе мало?
— Но я этого не хотел — беспокоился Андрей.
— Ты врёшь мне — парировала Русалка и Андрей ничего не смог ей возразить.
— Ты очень похожа на Наташу. Почему так?
— Потому что любовь принимает ту форму, которую мы любим, иначе мы бы её не заметили, разве не очевидно?
— Значит, ты — любовь?
— Я не знаю. Мне нравится плавать и видеть и знакомиться со старыми друзьями, скользя между пузырями восприятия.
Андрей попытался поймать Русалку, но та игралась с ним, легко ускользая от его попыток, но и не уплывая далеко и навсегда. В отличие от Андрея, она чувствовала себя в воде как рыба.
— Подожди!.. — кричал Андрей.
— А ты поймай меня!
— Я люблю тебя!
— Меня все любят, а ты — поймай!
— Но ведь я — не все…
— Заблуждаешься, дорогой…
Андрей снова затосковал отчего-то по своему городу. Почти достроил! Смыло навсегда… такой фатальностью повеяло, что если бы не вода вокруг, было бы заметно на лице его слёзу. Мир померк…
— Не прячься от меня! — Русалка вплыла в его мир и Андрей её снова вспомнил и опять полюбил. Она взяла его за руку и прижала к ней своё лицо.
— Когда ты не ищешь меня я сама тебя найду, но не буду делать это всё-время… вокруг и без тебя столько интересного… поплыли…
— Я не могу! Ты мне снишься! Тебя нет! Я в тюрьме!..
— А сам ты есть или тоже снишься? И кому?
Глупый, казалось бы вопрос, но он выбил Андрея из колеи и глубоко задумал.
— Сейчас ты здесь — продолжала Русалка, — а твою тюрьму смыло вместе с пляжем и городом и тебе больше не обязательно по ней тосковать.
Русалка была прекрасна! Пузырьки воздуха струились по её щекам, огненно-рыжие волосы развевались как от ветра. Прикосновение её руки было… настоящим!
— А почему вода? — спросил Андрей.
— Вода? — удивилась Русалка.
— Почему везде вода?
— Не знаю… Возможно, вода — это всё, на что у тебя хватило воображения. Я вижу свет — волны света, нити света, световые потоки, узоры… Ты из света и я из света и даже крылья твои из света…
— Так значит что-то общее мы видим — крылья настоящие?
— Настоящие, только воспользоваться ими мешает придуманная тобой вода. Крылья возникают из страданий, а я знаю только счастье, поэтому у меня их нет. Я не рождалась никогда…
— На Земле?
— Нигде.
— Тогда кто же ты?
— Откуда мне знать. Может быть, я — мечта? — Русалка улыбнулась так, что стало жарко.
— Чья мечта?
— Своя собственная. Или твоя… какая разница.
Андрей удивился. Он понял, вдруг, что и сам он — лишь своя собственная мечта, только с крыльями.
— Не уходи!
— Не отпускай…
— Мне себя мало! Мне нужна ты. Мне нужна мечта, которая знает только счастье.
— У тебя это всё есть. Чего ещё изволите пожелать, мой господин? — Что за смех! — послушай моё сердце… — предложила Русалка и прижала голову Андрея к своей груди, обхватив руками его голову, — слышишь? Это — твоё сердце!..
… Проснулся Андрей от стука собственного сердца. Оно колотилось нестерпимо.
— Всё мечтаешь-мечтаешь, а потом — бах! Настоящее. Боль, тоска, шконка, дым, носки грязные… Гавно! — Эмин сплюнул в «алёнку».
— Ещё ночь или уже вечер? — поинтересовался Андрей.
— Утро. Почти, — ответил Белорус.
— Сахар был?
— Нет ещё…
— Мне Русалка снилась…
— А я на воле был. Проснулся опять здесь. Всегда здесь просыпаюсь. Заперли в клетку, суки.
— А мне красавица снилась — сказал Эмин, — и черти какие-то кровь сосали, а я как в дурмане.
— Прозрение! Мне нужно прозреть, поэтому я здесь — рассуждал Белорус, глядя в потолок, — нельзя мне забывать…
— Сын без меня растёт, — сказал Эмин, — а я здесь… Что я ему скажу? Папа — космонавт… — Эмин приложил голову к железной стойке от шконки и «залип». — Я ему такое имя дал! Ибрахим. Как Пророк. У меня сердце не выдержит.
— Кофе? — предложил Белорус. — что-то тихо… ливень всю ночь шел.
— Кофе — да. Странно, что не снег.
Андрей вкрутил лампочку и стало светло.
Федя не открывал глаз, но уголки губ скривились в подобие улыбки.
— Мультики смотришь?, — спросил его Эмин, — что показывают?
Федя хотел отмахнуться. но решил ответить.
— Плазматрон. Раскидал всех — повелитель Вселенной. А сейчас лес, бегу от омона. Вертолёты мост бомбят… ахренеть. Взрывы… Любовница — сучка, убегает. Нет, милая, я не трахал её. Я не знаю кто это…
Андрей закрылся одеялом. Темнота.
— Виталик повесился, — сообщил он.
Зеки встрепенулись.
— Какой Виталик?
— Из 340-й.
— Рыжий?
— Да.
— Откуда знаешь?
— Вчера в собачнике сказали.
— А чего молчал?
— Забыл. А сейчас вспомнил.
— Совсем повесился?
— Вроде снять успели.
— Спокойный был, читал всё-время — сказал Эмин, — может, его зачморили в хате.
— Да не, — ответил Андрей, — письмо пришло от жены. Стало плохо с сердцем, его отвели в «стакан» врача ждать, а он повесился на рубашке.
— Я пришёл пожить в «Кресты». Пидижду — сказала ты. Я прийшов — тоби нема. Пидманула-пидвила… — запел очнувшийся Федя.
— А сам-то как? — спросил Эмин. — Ты вчера как пришел, спать завалился, ничего не рассказал. Сколько дали?
— Контрабанда отпала, осталось — 228, храняшка через тридцатую. Попытка приобретения. Прокурор просил шесть лет, дали — два, — спокойно ответил Андрей.
— Ну нифига себе ты фартовый! Повезло-повезло.
— Повезло-повезло. Это мне за 15 грамм ЛСД, а «Малому» за 2 грамма «витамина» 11 лет впаяли… А ему самому всего двадцать…
— Твари, — процедил Эмин, — чего творится в мире. Говно, говорю же. Парню жизнь сломали, а сами кушают этот «витамин» ложками. В эти сани сядешь — хуй соскочишь. Ненавижу, мрази, души в них нет — демоны. А что за судья тебе такая добрая попалась?
— Руденко…
— Тогда понятно. Фартовый ты. И сколько осталось?
— Девять месяцев.
— Что будешь делать?
— Жить. Долг буду отдавать. Сыновний. А больше пока никого видеть не хочу.
— А твоя?
— Она не моя.
— Может, помиритесь?
— Нет.
— Не зарекайся. Или с Наташей замутишь, у вас же любовь, вроде, все дела — романтика.
— В деревню хочу. Подальше от этой грязи всей. Да, найду королеву из ангелов и куда-нибудь в параллельный мир… Сейчас много этих поселений стало, выберу секту по душе, будем хороводы водить и через кострища прыгать с парашюта, ходить босиком по траве, сажать картошку, караваи выпекать, одевать их в сарафаны…
— И крестиком вышивать ковры… ха-ха, ну ты даёшь, философ, — подхватил Эмин, — а только картошку растить будешь? А как же петрушку? — ехидно поинтересовался он.
— За петрушку в России скоро на кол сажать будут, нафик…
— И то верно. Мусорская страна и мент на троне. А мне ещё сына тут растить. Уеду нафик. Всё сначала начну, но там, где жить можно, а не выживать.
— Это ты сейчас так говоришь, — вздохнул Андрей, — засосут черти.
— Может и так… но не хочу. Не хочу!
Куда? — думал Андрей, — везде я…
Вслух озвучивать свои мысли он не стал. Кому от этого легче? Даже самому не легче. Так хотелось… много чего хотелось. Того, чего на воле и не замечал и даже не подозревал, что это было жизненно необходимо для счастья. Притом, что и счастья-то никогда небыло… всегда ведь было примерно так, как сейчас. Данность и есть. Разве Андрей пИсал от экстаза каждый раз когда просыпался в своей собственной кровати? или пройдясь по снегу, просто так, без цели, зимним морозным утром. Скорее всего, тогда было холодно и куда-то было срочно надо. Проза будней. Скучно. Пока не исчезнет сама возможность это сделать и тогда окажется, что именно этого и не хватает. Захочется. Нестерпимо, до безумия. Кто-то вешается не в силах вытерпеть невозможность проснуться дома.
Но главное всё-таки, даже не это. Чувства. Их некому подарить и получить не от кого. А человек без чувств — это высохший пенёк. А они всё-равно будут кипеть внутри пенька целым котлом, взрываясь иногда пузырями нестерпимого желания. Хочу то. Хочу сё. Тюрьма, блин! Зеркало осознания своей ничтожности.
Холодно? Ну и что. Голодно? Бывает. Одиноко? Ну так ведь всегда было, просто небыло времени заметить это. Скучно? Иди глубже, не плескайся на поверхности, там, внутри — целый парк аттракционов пустует, ждёт тебя. Море любви. Не умеешь? Это мысль. Ныряй и плавай, скользя между пузырями восприятия как та Русалка из сна…
— Андрей, о чем задумался? Амнистия?, — спросил Белорус.
— Да не, так, ниочем. Сам не знаю.
— Всё это когда-нибудь закончится. Наступит такой день, главное не забывать то, что здесь было, — успокаивал Андрея Белорус.
В тюрьме все хоть чуть-чуть, но мудреют. Близко к Богу, поэтому и жарит. Выгорают шлаки.
— Хочу мороженого, — вздохнул Белорус, — и пельменей налеплю.
Чего я хочу?, — подумал Андрей. Первая мысль была о Марго. О том как он к ней не пойдёт ни в первый день, ни в десятый, ни вообще никогда. Холостая мысль. Странно устроен мужчина с его парой Х-хромосом. Ему всегда будет не хватать Игрека. Война, деньги, слава — всё это понты, которые он кидает к ногам Богини, чтобы в его сухой мужской мир она впрыснула капельку прекрасного. Женщина — это недостающее звено между обезьяной и человеком… А вместе они — М + Ж — это не только новые люди, это ещё и турборакета на пути в Космос. Андрей получил свой ответ.
— Я хочу Наташу. Поцеловать…
— М-м-м-м — протянул Эмин.
— Я тоже хочу! — откликнулся Федя.
— Тебе нельзя, — предостерёг Андрей, ты — псих.
— А тебе, значит, можно? — не спорил с диагнозом Федя.
— Мне — нужно! Иначе всё зря.
— Что зря???
— Всё. Зря Ева яблоко кушала. Володя напрасно Русь крестил. И утро это — зачем?
— Ещё ночь…
— Тем-более. И дождь всё льёт и льёт. Давно такого не видел.
— Чтобы мучались. — веско заметил Федя.
— Дождь?
— Жизнь. Чтобы страдали и через это очищались.
— От чего???
— Ой… хороший вопрос, чего-то я ещё об этом не подумал. Щас скажу… — Федя закрыл глаза.
— Мне кажется, — перекрестился Андрей, — что всё как-раз наоборот. Страдания нужны только для того, чтобы от них не страдать. Грязи нет. Только глупость.
— Сильно, — заметил Федя, — от глупости тогда и будем очищаться страданием.
— А зло? — подозрительно прищурился Эмин, — зла тоже нет?
— Глупость и есть зло…
— Замечательно! А зачем тебе тогда нужна Наташа?
Андрей задумался.
— С ней я не такой глупый, поэтому, становлюсь добрее, а зла в мире становится меньше… — сказал Андрей.
— Отмазался. А если я тоже захочу Наташу, чтобы стать добрее? Тогда что? Война?
Федя громко рассмеялся.
— Забавно, миллионы людей умирают под бомбами, а всё из-за того, что двое каких-то хмырей не поделили бабу. Или другой какой-то хмырь таким образом кидает к ногам Богини свои понты… Кровавое жертвоприношениа, а награда — поцелуй. Капелька прекрасного бальзама на истерзанную мужскую душу…
— Фигня всё. Гавно, предательство и подлость, — сказал Эмин, — зло нужно убивать без жалости. Зло — это слабость! Это слабые стреляют друг в друга ради понтов и кидают на детей бомбы пока их господа хуями меряются. А бабы — бляди. У кого длиннее — на тот они и прыгнут. И знаете что это такое? Это и есть апокалипсис. Люди испорчены, гнилые и умеют только срать. Аллах нас накажет.
— Вот это да! — Белорус аж вскочил со шконки. — Начали за здравие, а кончили как всегда.
— Ты злишься, — сказал Андрей Эмину, — поэтому и мир злой. Амнистия тебя коснётся, не бойся. Им же нужно выпустить гринписовцев, а у них тоже хулиганка. Выйдешь до нового года и забудешь нас как страшный сон. Обнимешь сына…
— Не могу я уже. Крыша едет. Всё ждёшь чего-то, надеешься… Выйду, передачку вам сделаю. «Зелёную», царскую.
— Начали за здравие, а кончили за политику, — гнул своё Белорус, — может о бабах? Грёбаный екибастос, куда ж всё это льёт и льёт! Может, Питер уже затопило, парни? И ни ветринки, ведь…
Зеки сгрудились у окна.
— Погодка как наши головы, — заключил Андрей.
— Тупеешь здесь.
— Деградируешь, ага…
Этот дождь, это бессонное утро, эти разговоры, клубы коллективной депрессии — всё вместе соединилось и накатило на Андрея до дрожи пробивающим одиночеством. Он пришел сюда один и один уйдёт однажды. Интимное осознание. Твой море — это лужа, трепыхающаяся от любого всплеска.
Кажется, что у этой пьессы под названием жизнь всё есть — и драма, и накал, и страсть, и очарование истерики… Нет только сюжета. Или он настолько перепутан, что не выделить в нём ту последовательность, что, переплетаясь, творит катарсис. Может быть, это оттого, что пьесса ещё в процессе написания? И, смотря её изнутри, не всегда возможно понять что есть что и что куда ведёт. Неясен жанр, не видно всех героев и загадочны сценарные ходы… Чем всё должно закончится? Ну, чем? Куда всё идёт? И идёт ди всё это вообще куда-нибудь или плывёт себе беспорядочной грудой листьев по реке времени. Зачем мы переживаем в своих сердцах всё это невыносимое мироощущение? Что нам суждено почувствовать по результату этого действа?
И не отмахнуться. Возможно, что жизнь — это только половина Драмы, а другая, невидимая половина — Смерть. И если соединить этих двоих в одно, то, может быть тогда и откроется логика сюжета и всё станет на места. Кажущаяся хаотичность и непродуманность станет целостностью. Возможно, в этом и состоит проблема ужаса человеческого, что он надвое расколот. Жизнь — это половина человека, другая его половина прячется за вуалью ночи и пока они не объединятся, не будет целого человека, а Душе не будет покоя…
Нет полного обзора. Время погружает эту точку восприятия в переживания то одной своей половинки, то другой. Стражи границы отбирают память при переходе, а в душе остается лишь бесконечное стремление что-то вспомнить, перетекая по мистическому озеру то туда, то сюда, в надежде стать всей водой сразу. Не деталью картины, а картиной. Не человеком, а Человеком. Образом над временем — парадоксом, объединяющим несоединимое в непостижимой разумом гармонии…
У Андрея зазвенело в правом ухе. Потом в левом. Голова его превратилась в шар и этот шар надувало изнутри, расширяя резиновые границы. Этот страх, эта неудовлетворённость, похоть, смятение, гнев, тоска — всё это завеса. Туман. Интересно, как там лошадка? Ей, наверное, одиноко… Но тут, грозно ухая, налетает тень от Филина и Ёжику уже не до лошадки. Он шарахается в сторону, но куда? Везде туман. Всюду тени, шорохи, какие-то крики и завывания. Ловушка. Ёжик в ловушке своего воображения. Он нагромаждает страхи один поверх другого. Он в ловушке времени, потому что не понимает, что туман есть лишь потому, что пришло время тумана. Это погода. Можно не шарахаться и подождать пока всё само пройдёт, наблюдая танцы теней как спектакль и осознавая их тем, чем они являются — просто танцем теней… Это даже красиво…
Что-то щёлкнуло у Андрея в голове и Шарик стал надуваться стремительно, а границы мира становились всё тоньше, обретая прозрачность. И шарик переставал быть шариком, а всё больше становился пущеным в небо фейерверком искр. Термоядерный салют. Где-то в процессе расширения Андрей постиг идею Большого Взрыва и ритмичность пульсации Воли Космического Существа, которое есть Сердце Андрея! Но небыло возможности зацепиться за идею, так как расширения глотало всё, а скорость поглощения тьмы светом стала ужасающе грандиозной и превращалась в Дрожь, резонируя с ушным гулом, который становился непрерывным всенарастающим громовым раскатом.
Андрей не успевал осознавать. Невозможно было осознать всё сразу, оставаясь Андреем, ведь одновременно с расширением, он невыносимо сжимался, что и порождало пульсацию жизни! Большой Взрыв происходит одновременно с Большим схлопыванием — это и есть половинки одного сердца, как жизнь и смерть, которые нераздельны ничем и пульсируют друг в друге, порождая Дрожь…
И эта идея тоже схлопнулась, проглоченная чем-то, а Андрей свалился на шконку. Его лихорадило. Тело тряслось в припадке, а со лба катились крупные реки пота. Накатил Ужас. Волосы на голове зашевелились, ища спасения от неотвратимого предчувствия…
«Моргай!» — откуда-то пронзительно кричала чья-то мысль, но Андрей не мог найти веки, чтобы приложить к ним волю, а также не мог найти волю, чтобы прикладывать её к чему бы то ни было. Существовал лишь Глаз, который нечем было прикрыть.
«Мограй!» — повторил внутренний голос. Но нет. Тайна втягивала безвозвратно… Это становилось несовместимым с жизнью этого тела…
«Стреляй!» — Андрей моргнул словно передёрнул затвор. Тело ещё дрожало, но «Кресты» медленно возвращались на своё место, а размытые пятна одиноких планет с неясными связями становились лицами соседей по хате. Взволнованными лицами.
Прямые прозрения в суть задёргивались туманной дымкой и, обволакиваясь в человеческие смыслы, теряли контакт с Правдой. Вся жизнь — лишь тренинг для этой встречи — пришло последнее озарение.
Андрей ошарашено глядел на зеков. Он хлопал глазами как сумасшедший, моргая, моргая, мограя… Что это было? Конец света? Или, начало?
— Жив? — интересовался… как его… Эмин!, трогая Андрея за плечё.
Слова рождались большим трудом. Сложно было даже в мысль собраться, а сгустить мысль до слова казалось невозможным в принципе. Но Андрей справился.
— Ж- ж-ж-ж-ж-иф!
— Ты в обморок упал. Собрались корпусных звать уже. Ты в порядке?
— В полном! — ответил Андрей, не кривя душой. Такого покоя как сейчас он не чувствовал никогда.
— Ты, случаем, не эпилептик? — поинтересовался Федя.
— Вроде, не… — Андрей поднял руку к глазам и начал плавно шевелить пальцами. Фееричное волшебство!
— Вернись к нам, Андрей!
— Зааачем?
— Так надо!
— Почему?
— Ты что-то принял?
— Я упал.
— И что увидел? — это был Федя.
— Не знаю… всё, оно как ничего… и знать — это как не знать… Оно пропало, хотя всегда здесь было… никогда… оно… что… я… А я всегда буду мёдом и ядом! И любить буду то, что вокруг, то, что рядом… это я сказал?..
Федя почесал затылок.
— А ещё за спиной шепчетесь, что это я — псих. Моя крыша хоть и плавает, но на якоре, а твоя просто вдребезги — хрямс!
Андрей ни на что не обращал внимания из того, что о нём говорилось, словно не о нём. Но его очень заинтересовала муха на стене. Кто её изваял? Ахренительно! Пипец, как совершенно! Я так не смогу… — думал Андрей. — Срань Господня, она двигается!!!
Дождь проникал в сознание Андрея плеском каждой капли. Да что же это такое — прямо с неба! Вода!
Я в «Крестах» — подумал Андрей и рассмеялся абсурдности ситуации. Это же шутка! В «Крестах» сидел персонаж какой-то книги…
— У тебя ещё есть? — спросил Белорус.
— Что???
— Травка?
— Да полно, — Андрей рассмеялся, — вокруг!!!
Белорус без удовольствия оглядел зелёные стены.
— Где?
— Везде!
— В пизде! Доктор, мы его теряем…
— Парень инсайтик схлопотал, — заключил Федя, — ничего, скоро откат начнётся.
Это и есть откат — хотел уточнить Андрей, но сэкономил слова. Достаточно было и того, что он нагородил за всю предыдущую жизнь… Нет, не жизнь — жизни… ё-моё!..
Эмин рассердился.
— Федя, я хоть и азер, но русский — мой родной язык. Говори на нём. Инсайтик — это что такое?
— Маленький сайт в интернете, — предположил Белорус.
— Не совсем, — ответил Федя, — инсайт — это когда тебя без наркоты торкает как от ЛСД. Короче, точка сборки сдвигается…
— Шизотерики вы оба! А чего его без наркоты торкнуло? И куда назначили точку «стрелки»?
Федя вздохнул.
— Ты не поймёшь. Пророк в Книге об этом ничего не писал.
— Тогда этого нет!
— Есть-нет — понятия субъективные, — уклончиво ответил Федя, стараясь уйти от схватки. Он с надеждой посмотрел на Андрея, но тот был заворожен чириканьем тюремных воробьёв и даже прикрыл глаза. А Эмин смотрел свирепо.
— Ладно, — снова вздохнул Федя, — понимаешь, Эмин, ты слишком серьёзен, такие вещи можно обсуждать, но спорить об них бесполезно. Ты нежен в своей вере и я боюсь, что ты или сам поранишься или меня поранишь, поэтому лучше не задавай вопросов, ответы на которые слушать не хочешь. Не надо…
Эмин широко заулыбался.
— Надо, Федя, надо. Может, я тоже хочу, чтобы меня без наркоты так торкало. Дёшево и сердито!
— И я тоже хочу! — оживился Белорус.
Андрея всё ещё трясло. Вся его жизнь сплотилась увесистым камнем и тяжело прижала к Земле, ломая кости. Андрей очутился в жерновах недопрожитых чувств, которые соединились все в одну боль и обрушились стремительным ударом. Он думал, что именно сейчас способен смотреть на чувства, но ошибся. Это невозможно. Он виновен. Он не стал тем, кем должен был стать. Упустил все возможности, которыми так щедро задаривала его жизнь и не воспользовался ни одним шансом Судьбы.
Он увидел ребёнка, жадно глотающего мир любознательными широко открытыми глазами. Небо, ветер, деревья — ничего ещё так не называлось, но ещё облака, люди, птицы… тогда падал первый снег, а неостывшее ещё Солнце превращало мелкие хлопья в Золотой Дождь. Какое это было Чудо! И Андрею ещё тогда хотелось крикнуть от радости сразу всему: Спасибо! Но крик благодарности стукнулся в лёгкие, затем отразился от рёбер, прополз сквозь горло и, просочившись между зубами вырвался наружу искорёженым истошным хрипом отчаявшегося старика…
Что происходит? — спрашивал сам себя Андрей и тут же с головой погружался в то, что происходит. Его жизнь выглядела как плато и была вся видна как на ладони.
Да что творится-то!
Я — человек! — думал пятилетний мальчишка, гуляя по бабушкиному саду. Эта идея привела его в восторг, оттого, что так повезло. Ведь вокруг… столько всего… А я Человек! Цикали цикады, куры бегали по сараю, а в болотном пруду квакали жабы. А я — человек! Мне не нужно ни цикать, ни квакать — я могу всему этому просто РАДОВАТЬСЯ!!!
Куда всё это ушло? Вернулось пять минут назад и снова ушло, уступив место сожалению и боли от утраченного детства. От профуканой бездарно жизни. От недопонятого, недосказанного, непрожитого… Было трудно. Было лень. Был занят… Чем? Да, ничем!
— Снова плющит, да? — пожалел Андрея Федя, — бэд-трип?
Андрей не отвечал. Он не слышал их. Зеки разглагольствовали что-то про какую-то точку сборки, Андрей читал Кастанеду, но сейчас всё это выглядело полной бессмыслецей, не стоящей даже слов об этом. Его собственная точка сборки сошла с ума.
-… предусмотренный природой механизм фиксации внимания..- с промежутками вещал Федя — … психика безбрежна и нужен механизм, чтобы в этом хаосе зафиксировать цельность и непрерывность восприятия… как хрусталик в глазном яблоке фильтрует и фокусирует световые потоки, так и точка сборки собирает из миллионов ощущений — личность…
Точка сборки Андрея шлялась по хаосу его чувств как пьяный забулдыга по чужому подъезду.
— … А что её фиксирует? — спросил Белорус.
— Привычки. Наркота один из неестественных способов её двигать, поэтому и торкает. Тюрьма тоже способ, естественный.
— Неестественный!, — сплюнул Эмин.
— Может и неестественный. Ходят слухи, что Чернов неспроста темнит. Говорят, что специальные службы на нас пробуют свои технологии контроля психики. Зеков ведь не жалко и мы в их полной власти. Поэтому Чернов так шифруется — он хочет наблюдать воздействие этих штук изнутри, на самой мышке, а для этого нужно, чтобы никто не знал его в лицо. После СССР ничего никуда не делось. Климатическое оружие — это оружие будущего, а оружие настоящего — информационное и психотронное…
— Слухи ходят, говоришь. Откуда они приходят? Не от тебя ли? Может быть, это ты — Чернов?, — в полушутку спрашивал Эмин.
Федя захихикал.
— Ты думаешь я просто так такой дурак? Я восемь месяцев провёл в одной из трёх экспериментальных хат «Крестов». Оно всегда так начинается — смена настроений, от эйфории, до апатии. Больше всего они любят смотреть пределы уныния. Ешь баланду, а потом — бац! Щелчёк какой-то или звон в ушах и ты уже штукатурку лопаешь. Не сраз, но я прозрел. У меня на них теперь чуйка, а здесь я просто сложил дважды-два. Этот ваш сбрендивший Таджик — раз. Хата транзитная, пассажиры меняются чуть не каждый месяц, а Андрей здесь сколько? Семь месяцев — на нём и пробуют — это два. Меня в обычную хату без облучения тоже бы не засунули, не оставляют они своих подопытных свинок в покое — это снова раз. а на десерт, посмотрите что с Андреем происходит. Я это узнал. Со мной та же хрень творилась, ни с того, ни с сего, то ангелы запоют, то демоны запляшут. Это второе два! Дважды-два сколько получается? Правильно. Заговор! Имеют нас.
Федя торжественно вытащил из кармана маленький голубоватый стеклянный шарик и продемонстрировал своё сокровище соседям.
— Что это?
Федя прищурился.
— А это и есть точка сборки этого мира. Мы все внутри неё. «Матрёшка» отводит порчу…
Ну, ё-моё… Андрей не удержался от пусть и истощенной, но улыбки. Чёрт! Ещё один параноик. Не много ли их на метр пространства? Похоже, что тюрьма пложит их как грибы после дождя.
Господи! Пусть у Феди будет собственная, с персональной точкой сборки психушка. Пусть Эмина переведут в хату люкс с телевизором, холодильником и афигительными парнягами. Пусть Белоруса отпустят уже, наконец, в Белорусию. А меня, Господи, оставь пожалуйста в покое! Пусть будет одиночка! Или, на худой конец, я понимаю, Господи, всё это хлопотно, но пришли мне хотя бы для ушей беруши!
Тюрьма оставит след. Это самый длинный сон, из которого Андрей не может проснуться. Он всё ещё длится. Прошло наваждение, осталась голая реальность. В ней шел дождь и уже почти светало. Очередная безумная ночь переходила в очередной день сурка. Сквозь туман дождя из тьмы выглядывала башня котельной. Андрея почему-то всегда интересовал этот вопрос — если бы эта башня по каким-то причинам стала падать, то обломки её достали бы до их окна? Труба высотой метров сорок, а до котельной метров… явно больше. Хотя… кто знает.
Идея с психотронным оружием Андрею понравилась. Тюрьма сама по себе и есть это оружие — это эксперимент на психике. Только вот у этого эксперимента нет наблюдателей. Про них просто забыли. Потому что всем пофик. Если друзья и близкие забывают о тебе через пару месяцев, то что говорить о чужих людях — им нет до тебя никакого дела вообще. Тебя для них просто нет. Ты для них цифра в бланке и от того крестик там или нолик целиком зависит твоя судьба.
Господи — заебало!
Эти смешки. Эти шуточки. Эти разговорчики. Этот пердёж, эти маты, этот конвой, проверки, баланда, шконки — эта труба, что никак не рухнет.
Что? Что мне делать сегодня? С твоей любовью?
— Неплохая молитва.
— А ты кто?
— Я — тот, которому ты молишься.
— Да знаю я! Но ты мне не нравишься.
— Чудик, право. Но ничего не поделаешь, какой есть — нам вместе жить, поэтому, для твоего же душевного блага советую тебе всё же полюбить меня…
— Ты не такой!
— Ха! Чудик, право. Твоя суета мне непонятна. Беспокойство твоё не стоит и пары Вселенных. Чудик, но забавный…
— Мне плохо! Мне больно! Жжет! Огонь!
— Бывает… Ты потерпи… А пока ждёшь — смотри вокруг, забавно же… Чудик!
— Эй! Бог?
— Слушаю?
— Где Наташа? Пусть придёт!
— Не могу, чудик. Она как и ты — капризная, сама ходит, где хочет.
— Хочу свободы, Бог! Чтоб тюрьмы небыло! И счастья хочу, чтобы всегда и никогда — страдания! Хочу… Бог? Бог???..
Но Бог ушел. Наверное устал от чудика и вышел покурить. А у Андрея небыло сигарет и он снова остался один, чтобы ждать. Тягостно пережидать настоящее ради будущего, которое наступит, но не сейчас. И будет лучше, чем сейчас, но — потом. Десять месяцев как десять лет, а каждый день как война. Пружина сжата, каждая минута добавляет давления… А Бог ушел покурить. Да и почему, собственно, Бог, а не Богиня? Богиню любить проще. Пусть будет Богиня, — решил Андрей. А пока ждать. Утра. Или каши. Может, проверки. Переждать день до вечера, чтобы потом ждать когда кончится ночь и наступит новое утро. Такое же как это. На воле Андрей тоже всегда чего-то ждал. Впереди всегда маячили маячки с указанием грядущих радостей, до которых надо просто дожить, прорвавшись сквозь это унылое настоящее. По стене всё ещё ползала муха, но теперь хотелось её прихлопнуть…
10 комментариев