Чистый недуализм от Джидду

Из дневниковых записей Джидду Кришнамурти 1973 года:

… Никакая форма сознательной медитации не является подлинной медитацией; она и не может ею быть. Намеренная попытка медитировать — не медитация. Это должно случиться; это не может быть вызвано. Медитация — не игра ума, желания или удовольствия. Всякая попытка медитировать сама по себе отрицает медитацию. Только лишь осознавать, что вы думаете и делаете, и ничего больше. Видение, слушание есть действие, не зависящее от награды и наказания. Умение действовать заключено в умении видеть, слушать. Любая форма медитации с неизбежностью ведёт к обману, иллюзии, ибо желание ослепляет. Это был восхитительный вечер, и земля была залита мягким весенним светом…
… Он лишь недавно осознал, что в течение этих длительных прогулок по людным улицам или уединённым тропам у него не бывало ни единой мысли. Так было с ним всегда, ещё когда он был мальчиком; тогда тоже не возникало в уме ни одной мысли. Он наблюдал, внимательно слушал, и больше ничего. Мысли с её ассоциациями не возникало. Не было создания образов. Однажды он вдруг осознал, как странно это было; он часто даже пытался думать, но ни одной мысли не приходило. Во время этих прогулок, с людьми или без них, какое бы то ни было движение мысли отсутствовало. Это означает быть одному.
Над снежными вершинами сгущались облака, тяжёлые и тёмные; возможно, позднее пойдёт дождь, но сейчас тени были очень резкие от ослепительно яркого солнца. В воздухе ощущался всё тот же приятный аромат; после дождей он станет другим. Предстоял долгий спуск по тропе к дому…
… Он всегда любил механизмы; он разбирал мотор автомашины, и мотор он начинал работать как новый. Когда вы ведёте машину, медитация возникает естественно, сама собой. Вы осознаёте сельскую местность, дома, фермеров, поле, марку проходящей машины и синее небо сквозь листву. Вы даже не замечете, что продолжается медитация, медитация, начало которой теряется в глубине веков и которая будет длиться бесконечно. Фактором медитации не являются ни время, ни слово, являющееся медитирующим. В медитации нет медитирующего. Если же есть, то это не медитация. Медитирующий — это слово, мысль и время, тот субъект, который может изменяться, приходить и уходить. Это не цветок, который цветёт и умирает. Время — это движение. Вы сидите на берегу реки, наблюдая ее воды, течение и проплывающие предметы. Когда же вы в воде — наблюдающего нет. Красота не заключается просто в выражении, она — в уходе от слова и выражения, от холста и книги.
Как спокойны эти холмы, луга и деревья: все вокруг залито светом наступившего утра…
… У тебя только одна голова; береги её, ибо это нечто удивительное. Ни машины, ни электронные компьютеры не могут с нею сравниться. Она так грандиозна, сложна, так потрясающе способна, искусна и плодовита. Она — хранилище опыта, знания, памяти. Всякая мысль исходит из неё. Совершенно невероятно, что она в себе соединила: зло, смятение, страдания, войны, развращённость, иллюзии, идеалы, горе и нищету, великолепные соборы, восхитительные мечети и священные храмы. Просто фантастично, что она уже сделала и что она может сделать. Одного только она явно не может: полностью изменить своё поведение в отношении к другой голове, к другому человеку. Ни наказание, ни награда, как видим, не могут изменить её поведения; не может изменить его, очевидно, и знание. «Я» и «ты» продолжают существовать. Она никогда ясно не сознаёт, что «я» — это «ты», что наблюдающий есть наблюдаемое. Её любовь — это её вырождение; её наслаждение — это её мука; боги её идеалов — это её губители. Её свобода — это её собственная тюрьма; она обучена жить в этой тюрьме, делая её только более удобной, более приятной. У тебя только одна голова, заботься о ней, не разрушай ее. Так легко отравить её.
У него всегда удивительным образом отсутствовала дистанция между ним и деревьями, реками и горами. Это свойство не было в нём искусственно развито: вы не можете развивать подобные вещи. Между ним и другим человеком никогда не было стены. Как ни относились к нему, что ему ни говорили — это, по-видимому, никогда не ранило его, как никогда не коснулась и лесть. Так или иначе, он был этим совершенно не затронут. Он не был отстранившимся, отчуждённым, но был подобен водам реки. У него было так мало мыслей, а когда оставался один — мыслей не было вовсе. Его мозг был активен, когда он говорил или писал, в другое же время был спокоен и активен без движения. Движение есть время, а активность временем не является.
Эта удивительная активность, без направления, по-видимому продолжается и во сне, и в бодрствовании. Он часто пробуждается с этой активностью медитации; нечто похожее продолжается большую часть времени. Он никогда не отвергал её и не призывал. Как-то ночью он проснулся полностью пробуждённым. Он сознавал, что в его голову, в самый её центр входило нечто, подобное огненному шару, некий свет. Он как бы со стороны наблюдал это в продолжение значительного времени, словно это происходило с кем-то другим. Это не было иллюзией, чем-то таким, что вызывает ум в своём воображении. Начинался рассвет, и сквозь неплотно сдвинутые занавески он мог видеть деревья…
… Долина полна благоухания цветов апельсиновых деревьев, почти одурманивающего, особенно ранним утром и в вечерние часы. Этот аромат наполнял комнату, долину и каждый уголок этой местности, и благословение бога цветов веяло над этой долиной. Летом здесь бывало очень жарко, и это придавало долине какие-то особые черты. Когда ты приезжал сюда много лет назад, здесь была изумительная атмосфера; в меньшей степени она всё ещё здесь. Люди портят её, как портят они почему-то большинство вещей. Всё будет, как и бывало. Цветок может увянуть и погибнуть, но он вернётся снова в своей прежней прелести.
Задавались ли вы когда-либо вопросом, почему люди сбиваются с истинного пути, становятся испорченными, недостойными в своём поведении — агрессивными, жестокими и коварными? Неправильно обвинять окружение, культуру или родителей. Мы хотим возложить ответственность за это вырождение на других или на какое-то событие. Находить объяснения и причины — это лёгкий выход. Древние индусы называли это кармой — вы пожинаете то, что посеяли. Психологи заявляют, что проблема зависит от родителей. То, что высказывают так называемые религиозные люди, основано на их догме или веровании. Но вопрос всё ещё остаётся.
В то же время существуют другие люди, родившиеся великодушными, добрыми, ответственными. Их не изменяют окружение и любое внешнее давление. Они остаются такими же, несмотря ни на что. Почему?
Объяснение, какое бы оно ни было, имеет мало значения. Всякие объяснения — это бегство, уклонение от реальности того, что есть, — единственного, что имеет значение. То, что есть, может быть полностью преобразовано с помощью той энергии, которая растрачивается на объяснения и поиск причин. Любовь — вне времени, вне анализа, сожалений и взаимных упрёков. Любовь пребывает, когда нет жажды денег, положения и хитрого обмана «я»…
Смерть присутствует всюду, но мы никогда, по-видимому, не живём с ней. Для нас это нечто мрачное, устрашающее, чего надо избегать, о чём не следует говорить, что следует держать в отдалении, за крепко запертой дверью. Но она всегда здесь. Красота любви — это смерть, человек же не знает ни любви, ни смерти. Смерть — это страдание, а любовь — наслаждение, и они никогда не могут встретиться; их необходимо держать раздельно, и это разделение есть боль и страдание. С начала времён существуют это разделение и этот нескончаемый конфликт. Смерть всегда будет существовать для тех, кто не понимает, что наблюдающий есть наблюдаемое, что переживающий есть переживаемое. Это подобно широкой реке, которая несёт человека со всеми его суетными благами, с его тщеславием, страданиями и знанием. До тех пор пока он не оставит всё, что накопил, в реке и не поплывёт к берегу, смерть будет всегда стоять у его порога, ожидая и подкарауливая. Когда он оставляет реку, берега нет, берег — это слово, это наблюдающий. Он отбросил всё — и реку, и берег. Ибо река — это время, а берега — мысли, связанные со временем: река есть движение времени, и мысль принадлежит этому движению. Когда наблюдающий отбрасывает всё, чем он является, тогда наблюдающего больше нет. Это не смерть. Это вневременное. Вы не можете этого знать, так как то, что известно, — от времени; вы не можете пережить (испытать)[4] это, так как узнавание составлено из времени. Свобода от известного есть свобода от времени. Бессмертие — это не слово, не книга, не созданный вами образ. Душа, «я», атман — дитя мысли, которая есть время. Когда время отсутствует, нет и смерти. Тогда есть любовь.
Западная часть небосклона утратила свой золотистый цвет, и над горизонтом появился новый месяц, юный, робкий, нежный. Казалось, что по дороге проходит всё: свадьба, смерть, смех детей и чьё-то рыдание. Рядом с месяцем сияла единственная звезда…
Сухие поля, сельские жители, деревья, жёлтые цветы были поглощены своей собственной жизнью. Эта часть мира была слаборазвитой, и не существовало ни людей, ни организации, которые заботились бы о таких людях. Тут были открытые сточные канавы, грязь и скученность массы людей, а священная река продолжала свой путь. Печаль жизни была повсюду, и высоко в синем небе парили тяжелокрылые грифы, они часами кружили, подстерегая, высматривая. У кого здравый ум и кто безумен? Что такое здравый ум и безумие? Политики — в здравом ли они уме? А священники — не безумны ли они? Те, кто предан идее, идеологии, — в здравом ли они уме? Они нами управляют, формируют нас, всюду оказывают на нас нажим, — так находимся ли и мы в здравом уме?
Что значит быть в здравом уме? Быть цельным, нефрагментированным в действии, в жизни, во всякого рода отношениях — вот самая суть здравого ума. Быть в здравом уме — значит быть цельным, разумным, праведным. Быть безумным, неврастеником, психопатом, неуравновешенным, шизофреником — какое бы наименование вы этому ни дали — означает быть фрагментированным, раздробленным в действии и в движении взаимоотношений, которое есть существование. Сеять вражду и рознь (разделение), что является занятием политиков, представляющих вас, — значит культивировать и упрочивать безумие, независимо от того, исходит ли это от диктаторов или от тех, кто, обладая властью, действует во имя мира или какой-то идеологии. И священник: взгляните на мир священнослужителей. Священник стоит между вами и тем, что он и вы считаете истиной, спасителем, богом, раем, адом. Он — толкователь, полномочный представитель; у него ключи от рая; он обусловил человека посредством веры, догмата и ритуала; он настоящий пропагандист. Он обусловил вас, потому что вы хотите утешения, безопасности и испытываете страх перед завтрашним днём. Художники, интеллектуалы, учёные, которыми так восхищаются и которых так непомерно превозносят, — в здравом ли они уме? Или они живут в двух различных мирах: мире идей и воображения, с его навязчивыми формами выражения, полностью отделенным от их повседневной жизни, с её печалью и удовольствием?
Окружающий вас мир фрагментирован, так же как и вы сами, и это выражается в конфликте, смятении и страдании: вы есть мир, и мир — это вы. Быть в здравом уме — значит жить жизнью действия без конфликта. Действие и идея находятся в противоречии. Видение — это действие, а не сначала идея, а потом действие в соответствии с заключением. Это порождает конфликт. Анализирующий сам является анализируемым. Когда анализирующий отделяет себя как нечто отличное от анализируемого, он порождает конфликт, а конфликт — это сфера неуравновешенности. Наблюдающий есть наблюдаемое, и в этом здравый ум, цельность, а с праведным — любовь…
На маленькой тенистой и тихой дорожке, идущей возле дома, маленькая девочка горько, надрывно плакала, как могут плакать только дети. Ей, может быть, было пять или шесть лет, а ростом она была ещё меньше. Она сидела на земле, слезы текли по её щекам. Он сел рядом с ней и спросил, что случилось, но она не могла говорить, задыхаясь от рыданий. Может быть, её побили, или сломалась её любимая игрушка, или ей грубо отказали в том, чего ей очень хотелось. Мать вышла из дома, встряхнула девочку и унесла. Она едва взглянула на него, потому что они не были знакомы. Через несколько дней, когда он шёл по той же дорожке, девочка вышла из дома, сияя улыбкой, и вместе с ним прошла немного по дорожке. Мать, видимо, разрешила ей подойти к незнакомому человеку. Он часто гулял по этой тенистой дорожке, и девочка с братом и сестрой обычно выходили и приветствовали его. Забудут ли они когда-нибудь свои обиды и свои печали или постепенно создадут для себя способы бегства и сопротивления? Хранить эти обиды, кажется, в природе людей, и это искажает их действия. Может ли человеческий ум никогда не ведать боли и ран? Не иметь душевных ран — значит быть беспорочным, невинным. Если вы не храните обиды, вы, естественно, не причините боли другому. Возможно ли это? Культура, в которой мы живём, глубоко ранит ум и сердце. Шум и загрязнение, агрессия и соперничество, насилие и воспитание, образование — все эти и ещё другие факторы способствуют усилению страдания. И всё же нам приходится жить в этом мире жестокости и сопротивления: мы — это мир, а мир — это мы. Что же именно в человеке может быть уязвлено? Мысленный образ, представление, которое каждый создал о себе самом, — вот что ранимо. Как ни странно, эти представления повсюду в мире одни и те же, лишь с некоторыми видоизменениями. Сущность представления, которое имеете вы, — та же, что и у человека за тысячу миль от вас. Так что вы и есть тот мужчина или та женщина. Ваши обиды и раны — это обиды и раны тысяч: вы есть другой.
Возможно ли никогда не испытывать обиды? Там, где есть душевная рана, нет любви. Там, где есть обида, любовь — не более чем наслаждение (удовольствие). Лишь когда вы открываете для себя красоту того, чтобы никогда не обижаться, все прошлые обиды и раны исчезают. В полноте настоящего прошлое перестаёт быть бременем.
Он никогда не обижался, хотя многое пришлось ему испытать: лесть и оскорбления, угрозы и опеку. Это не означает, что он был невосприимчивым, несознающим: у него не было представления о самом себе, не было умозаключений, не было идеологии. Мысленный образ означает сопротивление, и когда его нет, уязвимость есть, но нет обиды, уязвлённости. Не следует искать уязвимости, высокой чувствительности, так как то, чего вы добьётесь и что обретёте, будет другой формой того же представления, того же образа. Поймите это целостное движение, не просто на уровне слов, постарайтесь проникнуть в самую его суть. Важно осознать целостную структуру этого без каких бы то ни было оговорок. Видение истины этого есть конец создающего образ. Пруд был переполнен, и тысячи мерцаний отражались в его водах. Стало темно, и небеса открылись…
… Он стоял один на низком берегу реки; река была не очень широка, и он мог видеть людей на противоположном берегу. Если их разговор становился громким, то он мог почти всё слышать. В сезон дождей река достигала моря. И благодаря обильным дождям, не прекращавшимся уже несколько дней, она смогла прорваться через пески к ожидавшему её морю. После сильных дождей она снова стала чистой, и в ней можно было спокойно плавать. Река была достаточно широка, чтобы вместить длинный узкий остров, с зелёным кустарником, несколькими невысокими деревцами и небольшой пальмой. Когда вода была не слишком глубока, в ней бродил скот и переходил на остров, чтобы там пастись. Река была приветливой и дружелюбной, и это особенно ощущалось в то утро.
Он стоял один, вблизи не было никого, — одинокий, ни к чему не привязанный и далёкий от всего. Ему было лет четырнадцать или несколько меньше. Совсем недавно нашли его и его брата, и значение, придаваемое этому событию, и вся эта шумиха и внезапная значимость, придаваемая ему, ещё витали над ним.[5] Он был центром внимания и поклонения, и в ближайшие годы ему предстояло стать главой организаций и обладателем больших владений. Всё это и отказ от всего этого были ещё впереди. То, как он стоял здесь в одиночестве, потерянный и странно отчуждённый, было его первым и отчётливым воспоминанием о тех днях и событиях. Он не помнил своего детства, занятий в школе и наказаний. Тот самый учитель, который почти каждый день бил его палкой, много лет спустя рассказал ему об этом. Он плакал, и его выгоняли на веранду, а когда школу надо было закрывать, выходил учитель и говорил ему, чтобы он шёл домой, иначе ему придётся остаться на веранде одному. Его наказывали палкой, говорил этот человек, потому что он ничего не мог заучить или запомнить из того, что читал или что ему говорили. Позднее этот учитель не мог поверить, что тот мальчик — это человек, беседу которого он слушал. Он был чрезвычайно изумлён и излишне почтителен. Все эти годы прошли, не оставив шрамов, воспоминаний в его уме; узы дружбы, любви, даже те годы, когда люди жестоко с ним обращались, — так или иначе, ни одно из этих событий, дружественное или жестокое отношение не оставило в нём никаких следов. Однажды один писатель спросил, не может ли он вспомнить все эти весьма странные события, как он и его брат были найдены, и некоторые другие случаи; когда же он ответил, что не может их вспомнить и может лишь повторить то, что рассказали ему другие, этот человек с явной насмешкой заявил, что он лишь притворяется, что забыл, и использует это как отговорку. Он никогда сознательно не старался устранить из памяти какие-либо события, приятные или неприятные. Они приходили и уходили, не оставляя следа.
Сознание — это его содержание: содержание составляет сознание. Эти двое неразделимы. Не существует вас и другого, а лишь то содержание, которое составляет сознание как «я» и «не-я». Содержание различается в зависимости от культуры, расовой принадлежности склада, техники и приобретенных способностей. Они разделяются на художника, учёного, и так далее. Характерные особенности являются отражением обусловленности, а обусловленность — это то, что присуще человеку. Эта обусловленность есть содержание, сознание. Это вновь разделяется его на сознаваемое и скрытое. Скрытое становится важным, потому что мы никогда не смотрим на это как на целое. Эта фрагментация имеет место, когда наблюдающий не является наблюдаемым, когда переживающий воспринимается как нечто отличное от переживаемого. Скрытое подобно открытому, сознаваемому; наблюдение, слушание открытого — есть видение скрытого. Видение — это не анализ. В анализе существуют анализирующий и анализируемое, существует фрагментация, которая ведет к бездействию, парализует. В видении же наблюдающего нет, и поэтому действие является непосредственным (немедленным), нет интервала, который всегда существует между идеей и действием. Идея, умозаключение есть наблюдающий, — видящий отделен от того, что он видит. Отождествление является действием мысли, а мысль — это фрагментация.
Остров, река и море по-прежнему здесь, как и пальмы, и строения. Солнце вышло из массы облаков, плывущих сомкнутыми рядами и парящих в небесах. Рыбаки в одних только набедренных повязках забрасывали сети, чтобы поймать какую-то жалкую, мелкую рыбу. Бедность, не являющаяся добровольной, — это вырождение. Поздно вечером приятно находиться среди манговых деревьев и благоухающих цветов. Как прекрасна земля…