28 мая 2017, 23:17
DiamirДеннис Лингвуд об ощущениях
Зрительное сознание возникает в зависимости от взаимодействия субъекта с объектом, глаза со зрительной формой. Эта встреча субъекта и объекта обеспечивает, так сказать, поле действия, где имеет место физическое ощущение, будь оно осязательным, зрительным, звуковым, обонятельным или вкусовым. Это особенно удачный способ для рассмотрения нашего физического и сенсорного взаимодействия с миром, поскольку он предполагает не столько что объекты находятся «снаружи», сколько что мы сами «снаружи». Это подразумевает, что мы не должны воспринимать наш опыт как полностью имеющий место внутри нашей телесной оболочки, что у нас есть другие разнообразные виды сенсорной «кожи», так сказать. Это позволяет нам осознать более тесную связь с объективным миром, перенеся наш опыт субъективного мира за тесные границы плоти. Это помогает нам увидеть, что то, что мы считаем объектом, – это на самом деле субъект или, по крайней мере, расширение того, что мы считаем субъектом. Короче говоря, это помогает разрушить те прочные стены, которые мы быстро воздвигаем между субъектом и объектом.
Ощущения можно далее разделить на либо субъективные, либо надличностные. Эта классификация проводит различие между тем, что мы способны распознать как ощущение, и тем, что находится за пределами общепринятых определений того, что является ощущением. «Надличностные» ощущения не включают чувства собственности, они не переживаются как «свои», поскольку они ощущаются в той сфере, где нет представления об устойчивом, неизменном «я». Они в некотором смысле тождественны «уму как таковому», если предположить, что ум как таковой обладает неким эмоциональным тоном или эмоциональной насыщенностью. Другими словами, несомненно, вокруг нас могут быть ощущения, даже если никто не может назвать эти ощущения своими.
9 комментариев
Тут про объект который становится субъектом, тоже ну вроде нет другого смысла а еть все таки, намек.
Есть только субьективность, снящая себе обьекты?
Шарль Леконт де Лиль
СЛОНЫ
Краснеющий песок, пылающий от века,
Как мертвый океан, на древнем ложе спит;
Волнообразными извивами закрыт
Медяный горизонт: там область Человека.
Ни звука; все молчит. Пресыщенные львы
Попрятались в горах лениво по пещерам;
И близ высоких пальм, так памятных пантерам,
Жирафы воду пьют и мнут ковер травы.
И птица не мелькнет, прорезав воздух сонный,
В котором царствует диск солнца, весь в огне.
Лишь иногда боа, разнеженный во сне
Лучами жгучими, блеснет спиной червленой.
Но вот, пока все спит под твердью огневой,
В глухой пустынности,-- пески, холмы овраги,--
Громадные слоны, неспешные бродяги,
Бредут среди песков к своей стране родной.
Как скалы темные, на сини вырастая,
Они идут вперед, взметая красный прах,
И, чтоб не утерять свой верный путь в песках,
Уверенной пятой уступы дюн ломая.
Вожак испытанный идет вперед. Как ствол
Столетний дерева, его в морщинах кожа,
Его спина на склон большой горы похожа,
Его спокойный шаг неспешен и тяжел.
Не медля, не спеша, как патриарх любимый,
Он к цели избранной товарищей ведет;
И, длинной рытвиной свой означая ход,
Идут за вожаком гиганты-пилигримы.
Их сжаты хоботы меж двух клыков больших;
Их уши подняты, но их глаза закрыты…
Роями жадными вокруг жужжат москиты,
Летящие на дым от испарений их.
Но что им трудный путь, что голод, жажда, раны,
Что эти жгучие, как пламя, небеса!
В пути им грезятся далекие леса
И финиковых пальм покинутые страны.
Родимая земля! В водах большой реки
Там грузно плавают с мычаньем бегемоты,
Туда на водопой, в час зноя и дремоты,
Спускались и они, ломая тростники…
И вот, с неспешностью и полны упованья,
Как черная черта на фоне золотом,
Слоны идут… И вновь недвижно все кругом,
Едва в пустой дали их гаснут очертанья.