Поверхность © Nevzdrasmion

Поверхность мож­но оп­ре­делить как то, чем вещь се­бя «ка­жет». Это да­же не слой, лишь од­ной сто­роной пред­став­ленный взгля­ду, ведь лю­бое дви­жение в его глу­бину по­вер­хностью яв­лять­ся уже не бу­дет. По­вер­хность те­ла, ска­жем, кам­ня, мож­но из­ме­рить, но ведь, раз­ло­мив ка­мень, мы опять об­на­ружим по­вер­хность, и всё из­ме­рение при­дёт­ся про­из­во­дить за­ново. По­тен­ци­аль­но, весь ка­мень бу­дет по­вер­хностью, раз нет ни­чего, не мо­гуще­го быть отор­ванным от дру­гой мас­сы и быть ви­димым. То, что се­бя ка­жет, на­зыва­ет­ся фе­номе­ном. Ма­терия есть substantia phaenomenon, как ска­зал Кант; всё есть чис­тая по­вер­хность и ка­жимость. «Выг­ля­деть» и зна­чит — иметь по­вер­хность. То, у че­го нет по­вер­хнос­ти, выг­ля­деть не мо­жет.

Дви­жение на по­вер­хнос­ти при­нима­ет фор­му сколь­же­ния, мгно­вен­ной пе­реда­чи им­пуль­са, при­чем им­пульс и дви­жение — это од­но и то­же. Вся мыс­ли­тель­ная часть моз­га сос­ре­дото­чена на кор­тексе (ко­ре) а мысль — это чис­тое сколь­же­ние. Ког­да мол­ния со­бира­ет­ся уда­рить в зем­лю, она вы­бира­ет се­бе по­вер­хность, по ко­торой сколь­знёт вниз. Мысль по­хожа на мол­нию, но бе­рет от неё не раз­ру­шитель­ную си­лу, а ско­рость и спо­соб дви­жения, вот по­чему бо­гом мыс­ли, по­нима­ния и ин­тер­пре­тации был не Зевс, а его сын Гер­мес.

Как рас­ска­зать о по­вер­хнос­ти, раз это всё выг­ля­дящее? Ког­да язык выс­ка­зыва­ет: Де­рево зе­лене­ет, идёт ли речь о по­вер­хнос­ти те­ла или о его глу­бине? Оче­вид­но, о по­вер­хнос­ти. Де­рево в дан­ном слу­чае не дей­ству­ет из­нутри, ему как бы со­об­ща­ет­ся но­вый ат­ри­бут. Но зе­ленеть (ат­ри­бут) не сов­па­да­ет с те­лом, хо­тя на де­ле зе­лене­ющее де­рево — это не де­рево и свой­ство быть зе­лене­ющим.

Всё де­ло в язы­ке, ко­торый со­об­ща­ет те­лам иде­аль­ное, при­писы­ва­ет им ат­ри­буты, зас­тавля­ет их зе­ленеть, крас­неть, ру­мянить­ся, ки­петь и стра­дать. Язык за­нят выс­ка­зыва­ни­ями о по­вер­хнос­ти ве­щей, ведь дви­жение мо­жет быть толь­ко по­вер­хностным. А в дви­жении за­лог дей­ствия язы­ка.



Скаль­пе­лем де­ла­ют над­ре­зы, но­жом раз­де­ля­ют те­ла, и вез­де это те­лес­ное стра­дание выс­во­бож­да­ет на­ружу по­вер­хность тел, неч­то иде­аль­ное. Скаль­пель не ре­жет, а со­об­ща­ет те­лу раз­рез, раз-ъ­ятость, он ода­рива­ет его по­вер­хностью, ко­торая до это­го бы­ла глу­хой тол­щей.

Имен­но в та­ких тол­щах осу­щест­вля­ет­ся смерть или жизнь, ведь они оди­нако­во от­де­лены от это­го те­ла язы­ком (в том смыс­ле, в ка­ком зе­ленеть от­де­лено от де­рева).

Есть те­ло, в тол­ще ко­торо­го внут­ренние си­лы го­нят жид­кости, уво­дят их мель­чай­ши­ми пор­ци­ями че­рез мем­бра­ны; в этом те­ле, в его не­разъ­ятой тол­ще глох­нет ту­пой тук-тук. Но в нём нет жиз­ни или смер­ти, они иде­аль­ны и есть толь­ко в язы­ке.

Над­ре­зы, ца­рапи­ны, се­чения — по­рож­да­ют по­вер­хнос­ти и со­бытия, вно­сящие эн­тро­пию в строй­ную ор­га­низа­цию пло­ти; не да­ром те­ло как бы от­го­ражи­вать­ся от то­го, что­бы не ка­зать се­бя там, где оно разъ­ято. По­яв­ля­ют­ся шра­мы, руб­цы, на­рос­ты, об­те­кания ино­род­ных тел, прог­ла­тыва­ние тол­ща­ми де­ревь­ев ог­рад, мыш­ца­ми дро­бинок, эпи­дер­ми­сом за­ноз и ос­трок­рай­ных крис­талли­ков стек­ла от раз­бившей­ся ёлоч­ной иг­рушки; а по­том мед­ленное, за­тяну­тое на го­да, вы­веде­ние все­го это­го вон.

В глу­бине всё дол­жно ли­бо пог­ло­щать, ли­бо быть пог­ло­щен­ным и рас­тво­рён­ным в об­щей мас­се.

Зем­ля от­кры­ва­ет­ся как по­вер­хность, глав­ным об­ра­зом, ра­нами, шах­та­ми, рас­копка­ми, сква­жина­ми — про­ис­хо­дит разъ­ятие тол­щи для выс­во­бож­де­ния по­вер­хнос­ти разъ­ято­го. Мер­твое те­ло ухо­дит в зем­лю без это­го разъ­ятия, на­обо­рот, мер­твое осе­да­ет на ос­то­ве те­ла и рас­тво­ря­ет­ся в зем­ле, вы­мыва­ет­ся во­дой, ес­ли не бу­дет рас­таска­но ещё од­ной прог­раммой — чер­вя­ми, ко­торые то­же ис­клю­читель­но глу­бин­ны, бла­года­ря их стро­ению они сли­ва­ют­ся с не­разъ­ятой зем­лей или мя­сом, а в ку­че, зап­ло­див­шей брю­хо мёр­твой ло­шади, так по­разив­шей Бод­ле­ра, выг­ля­дят од­ним боль­шим неп­рестан­но мер­ца­ющим ор­га­низ­мом.

То, что про­из­раста­ет в зем­ле, рас­тво­ря­ет­ся в ней — кор­не­вая сис­те­ма, ми­целий, да­же во­да не про­ника­ет, а про­питы­ва­ет зем­лю: толь­ко так мож­но по­пасть в глу­бину: кор­ням и ри­зомам за­быть­ся, сог­ла­сить­ся с зем­лёй.

На­лицо две со­вер­шенно раз­ные ло­гики глу­бины и по­вер­хнос­ти. Со­бытие и язык су­щес­тву­ют бла­года­ря по­вер­хнос­ти, а жизнь и смерть — уже глу­бин­ные про­цес­сы, вот по­чему язы­ку про них ска­зать не­чего.

Смерть по­яв­ля­ет­ся толь­ко в язы­ке, ниг­де боль­ше она не по­каза­на. Она чис­тей­шее иде­аль­ное, но толь­ко ан­ти­фено­меналь­ное, то, что не вы­ража­емо ни­как. Кста­ти, поч­ти тут же мёр­твое те­ло унич­то­жа­ет свою по­вер­хность: про­ис­хо­дит увя­зание, съ­ёжи­вание, вва­лива­ние; ма­терия сох­нет, пок­ры­ва­ет­ся мор­щи­нами и тре­щина­ми, рвут­ся бес­те­лес­ные свя­зи, окис­ля­ют­ся жид­кости и це­поч­ки.

Ес­ли по­вер­хность — это ус­ло­вие со­бытия, то смерть не со­бытие, ибо она схло­пыва­ет по­вер­хнос­ти. Точ­но так же и жизнь. Крис­талл рас­тёт за счёт сво­их кра­ев, но ор­га­низм рас­тёт всей мас­сой и тол­щей, сквозь ко­торую то­же не про­бить­ся ни­како­му фе­номе­ну.

То, что про­ис­хо­дит на по­вер­хнос­ти, на­зыва­ет­ся со­быти­ем. Лот­ман де­монс­три­ру­ет та­кой при­мер. Возь­мем ге­ог­ра­фичес­кую кар­ту: она пред­став­ля­ет со­бой текст, но толь­ко не ли­ней­ный, а дан­ный сра­зу и це­ликом: мы мыс­ленно бро­дим по кар­те, счи­тывая зна­ки, но, тем не ме­нее, не на­ходим со­бытия: текст бес­со­быти­ен, бес­сю­жетен. Но вот мы бе­рем крас­ный ка­ран­даш и чер­тим ли­нию от пун­кта А до пун­кта Б. Ли­ни­ей мы пре­одо­лева­ем пер­вичную струк­ту­ру кар­ты. Ли­ния как та­кое пре­одо­ление бу­дет со­быти­ем, а этот текст ста­нет сю­жет­ным.

Итак, мы об­на­ружи­ва­ем су­щес­тво­вание нес­коль­ких из­ме­рений. Во-пер­вых, из­ме­рение язы­ка, ко­торый при­писы­ва­ет те­лам ат­ри­буты и зас­тавля­ет их стра­дать (зе­ленеть, крас­неть, ру­мянить­ся) как скаль­пель при­писы­ва­ет те­лу ат­ри­бут быть раз­ре­зан­ным. На са­мом де­ле, меж­ду ат­ри­бутом те­ла и те­лом пол­ное тож­дес­тво. Де­реву мо­жет быть при­писан ат­ри­бут зе­ленеть толь­ко по­тому, что оно мо­жет быть и не зе­лене­ющим. В то же вре­мя кру­гу не при­писы­ва­ет­ся ат­ри­бут быть круг­лым — это из­лишне, ведь здесь иде­аль­ный ат­ри­бут (быть круг­лым) воз­ник из идеи те­ла.

Та­кие пред­ло­жения мо­гут по­рож­дать толь­ко тав­то­логию. Во-вто­рых, у нас есть по­вер­хность, по ко­торой дви­жет­ся язык, ко­торая выг­ля­дит и ка­жет се­бя. В-треть­их, у нас есть со­бытие, ко­торое су­щес­тву­ет толь­ко на по­вер­хнос­ти. Язык пред­назна­чен для опи­сания со­бытий — иде­аль­ное опи­сыва­ет дру­гое иде­аль­ное и жи­вет толь­ко на плос­кости, не име­ющей глу­бины.

Чем боль­ше бу­дет про­ис­хо­дить со­бытий, тем боль­ше они бу­дут втя­гивать­ся в это без­глу­бин­ное из­ме­рение и воз­дей­ство­вать на те­ла, ре­зать и ка­лечить их. Бес­те­лес­ное и иде­аль­ное дви­жут­ся вдоль тел, оги­бая их кон­ту­ры.