25 апреля 2019, 21:15
mayaninПолное погружение
Бессознательное нельзя обнаружить, находясь в сознательном.
Эту особенность бессознательного очень хорошо описывает психический регистр, который у Лакана называется Реальное. У Реального, в отличие от реальности, как определенной картины мира, вообще нет возможности быть понятым; это то, что ускользает от понимания, то что составляет фундамент для любого концептуального знания — отсутствие полной завершенности. Бессознательное — это хаос и пульсация драйвов. Эти драйвы нельзя понять как некоторой объект, отдельный от личности. Их можно описать только в виде эффекта, который они производят в сознательном. Другими словами, чтобы познакомиться с бессознательным, для начала необходимо отдаться его драйвам, а затем, задним числом, зарегистрировать состоявшиеся изменения.
Об этом проще писать, чем пытаться осуществить. Потому что погружение в бессознательное означает отказ от всего, что прикрепляет нас к реальности.
psy.su/feed/6308/
Эту особенность бессознательного очень хорошо описывает психический регистр, который у Лакана называется Реальное. У Реального, в отличие от реальности, как определенной картины мира, вообще нет возможности быть понятым; это то, что ускользает от понимания, то что составляет фундамент для любого концептуального знания — отсутствие полной завершенности. Бессознательное — это хаос и пульсация драйвов. Эти драйвы нельзя понять как некоторой объект, отдельный от личности. Их можно описать только в виде эффекта, который они производят в сознательном. Другими словами, чтобы познакомиться с бессознательным, для начала необходимо отдаться его драйвам, а затем, задним числом, зарегистрировать состоявшиеся изменения.
Об этом проще писать, чем пытаться осуществить. Потому что погружение в бессознательное означает отказ от всего, что прикрепляет нас к реальности.
psy.su/feed/6308/
27 комментариев
Непрестанная река жизни предполагает неисчерпаемый исток или fons [источник] — пифагорейский «источник или родник вечно-текучей Природы» (πηγὴ ἀενάου φύσεως, Золотые Стихи 48). «Представь,» — говорит Плотин, — «источник (πηγὴ), не имеющий другого начала, кроме себя самого, он отдает себя всем рекам, и все же не исчерпывается тем, что они берут, но всегда целостно остается тем, чем был… источником жизни, источником разума, началом бытия, причиной добра, корнем Души» (Плотин III.8.10 и VI.9.9). Это πηγὴ ζωῆς, как говорит Филон в комментарии на книгу пророка Еремии 2:13, есть Бог, поскольку он самый древний исток не только жизни, но и всего знания (De fuga et intentione 137, 197, 198; De providentia, I.336 ), ср. от Иоанна 4:10 и Откровение 14:7. Это «первоисток, из которого истекают ручьи… где сущностно пребывает Милость как переполнящийся источник, деятельно впадающий во все силы души» Яна ван Руйсброка («Украшение Духовного Брака», гл.35). И, таким же образом, Шамс-и-Табриз: «Постигни Душу как исток, а эти сотворенные существа как реки.… Не думай о падении воды, ибо эта вода не имеет конца» (Руми, Dīvān, песнь XII). Мейстер Экхарт говорит о Божественной Жизни как об «истекающей и впадающей». Понятие возвращения Души к своему истоку, когда ее круг завершается и, как говорит Блейк, «Вечный Человек возвращает свое древнее блаженство” является поистине всеобщим; так что, в своем настоящем смысле, Море как исток всех существований является также символом их конца и энтелехии. С первого взгляда может показаться, что такой конец предполагает потерю самосозания и некоторого вида смерть, но не следует забывать, что человек прошлого ни в коем случае не мёртв, что каждое восхождение предполагает поднятие по „каменным ступеням наших мертвых самостей”, а также о том, что содержание Сейчас-без-длительности (санск. kṣaṇa, ἄτομος νῡν Аристотеля), то есть вечности, бесконечно по сравнению с содержанием всякого мыслимого промежутка прошлого или будущего времени. Конечная цель — не в разрушении, но в освобождении от всех ограничений индивидуальности в том виде, как она действует во времени и пространстве.
С буддистской точки зрения жизнь бесконечно кратка; мы есть то, что мы есть столько, сколько нужно одной мысли или чувству, чтобы смениться другой мыслью или чувством. Жизнь во времени — “как капля росы или пузырь на воде… или как горный поток, стремительно текущий издалека и уносящий всё с собой, и нет ни мгновения, ни промежутка, ни минуты, когда бы он находился в покое… или как знак, нарисованный палкой на воде» (Aṇguttara-Nikāya IV.137). «Индивидуальное», скорее процесс, чем сущность, постоянно стновясь одной вещью, а затем другой, никогда не прекращая быть каким-либо из своих преходящих аспектов, существует как река Гераклита, в которую невозможно войти дважды — πάντα ῥεῖ [всё течет]. Но именно этому вечному течению сансары противостоит понятие спокойного Моря, из которого исходят воды рек и в которое они должны вернуться в конце. Говоря об этом море, символе нирваны, буддист прежде всего думает о его неподвижных глубинах: «Как в срединной глубине могучего океана не возникает волна, но всё недвижимо, так тот монах, нерушимый, спокойный (ṭhito anejo) пусть никогда не дает возникать волнению» (Sutta- Nipāta 290). Море является символом нирваны, и так же, как Мейстер Экхарт говорит об «Утопании», так буддист говорит о «погружении» (ogadha) как о конечной цели.
«Капля росы соскальзывает в блестящее море». Читатель этих заключительных слов «Сияния Азии» сэра Эдвина Арнолда скорее всего воспринимает их как выражение исключительно буддиского направления мысли, и, возможно, связывает их с совершенно ошибочным пониманием нирваны как «уничтожения», ибо, на самом деле, он мог никогда не слышать о «ереси уничтожения», против которой Будда выступал так часто, либо мог не продумать о том, что уничтожение чего-лио реального, того, что на самом деле есть, метафизически невозможно. В действительности, однако, мысль о человеке, бросающемся в бесконечную бездну Бога как к своей последней и суляющей блаженство цели, и её выражение в терминах капли росы или рек, достигающих моря, к которому они по своей природе стремятся, далекое от того, чтобы быть исключительно буддистским учением, утверждается, почти в тех же словах, в брахманической, даосской, исламской и христианской традициях — на самом деле, везде, где происходи поиск der Weg zum Selbst ('Пути к Себе').
Если начать с буддистской формулировки, мы находим: «И как великие реки, входя в могучий океан, теряют свои прежние имена и виды, и называются уже только „Морем“, так же эти четыре вида, воины, священники, купцы и слуги, уходя из дома для бяздомной жизни, под защиту закона, установленного Нашедшим Истину, теряют свои прежние имена и происхождения, и называются только „подвижниками“ и „детьми Будды“ (Aṇguttara-Nikāya IV.202; Majjhima-nikāya I.489, Udāna 55. IV). Это выражение, несомненно, происходит и является приспособлением ведической идеи океанского начала и конца жизненных Вод, которая утверждается, например, в Риг-веде VII.49.1-2: „с моря бессоные воды текут… цель их море (samudrārthāḥ)“. Но эти слова еще более прямо являются эхом нескольких отрывков Упанишад, прежде всего Praśna-upaniṣad VI.5: „И как эти текущие (syandamānāḥ, ῥέοντες) реки, движутся в море, и придя к нему, возвращаются домой, и ломаются их имя и образ, и называются только морем, так и эти шестнадцать частей того Наблюдателя (paridraṣṭṛ) [2], движутся к Пуруше, и придя к Пуруше, возвращаются домой, и ломаются их имя и образ, и называются только Пурушей. И тогда он становится бесчастичным и бессмертным“ [3]. Так же и в Chāṇḍogya-upaniṣad VI.10.1-2: „Эти восточные реки, дорогой, текут с востока, западные — с запада. Из моря они идут в море. Морем они становятся. И как там они не знают, “это я есьмь», а «это я есьмь», так же, дорогой, эти все дети [5], придя из сущего (sat, τὸ ὄν), не знают, что «мы пришли из сущего”, и становятся здесь тигром, или львом… или комаром», т.е. верят, что они есть это или то, в то время как в Maitri-upaniṣad VI.22: «кто превосходит эту разнообразно пеструю (звонкость рек, колоколов, дождей), возвращается домой в высший, безмолвный, непроявленный Брахман, и придя к Тому, более не описывается отдельно и не различается отдельно» [6].
И снова в Китае, «Дао Дэ Цзин», 32: «В Дао возвращается всё под небесами, как потоки и течения впадают в великую реку или море» [см. примечание 9 ниже]; что напоминает нам «nostra pace: ella è quel mare, al qual tutto si move» Данте (Paradiso, III.85-86) и ведическое — «Когда мы придем, чтобы снова быть в Варуне?» (Ṛgveda VII.86.2), т.е. «В тот Брахман, чей мир есть Воды» (Kauṣītaki-upaniṣad 1.7) или в «того Агни, сущего Варуной при рождении» (Ṛgveda III.5.4, V.3.1), который и есть «единое Море, хранитель всех сокровищ» (Ṛgveda X. 5.1). Как говорит Джалал-уд Дин Руми, «конечная цель всякого течения есть Море» (Mathnawī IV.3164, VI.1622, ср. Филон, Immut. 164).
Ананда Кумарсвами ©
.
Все это принадлежит общему миру метафизической речи; ни один из этих способов выражения не чужд собственно христианскому направлению. Ибо Бог есть «бесконечное и необъятное Море субстанции» (Дамаскин, De fide orthodoxa I): обожение или theosis, конечная цель человека, требует «ablatio omnis alteritatis et diversitatis» [удаления всей инаковости и отличности] (Николай Кузанский, De filatione Dei). «Все вещи», — говорит Мейстер Экхарт, — «настолько малы для Бога, как капля — для бурного моря; и так душа, напившись Бога, обожается, теряя своё имя и свои силы, но не свою сущность» (изд. Пфайффера, ст. 314). И Руйсброк: “Ибо так как мы обладаем Богом в погружении Любви — то есть когда теряем себя — Бог наш собственный и мы Его собственные. И мы пагружаемся навечно и безвозвратно в своё собственное обладание, которое есть Бог… И это погружение — словно река, которая без остановки и возвращения льется в море, ведь это ее настоящее место упокоения… И это происходит вне Времени; то есть без «перед» или «после», в Вечном Сейчас… в доме и начале всей жизни и становления. И так все живые существа становятся там, вне себя, одним Существом и одной Жизнью с Богом, как в своем Вечном Истоке"(Ян ван Руйсброк, «Искрящийся камень», гл. 9, и «Книга Высшей Истины», гл. 10).
Так же Ангел Силезский в Der Cherubinische Wandersmann, VI.72: «Если будете говорить о маленькой капле в великом море, тогда вы поймете мою душу в великой божественности». К той же традиции принадлежит и прекрасный последний завет Лабадйе: «Я всем сердцем отдаю душу Богу, возвращая ее как каплю воды океану, чтобы Он взял меня в себя и поглотил меня навечно в пучине Своего Бытия» [10]. Когда же мы, действительно, придем, «чтобы снова быть в Варуне?»
И в заключение: здесь для нас почти не имеет значения буквальная история этих выразительных соответствий, поскольку не так и важно, что индийские источники старше, так как почти всегда можно допустить, что всякое учение старше, чем самые древние его записи, которые нам удается найти.
Ананда Кумарсвами ©
.
И в этом весь смысл
между прочим
.
А вот то,
о чем сказал между прочим всего лишь какой то паршивый психолог стоит понять… погружение в самобытие и его лишь моделлирование — разные вещи, согласись.
.
а не звезди… ё))
…
Клиент, прежде всего, является субъектом своего бессознательного».
Фаршированное форматированное филе…
О древний Океан, твоя идеальная сфера тешит взор сурового геометра*, а мне она напоминает человеческие глазки: маленькие, как у свиньи, и выпученные, как у филина. Однако человек во все времена мнил и мнит себя совершенством. Подозреваю, что одно лишь самолюбие заставляет его твердить об этом, в глубине души он сам не верит в этот вздор и знает, как он уродлив, иначе почему с таким презрением смотрит он на себе подобных? Привет тебе, о древний Океан!
О древний Океан, ты символ постоянства, ты испокон веков тождествен сам себе. Твоя суть неизменна, и если шторм бушует где-то на твоих просторах, то в других широтах гладь невозмутима. Ты не то что человек, который остановится поглазеть, как два бульдога рвут друг друга в клочья, но не оглянется на похоронную процессию; утром он весел и приветлив, вечером — не в духе, нынче смеется, завтра плачет. Привет тебе, о древний Океан!
О древний Океан, в тебе, возможно, таится нечто, сулящее великую пользу человечеству. Даровал же ты ему кита*. Но из скромности ты оберегаешь от дотошных натуралистов тайны твоих сокровенных глубин. Не то что человек, расхваливающий себя по каждому пустяку. Привет тебе, о древний Океан!
О древний Океан, рыбьи племена, населяющие твои воды, не клянутся друг другу в братской любви. Каждый вид живет сам по себе, и если такое обособление кажется странным, то лишь на первый взгляд — различие в повадках и в размерах вполне его объясняет. Люди тоже живут порознь, но никакие естественные причины их к этому не побуждают. И хотя бы их скопилось миллионов тридцать на одном клочке земли никому нет дела до соседа, и каждый словно пустил корни в своем углу. Все, от мала до велика, живут, как дикари в пещерах, и лишь изредка наведываются к сородичам, живущим точно так же, забившись в норы. Идея объединить все человечество в одну семью не что иное, как утопия, уверовать в нее способен лишь самый примитивный ум, При взгляде же на твою наполненную соком жизни грудь невольное сравнение приходит в голову, и думаешь о тех родителях — а их немало, — которые, забыв о долге благодарности перед Отцом Небесным, бросают на произвол судьбы своих отпрысков, детей стыда и блуда. Привет тебе, о древний Океан!
О древний Океан, твоя вода горька. Точь-в-точь как желчь, которую так щедро изливают критики на все подряд: будь то искусство иль наука. Гения обзовут сумасшедшим, красавца — горбуном. Должно быть, люди очень остро ощущают свое несовершенство, коли так строго судят! Привет тебе, о древний Океан!
.
А вот и эпилог: какой-нибудь утомленный, отбившийся от стаи лебедь пролетает над местом, где разыгралась эта вздорная и нудная комедия, и не замедляя лета, думает: «Верно, у меня неладно со зрением. Только что тут внизу я видел какие-то черные точки, моргнул — а их уж нет». Привет тебе, о древний Океан!
.
Что ж, равняться с тобою не стану, но я бы отдал тебе всю мою любовь (никто не ведает, сколько ее скопилось во мне, вечно тоскующем по красоте!), когда бы ты не наводил меня на безрадостные мысли о моих соплеменниках, столь смехотворно выглядящих с тобою рядом: ты и они — что может быть комичнее подобного контраста! — вот почему я не могу любить тебя, вот почему ненавижу тебя. Так отчего же вновь и вновь меня влечет к тебе и тянет броситься в твои объятья и освежить твоим прикосновением мое пылающее чело? Я жажду знать о тебе все, жажду проникнуть в неведомый мне тайный смысл твоего бытия. Скажи, быть может, ты обитель Князя Тьмы? Скажи, скажи мне, Океан (мне одному, чтобы не пугать наивные души, живущие в плену иллюзий), уж не дыханье ль Сатаны — причина страшных бурь, что заставляет ччть не до небес взметаться твои соленые волны? Скажи мне будет отрадно узнать, что ад так близок. Еще одна строфа — и конец моему гимну. Итак, мне остается воздать тебе хвалу в последний раз и распрощаться! О древний Океан, cтруящий хрустальные воды… Нет, я не в силах продолжать, слезы застилают глаза, ибо чувствую; настало время вернуться в грубый мир людей… но делать нечего! Соберемся же с духом и свершим, как велит долг, предначертанный нам земной путь. Привет тебе, о древний Океан!
.
.