17 апреля 2021, 07:46
konstruktorЯ - быдло. Превращение.
Мысли толкуться. Они и так то, по жизни, ведут себя как глупые истерички или как тупые курицы, а тут такое дело: суббота — выходной день! Всегда был рабочим, а эта суббота — выходной.
И ты сидишь в пятницу вечером и думаешь мысли, как же ее, субботу, бедную, драгоценную, долгожданную, одинокую, оптимально провести. Выжать из нее все до последней капельки. Вкусить по полной.
И мысли рояться. И не то, чтобы они представляли из себя какие-то красивые варианты, между которыми необходимо выбрать или выстроить их в очередь и все воплотить. Нет. Мысли едва зародившись, едва попытавшись сформироваться в слова и образы, так вибрируют, так суетятся, что тут же застревают в давке в узком проходе воронки «я», где успешно и разрушаются.
И ты смутно догадываешься, что суббота, эта долгожданная,- сука,- суббота, пройдет бездарно, обыденно и пресно: готовка, уборка, чтение, прогулка.
Отдельной строкой — чревоугодие.
И ещё отдельной строкой — мечтание.
— А почему все так? — спрошу я себя.
— А потому что ты, казачок, превращаешься в быдло. Ты до сих пор даже не умеешь играть на виолончели!
Хо хо. А почему эти мысли не разрушились и таки сформировались в эти фразы?
Утро субботы.
Я сижу, пью кофе, пишу эти строки, за окном дождь и это, на удивление, прекрасно?
А почему?
А потому что ты ещё жив, сука.
И ты сидишь в пятницу вечером и думаешь мысли, как же ее, субботу, бедную, драгоценную, долгожданную, одинокую, оптимально провести. Выжать из нее все до последней капельки. Вкусить по полной.
И мысли рояться. И не то, чтобы они представляли из себя какие-то красивые варианты, между которыми необходимо выбрать или выстроить их в очередь и все воплотить. Нет. Мысли едва зародившись, едва попытавшись сформироваться в слова и образы, так вибрируют, так суетятся, что тут же застревают в давке в узком проходе воронки «я», где успешно и разрушаются.
И ты смутно догадываешься, что суббота, эта долгожданная,- сука,- суббота, пройдет бездарно, обыденно и пресно: готовка, уборка, чтение, прогулка.
Отдельной строкой — чревоугодие.
И ещё отдельной строкой — мечтание.
— А почему все так? — спрошу я себя.
— А потому что ты, казачок, превращаешься в быдло. Ты до сих пор даже не умеешь играть на виолончели!
Хо хо. А почему эти мысли не разрушились и таки сформировались в эти фразы?
Утро субботы.
Я сижу, пью кофе, пишу эти строки, за окном дождь и это, на удивление, прекрасно?
А почему?
А потому что ты ещё жив, сука.
5 комментариев
Опять гроб, отворенное окно и тихое, важное, раздельное чтение Евангелия. Но Алеша уже не слушал, что читают. Странно, он заснул на коленях, а теперь стоял на ногах, и вдруг, точно сорвавшись с места, тремя твердыми скорыми шагами подошел вплоть ко гробу. Даже задел плечом отца Паисия и не заметил того. Тот на мгновение поднял было на него глаза от книги, но тотчас же отвел их опять, поняв, что с юношей что-то случилось странное. Алеша глядел с полминуты на гроб, на закрытого, недвижимого, протянутого в гробу мертвеца, с иконой на груди и с куколем с восьмиконечным крестом на голове. Сейчас только он слышал голос его, и голос этот еще раздавался в его ушах. Он еще прислушивался, он ждал еще звуков… но вдруг, круто повернувшись, вышел из кельи.
Он не остановился и на крылечке, но быстро сошел вниз. Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. С зенита до горизонта двоился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною… Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю.
Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. «Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои...» — прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и «не стыдился исступления сего». Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, «соприкасаясь мирам иным». Простить хотелось ему всех и за всё и просить прощения, о! не себе, а за всех, за всё и за вся, а «за меня и другие просят», — прозвенело опять в душе его. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его — и уже на всю жизнь и на веки веков. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом и сознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. И никогда, никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. «Кто-то посетил мою душу в тот час», — говорил он потом с твердою верой в слова свои…
Через три дня он вышел из монастыря, что согласовалось и со словом покойного старца его, повелевшего ему «пребывать в миру».
Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы 1880 г.