Я набрал ее номер, через несколько секунд она сняла трубку. Она ничего не ответила, а я ничего не спросил. Я не отключая линию, молча положил трубку рядом на диван и так просидел весь вечер, периодически проверяя, не отключила ли она линию. Через пару часов я все же отключился. Она сразу мне позвонила и когда я включил линию, она тут же отключилась. Последнее «слово» было за ней.

Фильм с оригинальным сюжетом. Можно сказать в тему.

Писатель знал, что нужно писать о том, что ему хорошо знакомо, что каждый писатель пишет главного героя как правило с себя или с того, кого он хорошо знает. Поэтому наш писатель не посадил главного героя за столик в ресторане, где он кушал омаров и пил Шато д’Икем. Он посадил главного героя в шестиметровой кухне с линолеумом на полу, где он кушал хек по двести рублей за килограмм и запивал это чаем по двести рублей за сто пакетиков.

Я — вечный номинант на премию себе за себя.

По ощущению, нужно было идти вниз. Мощеная камнем пешеходная улица, зажатая белыми стенами невысоких домов, прерывалась длинными лестницами, извивалась, изредка становилась ровной или ныряла под арки и мосты. С двух сторон над дорогой с фасадов домов нависали массивные и аляпистые балконы, украшенные цветами. У входа в маленький магазинчик сидел пожилой абориген с колоритным лицом и рассматривал прохожих. Пахло кофе, ванилью, кокосом и еще чем-то приятным. Лучи солнца, отражаясь от светлых известняковых стен, били прямо в глаза. Я быстрым шагом шлепал к истине. Где-то внизу, в просветах между домами, в нескольких кварталах, уже маячила набережная океана. «Она там!» — подумал я. Сильно пахнуло озоном, водорослями и крабами. Еще немного и я у цели. Я ускорил шаг, почти побежал, как вдруг увидел свою старенькую маму. Она стояла на моем пути, совсем маленькая и высохшая, что — то выронила из рук и пыталась поднять. Я подбежал, обнял ее, взял ее левую руку, обнял за талию и завороженно произнес: «Мама… мама… мама». Она показала рукой, что нужно идти вверх…
И мы вместе медленно пошли вверх.

После трудного дня я пришел домой, переоделся, разложил вещи по своим местам, помыл руки, согрел борщ, добавил в него сметану, покушал, помыл посуду, помыл ботинки, вытер пол в прихожей, полежал на диване, принял душ, выпил большой стакан кефира, почитал книжку, поудалял видосы из Вотсапа, посмотрел кино и наконец подумал, что чего-то не хватает. Чего-то для души. Еще раз послонявшись по кухне и заглянув в холодильник, я выдвинул нижний судок и достал апельсин.
Разрезал его на несколько больших круглых долек, каждый кружок разрезал еще пополам и все это, брызгая липким соком на поверхность стола, съел. Остались только красивые узкие оранжевые корки. Все что оставалось мне сделать в этот день — это спросить: «Ну что? Теперь твоя душечка довольна?»

Она сидела по диагонали напротив меня — девушка лет тридцати пяти. Короткая прическа с осветленным чубчиком, нависающим на лоб, немного вытянутое благородное смугловатое лицо, открытые маленькие уши без сережек, свои длинные ресницы, прикрывающие большие глаза, прямой, немного удлиненный нос, приятные губы без помады. Глаза опущены, смотрят в телефон, что-то слушает через наушники. Длинные пальцы без колец, маникюр — без сложных разноцветных конструкций. Одета в тонкую короткую коричневую шубку. На шею повязан большой, красивый, пестрый, шелковый платок. Из под шубы видны коленки в темных чулках. Замшевые сапоги. Редкость увидеть такую девушку в маршрутке. «Залетная», — подумал я. — «Такие обычно ездят на своих машинах».

— И как же вас зовут, милая девушка? — подумал я. — Чем вы занимаетесь? Есть ли у вас парень?

— Пока не нашла человека, с которым бы хотелось проводить двадцать четыре часа в сутки, — мысленно ответил я за нее себе, и чтобы она не услышала, подумал чисто для себя: « Двадцать четыре часа в сутки — это перебор».

— Чем живете, чем дышите, что читаете? — продолжал я мысленно спрашивать девушку.

— Ненавижу Достоевского, — брякнул она, то есть я за нее себе и удивился этому заявлению, — мог бы и поинтересней что-нибудь придумать.

— Вот так вот значит? — продолжал я игру в вымышленный диалог.

Девушка повернула голову и стала смотреть в окно. А я продолжал ее рассматривать. «Породистая», — подумал я. Надо сказать, что я смотрел ей в глаза только вскользь, когда она и я периодически отрывали голову от своих занятий. Она с полуулыбкой на лице пялилась в телефон, а я рассматривал свои синие от холода руки и грел большой палец левой руки в ладони правой.

— Мне просто приятно на вас смотреть, вы не похожи на других девушек, они ходят с распущенными волосами и думают что это красиво, — опять я произнес мысленную фразу, подняв глаза на девушку. — А ваша резко очерченная прическа просто таки выталкивает вас на подиум.

— Даже
Читать дальше →

Старенький фильм, который я к удивлению не видел.
После всех этих заумностей Даррена Аронофски, как глоток свежего воздуха.
Мне понравился.

Как — то ночью, я услышал шум, где-то за стеной пели две девушки. Брынчала гитара и два голоса необычными модуляциями выводили мелодию, которая была явно не из известных мне шлягеров. «Хм», — подумал я.

Потом в один из вечеров я услышал непрофессиональную, но добрую из-за своей наивности игру, то ли на окарине, то ли на дешевенькой флейте. Потом, в ванной комнате, через вентиляцию зазвучало отчетливое пение парня: это была не известная мне песня на русском языке. Человек пел не так, как горланят пьяные люди за праздничным столом, или как любители под душем мурлычат какой — нибудь хит, а как-то по другому, не искажая ноты, добросовестно, с чувством и напором. Опять же флейта по вечерам продолжала свои эксперименты со звуком…

И когда сегодня ночью, я проснулся в двенадцать часов от очередного шума — звучали слова песни «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу» из фильма «Юнона и Авось», я окончательно понял — у меня сверху поселились музыканты.

Антон и Кристина гуляли по городу. Они шли по главному бульвару, уже исхоженному вдоль и поперек, как вдруг увидели новое заведение — кафе с экзотическим названием «Рай и Ад».

«О! Бьютифул! Зайдем?», — спросил Антон Кристину. «Зайдем!» — ответила девушка. Они вошли в небольшое фойе и увидели две двери, которые были застеклены матовым стеклом. На двери слева на вывеске было написано «Рай» и она изнутри подсвечивалась светло-голубым, почти белым светом. На другой двери было написано «Ад» и она переливалась всполохами красного и оранжевого света.

У простенка, между дверьми, стоял улыбающийся администратор, с разведенными в стороны руками, показывая этим — то ли радушный прием, то ли предложение сделать выбор между залами. Антон и Кристина переглянулись, как бы проверяя друг друга, и одновременно, громко и с улыбкой, сказали: «Аааад!»