29 августа 2016, 22:52
Громовое безмолвие (7 глава.ПУТЕШЕСТВИЕ В БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ)
Моря и океаны Земли лишены ориентиров — в том смысле, что в открытом море не видно берегов. Правда, днем мореплаватель может ориентироваться по солнцу, а ночью — по звездам. Но эта возможность не заложена в природе солнца, луны и звезд: никто не предназначал их для этого целенаправленно. Океан Ума также лишен ориентиров, но игра явлений Ума, рождающихся в его беспредельности, допускает понятийную ориентацию. Однако возможность служить ориентирами не заложена в них преднамеренно: это просто игра порождений природы Ума. Понятия возникают как случайным образом, так и структурированно, как в свободном течении, так и в устремлении к той или иной цели. Явления Ума складываются в яркие картины, украшающие реальность в соответствии с основополагающей природой сострадания.
До сих пор мы исследовали течения, оживляющие поверхность океана Ума. Мы исследовали потребность в определении «я» как чего-то устойчивого, неизменного, самостоятельного, целостного и определенного. Теперь же настало время вглядеться в саму поверхность океана Ума, сверкающую в свете солнца и поблескивающую в свете звезд. Этот взгляд есть открытость, взгляд через прозрачность наших отношений с ориентирами.
Чистое обнаженное присутствие бытия; вызывает у нас двойственные реакции, а потому ткань нашего жизненного опыта сплетается из невероятных игр. Мы ведем себя так, словно то, чем мы являемся, никак не связано с тем, где мы находимся, а «я» никак не связано с тем, что это «я» называет внешним миром. Эти сансарические домыслы порождают философию, оправдывающую произвольное установление и нарушение связей: мы считаем, что вольны ограждать себя от всего, что представляется нам неудобным. Но в непосредственном опыте существования эта сансарическая философия зачастую входит в конфликт с естественной философией реальности, В соответствии с этим естественным, свободным состоянием реальности всё исподволь влияет на всё, все вызывает перемены во всём, и всякая попытка создать внутри нее изолированную реальность натолкнется на невероятное множество проблем.
Всякая область интереса или вовлеченности (в которую человека увлекает его восприятие) находится в процессе непрерывных изменений. Нет неизменных объектов. Нет неизменных ситуаций. Нет неизменных существ. Нет неизменной жизни. Ткань бытия — это «подвижная сеть*1, магически проявленное переплетение бесчисленных измерений. Само существование — это подвижная сеть, нити которой суть энергия формы и пустоты — бытия и небытия. Образ или структура любого индивидуального бытия вызывает колебания во всей сети, частью которой оно является. Натяжение нитей ослабляется или усиливается, что отражается на всей сети в целом. Невозможно действовать, не влияя на все сущее и не испытывая, в свою очередь, влияния всего сущего. Каждая структура влияет на другие и порождает новые структуры. Упорядоченные структуры рождаются из хаоса и вновь обращаются в хаос. Порядок и случайность танцуют рука об руку: круги, расходящиеся по воде, сталкиваются с другими расходящимися кругами, рыба, выпрыгивая из волы, хватает мошку, дикий гусь взмывает в небо, ветер дует, ребенок на берегу бросает камешки в озеро.
Ни одно событие в этой текучей сети не происходит независимо от остальных. Изоляция невозможна. Невозможно полностью отгородить «себя» от того, что мы воспринимаем как «внешний мир». Мы — частицы океана, в котором рыбы и вода сосуществуют :s неразрывной связи: «рыба без воды» так же немыслима, как «вода без рыбы».
1 Ло-драл джен-паи ранг-жал (bLo bra! rJen pa'i rang zhal) — букв, «собственный лик, обнаженный и лишенный концепций».
1 Кун трал (kun khroi'y, англ. fluxing web. Термин «подвижная есть» в переводе может показаться довольно неуклюжим, но зато он точно передает представление о том, что ткань бытия — это не стабильная структура, а бесконечные ряды структур, возникающих друг из друга и растворяющихся друг в друге. Неподвижной и неизменной кун mpo.i представляется в философии монизма. А в свете идей буддийской недвойственности форма всегда пуста, а следовательно, никаких стабильных и вечных структур существовать не может.
На основе практики ши-не постепенно развиваются другие практики, в которых кругозор опыта становится еще шире, раскрывая перед нами еще более масштабные и яркие картины взаимосвязанности всего сущего. Ши-не — врата в состояние свободы, где индивидуальное существование не исключает океанического мировосприятия. Стоит нам осознать взаимосвязь между рыбой и океаном на опыте, как становится ясно, что многие явления, прежде казавшиеся нам взаимоисключающими, — это лишь различные грани нашего безначального просветления. Итак, попытаемся понять, что такое океаническое мировосприятие. Обычно оно присуще лишь грудным младенцам и некоторым мистикам1. Это не означает, что все младенцы просветленны: просто обширный спектр человеческого опыта включает в себя среди прочего и отблески просветления. В случае с младенцем океаническое мировосприятие проявляется как характерная для маленького ребенка неспособность отличать себя от матери и от окружения в целом. Согласно учению внутренних ступеней ваджраяны, каждое проявление двойственности динамически связано с качеством недвойственности. Так и тип восприятия, который мы называем океаническим, входит в сферу человеческого опыта вообще, а не только в область переживаний, открывающихся при медитации. В ходе психологического развития ребенок с возрастом переходит на стадию индивидуализации. Но. как правило, индивидуализация достигается лишь ценой утраты океанического мировосприятия. Никто и ничто не побуждает ребенка удержать какие-то средства доступа к океаническому восприятию мира.
1 Зигмунд Фрейд также использовал термин «океаническое восприятие* — для описания мировосприятия маленьких детей, не отделяющих себя от окружения.
Общество поощряет индивидуализацию, но потребность в океаническом восприятии не исчезает. Это неотъемлемая часть полного спектра человеческого потенциала. И поскольку потребность в нем сохраняется, социум направляет ее в русло семейной и дружеской верности. Чувствовать себя частью некоего большего целого важно для представителя любой культуры, но подчас на основе этого чувства возникают нездоровые связи. Эгоцентрическая социальная обусловленность может свести океаническое восприятие к тому или иному типу группового сознания — фашизму, расизму, элитизму, религиозному сектантству и т.п. В сфере обыденного человеческого опыта индивидуализация и океаническое восприятие зачастую вступают друг с другом в болезненное противоречие. Конфликт этот проявляется и в природе духовных убеждений — привязанностей к искаженным отражениям просветленного состояния, проистекающих одновременно из индивидуализации и из опыта океанического восприятия.
Индивидуализированный опыт порождает такие формы эпистемологии, в которых творец отделен от творения, а все существа представляются четко определенными и самостоятельными сущностями. И напротив, океанический опыт порождает формы эпистемологии, в которых творец неотделим от творения, а индивидуальность живых существ представляется иллюзорной. С обыденной точки зрения резонно было бы предположить, что полностью проявленный океанический опыт несовместим с индивидуализированным опытом, развитым в совершенстве. Кажется, совместить два эти подхода можно лишь в ущерб обоим. Но подобное рассуждение основано на двойственном восприятии, способном представить неразделимость двух этих традиционно противопоставляемых типов опыта лишь как некое сочетание или компромисс. Не двойственное же восприятие не подразумевает ни ухода в инфантилизм, ни какого-либо чередования двух взаимоисключающих форм мироощущения. Опыт просветления выходит за рамки обоих подходов — и океанического, и индивидуализированного: он принадлежит беспредельности, в которой все подобные разграничения теряют смысл.
Уловить смысл здесь не так-то просто, и интеллект в этом — только помеха. Сама попытка уловить смысл лишь отдаляет от понимания. Эта ситуация во многом напоминает аналогию со свободным падением, которую мы обсуждали выше: ты падаешь не падая. От традиционной логики здесь приходится отказаться — она не поможет нам продвинуться ни на шаг.
Итак, перед нами идея двойственного видения, противопоставляющего два типа опыта — индивидуализированный и океанический, В области религии эта поляризация порождает два представления о «высшей реальности». Согласно первому мы «достигаем единения» со всем миром или с Богом. Согласно второму мы «обретаем жизнь вечную в Боге», но остаемся отделенными от него, самостоятельными сущностями1.
' Мужской род использован здесь для описания Бога не только по традиции, но и потому, что образ творца Вселенной возникает, когда форме (соответствующей мужскому роду) отдают предпочтение перед пустотой (соответствующей женскому роду).
Все многообразие подходов, сложившихся в различных религиях, в конечном счете сводится к двум этим вариантам. Первый из них подразумевает полную утрату индивидуальности, второй — полную изолированность. Однако существует и еще один вариант — впрочем, открывающийся лишь тогда, когда мы избавляемся от необходимости определять ту или иную сферу опыта — либо как отличную от всех других, либо как тождественную одной из прочих сфер. Согласно этому третьему подходу форма есть пустота, а пустота есть форма, и все структуры подвержены непрерывным изменениям. Форма рождается из хаоса и вновь растворяется в хаосе — хаос и форма вдут рука об руку в безначальном танце, отражая друг друга, как зеркала.
Возможность просветления открыта в любой момент. Всеохватность бытия — постоянное напоминание о просветлении. Но отчужденное индивидуализированное восприятие, оторванное от океанического опыта, интерпретирует это напоминание как угрозу нашему существованию. Подобный подход можно назвать точкой зрения отторгнутой индивидуальности. Отторгнутая индивидуальность создает шаткую иллюзию жизнеспособности неизменных определений. Иллюзия эта мерцает, как старая кинопленка. Какие-то образы на экране можно уловить, но все они, к вящему нашему комфорту, нечеткие и расплывчатые. И по молчаливому соглашению никто не вспоминает, что образы, которые мы видим, в действительности находятся не здесь. Мы забыли, что наблюдаем нечто неосязаемое в виде проекции на экран. Мы считаем все это реальным, поддавшись иллюзии устойчивости, неизменности, самостоятельности, целостности и определенности. Чтобы наслаждаться фильмом, мы вынуждены притворяться про себя, что все происходящее — реально. Нам приходится соглашаться на так называемую «добровольную отсрочку недоверия». И такую же отсрочку мы активно поддерживаем и постоянно продлеваем в отношении своего чувства бытия.
Воспринимаемый нами мир постоянно балансирует на грани между бытием и небытием. Сквозь призму традиционных условностей воспринимаемые явления предстают соблазнительными, манящими и в высшей степени обманчивыми. Вещественность и невещественность идут рука об руку. Мы словно бы любуемся танцовщицей с веерами: переливы страусовых перьев пустоты и явлений воплощают собой изобильность бытия. Но за ними скрыто что-то еще — и различить нагую госпожу-недвойственность удается лишь в те краткие мгновения, когда мы случайно проникаем взглядом сквозь вечно колеблющуюся двойственную завесу вееров1.
1 Женский род использован здесь потому, что в традиции Аро Тер недвойственное состояние именуется Кунтузангмо (kufi iti bZang то, санскр. Самантабхадри — «совершенное благо»). В практике Трома Нагмо цикла Дуджом Тср-сзр Кунтузангмо изображается так же как форма дхармакайи. Кунтузат мо — женская ипостась Кунтузангпо (kun tu bZang ро, санскр. Самантабхадра — «совершенное благо»), образ которого чаще используется в традиции ньингма вообще. Кунзанг яб-юм (Кунтузангмо и Кунтузангпо в сексуальном слиянии) — это антропоморфный образ недвойствснного состояния. Термин благо не следует понимать как некую противоположность «злу». Благо Кунтузангмо— это благо абсолютной всеохватности и целостности.
До тех пор пока мы не поймем этого, разглядеть, что происходит на самом деле, невозможно. До тех пор пока мы не поймем, что и танцовщица, и веера в равной мере обнажены и одинаково достойны восхищения, мы не сможем различить ничего, кроме формы1.
Чтобы ощущать устойчивость, неизменность, самостоятельность, целостность и определенность, нам приходится привязываться к тем аспектам этой изменчивой иллюзии, и которых временно проявляются эти качества. Но сама потребность ощущать устойчивость, неизменность, самостоятельность, целостность и определенность возникает лишь потому, что для поддержания своего существования отторгнутая индивидуальность нуждается в иллюзии. А бороться за сохранение иллюзии мы вынуждены лишь потому, что искры безначального просветления проблескивают сквозь покров двойственности, постоянно угрожая свести на нет плоды наших отчаянных манипуляций.
Мы то и дело подходим вплотную к естественному состоянию, в котором не требуется никаких подобных усилий,— но всякий раз отвлекаемся, дабы поддержать в себе мировосприятие отторгнутой индивидуальности. Все наши исступленные, мучительные и однообразные уклонения от естественности — не что иное, как попытки поддержать иллюзию двойственности. Но, повторим еще раз, иллюзия эта постоянно находится под угрозой крушения, заключающейся в постоянных атаках со стороны недвойственности, заложенной в самой природе реальности, — атаках, которые побуждают нас к защитным действиям, двойственным по своей сути.
' Нагота (чер-бу, gCer hu) и восхищение (кунту га, kun Ш dGa') отождествляются с пустотой и формой.
Действия эти можно описать как образование привязанностей к мимолетным призракам постоянства. Такова природа двойственности.
Недвойственность же, напротив, характеризуется совершенно спокойным пребыванием в потоке чего бы то ни было. Если бы, например, длительность всех явлений измерялась минутами и перемены везде и во всем происходили бы одновременно, то состояние рассеянности не могло бы сохраняться постоянно. Ничто сущее не обладает качествами устойчивости, неизменности, самостоятельности, целостности и определенности. Постоянно эти качества не присущи ни одному из явлений, но временно могут проявляться в каждом из них. Отсюда и возможность создавать иллюзорные версии реальности. Но вес эти версии — не более чем новые танцы с веерами, в которых страусовые перья представляют одновременно и вещественность, и невещественность, и постоянство, и непостоянство, и обособленность, и неделимость, и непрерывность, и прерывность, и определенность, и неопределенность. Эти танцы с веерами не сансара и не нирвана. Они — узоры и образы, украшающие собою чистое обнаженное присутствие бытия.
Нгакпа Чогьям (Ngakpa Chogyam) и Кхандро Дечен (Khandro Dechen)
До сих пор мы исследовали течения, оживляющие поверхность океана Ума. Мы исследовали потребность в определении «я» как чего-то устойчивого, неизменного, самостоятельного, целостного и определенного. Теперь же настало время вглядеться в саму поверхность океана Ума, сверкающую в свете солнца и поблескивающую в свете звезд. Этот взгляд есть открытость, взгляд через прозрачность наших отношений с ориентирами.
Чистое обнаженное присутствие бытия; вызывает у нас двойственные реакции, а потому ткань нашего жизненного опыта сплетается из невероятных игр. Мы ведем себя так, словно то, чем мы являемся, никак не связано с тем, где мы находимся, а «я» никак не связано с тем, что это «я» называет внешним миром. Эти сансарические домыслы порождают философию, оправдывающую произвольное установление и нарушение связей: мы считаем, что вольны ограждать себя от всего, что представляется нам неудобным. Но в непосредственном опыте существования эта сансарическая философия зачастую входит в конфликт с естественной философией реальности, В соответствии с этим естественным, свободным состоянием реальности всё исподволь влияет на всё, все вызывает перемены во всём, и всякая попытка создать внутри нее изолированную реальность натолкнется на невероятное множество проблем.
Всякая область интереса или вовлеченности (в которую человека увлекает его восприятие) находится в процессе непрерывных изменений. Нет неизменных объектов. Нет неизменных ситуаций. Нет неизменных существ. Нет неизменной жизни. Ткань бытия — это «подвижная сеть*1, магически проявленное переплетение бесчисленных измерений. Само существование — это подвижная сеть, нити которой суть энергия формы и пустоты — бытия и небытия. Образ или структура любого индивидуального бытия вызывает колебания во всей сети, частью которой оно является. Натяжение нитей ослабляется или усиливается, что отражается на всей сети в целом. Невозможно действовать, не влияя на все сущее и не испытывая, в свою очередь, влияния всего сущего. Каждая структура влияет на другие и порождает новые структуры. Упорядоченные структуры рождаются из хаоса и вновь обращаются в хаос. Порядок и случайность танцуют рука об руку: круги, расходящиеся по воде, сталкиваются с другими расходящимися кругами, рыба, выпрыгивая из волы, хватает мошку, дикий гусь взмывает в небо, ветер дует, ребенок на берегу бросает камешки в озеро.
Ни одно событие в этой текучей сети не происходит независимо от остальных. Изоляция невозможна. Невозможно полностью отгородить «себя» от того, что мы воспринимаем как «внешний мир». Мы — частицы океана, в котором рыбы и вода сосуществуют :s неразрывной связи: «рыба без воды» так же немыслима, как «вода без рыбы».
1 Ло-драл джен-паи ранг-жал (bLo bra! rJen pa'i rang zhal) — букв, «собственный лик, обнаженный и лишенный концепций».
1 Кун трал (kun khroi'y, англ. fluxing web. Термин «подвижная есть» в переводе может показаться довольно неуклюжим, но зато он точно передает представление о том, что ткань бытия — это не стабильная структура, а бесконечные ряды структур, возникающих друг из друга и растворяющихся друг в друге. Неподвижной и неизменной кун mpo.i представляется в философии монизма. А в свете идей буддийской недвойственности форма всегда пуста, а следовательно, никаких стабильных и вечных структур существовать не может.
На основе практики ши-не постепенно развиваются другие практики, в которых кругозор опыта становится еще шире, раскрывая перед нами еще более масштабные и яркие картины взаимосвязанности всего сущего. Ши-не — врата в состояние свободы, где индивидуальное существование не исключает океанического мировосприятия. Стоит нам осознать взаимосвязь между рыбой и океаном на опыте, как становится ясно, что многие явления, прежде казавшиеся нам взаимоисключающими, — это лишь различные грани нашего безначального просветления. Итак, попытаемся понять, что такое океаническое мировосприятие. Обычно оно присуще лишь грудным младенцам и некоторым мистикам1. Это не означает, что все младенцы просветленны: просто обширный спектр человеческого опыта включает в себя среди прочего и отблески просветления. В случае с младенцем океаническое мировосприятие проявляется как характерная для маленького ребенка неспособность отличать себя от матери и от окружения в целом. Согласно учению внутренних ступеней ваджраяны, каждое проявление двойственности динамически связано с качеством недвойственности. Так и тип восприятия, который мы называем океаническим, входит в сферу человеческого опыта вообще, а не только в область переживаний, открывающихся при медитации. В ходе психологического развития ребенок с возрастом переходит на стадию индивидуализации. Но. как правило, индивидуализация достигается лишь ценой утраты океанического мировосприятия. Никто и ничто не побуждает ребенка удержать какие-то средства доступа к океаническому восприятию мира.
1 Зигмунд Фрейд также использовал термин «океаническое восприятие* — для описания мировосприятия маленьких детей, не отделяющих себя от окружения.
Общество поощряет индивидуализацию, но потребность в океаническом восприятии не исчезает. Это неотъемлемая часть полного спектра человеческого потенциала. И поскольку потребность в нем сохраняется, социум направляет ее в русло семейной и дружеской верности. Чувствовать себя частью некоего большего целого важно для представителя любой культуры, но подчас на основе этого чувства возникают нездоровые связи. Эгоцентрическая социальная обусловленность может свести океаническое восприятие к тому или иному типу группового сознания — фашизму, расизму, элитизму, религиозному сектантству и т.п. В сфере обыденного человеческого опыта индивидуализация и океаническое восприятие зачастую вступают друг с другом в болезненное противоречие. Конфликт этот проявляется и в природе духовных убеждений — привязанностей к искаженным отражениям просветленного состояния, проистекающих одновременно из индивидуализации и из опыта океанического восприятия.
Индивидуализированный опыт порождает такие формы эпистемологии, в которых творец отделен от творения, а все существа представляются четко определенными и самостоятельными сущностями. И напротив, океанический опыт порождает формы эпистемологии, в которых творец неотделим от творения, а индивидуальность живых существ представляется иллюзорной. С обыденной точки зрения резонно было бы предположить, что полностью проявленный океанический опыт несовместим с индивидуализированным опытом, развитым в совершенстве. Кажется, совместить два эти подхода можно лишь в ущерб обоим. Но подобное рассуждение основано на двойственном восприятии, способном представить неразделимость двух этих традиционно противопоставляемых типов опыта лишь как некое сочетание или компромисс. Не двойственное же восприятие не подразумевает ни ухода в инфантилизм, ни какого-либо чередования двух взаимоисключающих форм мироощущения. Опыт просветления выходит за рамки обоих подходов — и океанического, и индивидуализированного: он принадлежит беспредельности, в которой все подобные разграничения теряют смысл.
Уловить смысл здесь не так-то просто, и интеллект в этом — только помеха. Сама попытка уловить смысл лишь отдаляет от понимания. Эта ситуация во многом напоминает аналогию со свободным падением, которую мы обсуждали выше: ты падаешь не падая. От традиционной логики здесь приходится отказаться — она не поможет нам продвинуться ни на шаг.
Итак, перед нами идея двойственного видения, противопоставляющего два типа опыта — индивидуализированный и океанический, В области религии эта поляризация порождает два представления о «высшей реальности». Согласно первому мы «достигаем единения» со всем миром или с Богом. Согласно второму мы «обретаем жизнь вечную в Боге», но остаемся отделенными от него, самостоятельными сущностями1.
' Мужской род использован здесь для описания Бога не только по традиции, но и потому, что образ творца Вселенной возникает, когда форме (соответствующей мужскому роду) отдают предпочтение перед пустотой (соответствующей женскому роду).
Все многообразие подходов, сложившихся в различных религиях, в конечном счете сводится к двум этим вариантам. Первый из них подразумевает полную утрату индивидуальности, второй — полную изолированность. Однако существует и еще один вариант — впрочем, открывающийся лишь тогда, когда мы избавляемся от необходимости определять ту или иную сферу опыта — либо как отличную от всех других, либо как тождественную одной из прочих сфер. Согласно этому третьему подходу форма есть пустота, а пустота есть форма, и все структуры подвержены непрерывным изменениям. Форма рождается из хаоса и вновь растворяется в хаосе — хаос и форма вдут рука об руку в безначальном танце, отражая друг друга, как зеркала.
Возможность просветления открыта в любой момент. Всеохватность бытия — постоянное напоминание о просветлении. Но отчужденное индивидуализированное восприятие, оторванное от океанического опыта, интерпретирует это напоминание как угрозу нашему существованию. Подобный подход можно назвать точкой зрения отторгнутой индивидуальности. Отторгнутая индивидуальность создает шаткую иллюзию жизнеспособности неизменных определений. Иллюзия эта мерцает, как старая кинопленка. Какие-то образы на экране можно уловить, но все они, к вящему нашему комфорту, нечеткие и расплывчатые. И по молчаливому соглашению никто не вспоминает, что образы, которые мы видим, в действительности находятся не здесь. Мы забыли, что наблюдаем нечто неосязаемое в виде проекции на экран. Мы считаем все это реальным, поддавшись иллюзии устойчивости, неизменности, самостоятельности, целостности и определенности. Чтобы наслаждаться фильмом, мы вынуждены притворяться про себя, что все происходящее — реально. Нам приходится соглашаться на так называемую «добровольную отсрочку недоверия». И такую же отсрочку мы активно поддерживаем и постоянно продлеваем в отношении своего чувства бытия.
Воспринимаемый нами мир постоянно балансирует на грани между бытием и небытием. Сквозь призму традиционных условностей воспринимаемые явления предстают соблазнительными, манящими и в высшей степени обманчивыми. Вещественность и невещественность идут рука об руку. Мы словно бы любуемся танцовщицей с веерами: переливы страусовых перьев пустоты и явлений воплощают собой изобильность бытия. Но за ними скрыто что-то еще — и различить нагую госпожу-недвойственность удается лишь в те краткие мгновения, когда мы случайно проникаем взглядом сквозь вечно колеблющуюся двойственную завесу вееров1.
1 Женский род использован здесь потому, что в традиции Аро Тер недвойственное состояние именуется Кунтузангмо (kufi iti bZang то, санскр. Самантабхадри — «совершенное благо»). В практике Трома Нагмо цикла Дуджом Тср-сзр Кунтузангмо изображается так же как форма дхармакайи. Кунтузат мо — женская ипостась Кунтузангпо (kun tu bZang ро, санскр. Самантабхадра — «совершенное благо»), образ которого чаще используется в традиции ньингма вообще. Кунзанг яб-юм (Кунтузангмо и Кунтузангпо в сексуальном слиянии) — это антропоморфный образ недвойствснного состояния. Термин благо не следует понимать как некую противоположность «злу». Благо Кунтузангмо— это благо абсолютной всеохватности и целостности.
До тех пор пока мы не поймем этого, разглядеть, что происходит на самом деле, невозможно. До тех пор пока мы не поймем, что и танцовщица, и веера в равной мере обнажены и одинаково достойны восхищения, мы не сможем различить ничего, кроме формы1.
Чтобы ощущать устойчивость, неизменность, самостоятельность, целостность и определенность, нам приходится привязываться к тем аспектам этой изменчивой иллюзии, и которых временно проявляются эти качества. Но сама потребность ощущать устойчивость, неизменность, самостоятельность, целостность и определенность возникает лишь потому, что для поддержания своего существования отторгнутая индивидуальность нуждается в иллюзии. А бороться за сохранение иллюзии мы вынуждены лишь потому, что искры безначального просветления проблескивают сквозь покров двойственности, постоянно угрожая свести на нет плоды наших отчаянных манипуляций.
Мы то и дело подходим вплотную к естественному состоянию, в котором не требуется никаких подобных усилий,— но всякий раз отвлекаемся, дабы поддержать в себе мировосприятие отторгнутой индивидуальности. Все наши исступленные, мучительные и однообразные уклонения от естественности — не что иное, как попытки поддержать иллюзию двойственности. Но, повторим еще раз, иллюзия эта постоянно находится под угрозой крушения, заключающейся в постоянных атаках со стороны недвойственности, заложенной в самой природе реальности, — атаках, которые побуждают нас к защитным действиям, двойственным по своей сути.
' Нагота (чер-бу, gCer hu) и восхищение (кунту га, kun Ш dGa') отождествляются с пустотой и формой.
Действия эти можно описать как образование привязанностей к мимолетным призракам постоянства. Такова природа двойственности.
Недвойственность же, напротив, характеризуется совершенно спокойным пребыванием в потоке чего бы то ни было. Если бы, например, длительность всех явлений измерялась минутами и перемены везде и во всем происходили бы одновременно, то состояние рассеянности не могло бы сохраняться постоянно. Ничто сущее не обладает качествами устойчивости, неизменности, самостоятельности, целостности и определенности. Постоянно эти качества не присущи ни одному из явлений, но временно могут проявляться в каждом из них. Отсюда и возможность создавать иллюзорные версии реальности. Но вес эти версии — не более чем новые танцы с веерами, в которых страусовые перья представляют одновременно и вещественность, и невещественность, и постоянство, и непостоянство, и обособленность, и неделимость, и непрерывность, и прерывность, и определенность, и неопределенность. Эти танцы с веерами не сансара и не нирвана. Они — узоры и образы, украшающие собою чистое обнаженное присутствие бытия.
Нгакпа Чогьям (Ngakpa Chogyam) и Кхандро Дечен (Khandro Dechen)
2 комментария
Your text to link...