24 июня 2011, 01:46
DragonИван Середина: ДВЕРЬ
Потрясающий рассказ, чуть не умер от смеха!:))
Группе Doors и всем входящим и выходящим посвящается…
На наших глазах исчезают потери
Душа выпускает скопившийся страх
Я слышу шаги, открываются Двери
И Смерть исчезает на наших глазах…
Е. Летов
Удивительно, как всё в жизни получается! Вот жил-был себе простой человек, работал сантехником четвёртого разряда, жену имел, детей воспитывал, по праздникам водку пил, и в остальное время — тоже на жизнь не жаловался. Звали его просто — Иваном. И фамилия у него тоже была простая и понятная, без всяких там выкрутасов и окончаний — Говнов была фамилия. Так вот, жил себе этот Иван Говнов — ни о чём не думал и в завтрашнем дне, что называется, был уверен. И вдруг — бац! Происходит с ним такое, чего он и представить себе не мог, потому как отсутствует у него та часть тела, которой такое себе представить возможно. И жизнь, ранее казавшаяся столь же определённой и понятной как собственная фамилия, оборачивается совершенно неизведанным и бесконечным пространством, в которое не то что нырять, — смотреть простому человеку страшно. Но вот что странно — просыпается в этом Иване некто, кто простым человеком не является и вообще к его фамилии отношения никакого не имеет, и для которого пространство это является единственно желанным, священным Домом, к которому он стремился всю свою бессознательную жизнь… Ну да ладно. Раз уж я взялся про всё это писать — то обо всём по порядку...
Часть I: Снаружи
По паспорту я конечно не Говнов, а Овнов — от слова «овен» вроде как, хотя знак мой небесный совсем не Овен, а Водолей. Сколько себя помню, мне всегда казалось, что с моей фамилией связана какая-то тайна, неразрешимая загадка, от которой зависит вся моя жизнь. И вот однажды, бабка моя, Настасья, находясь между двумя мирами, дабы облегчить душу, призналась, что когда я родился, они с матерью с кем надо договорились и в свидетельство о рождении другую, не мою фамилию вписали, исправно оплатив услугу тремя бутылками марочного коньяку. Подумать только! Сотворив такую глупость, они надеялись внести коррективы в мои кармические структуры и прекратить раз и навсегда славный род Говновых, уходящий корнями своими в далёкое прошлое, когда ещё ножей не знали и фамилии не просто так давали, а за дело. Можете себе представить, каково мне было жить с чужой фамилией!? В школе помню, позовут: «Овнов! К доске!» — а мне и идти не хочется, как будто и не меня звали. И всегда было ощущение, что чего-то не хватает, что жизнь моя искажена как-то и что оно, это искажение, где-то совсем близко, рядом — только руку протяни. А дело то было всего в одной букве! Её не исправили даже, а просто убрали — перечеркнули судьбу человека и рады! Но видимо есть что-то на свете, сила какая-то, которой насрать на любые человеческие поползновения. Не даром говорят: «человек предполагает, а Бог — располагает».
Своё призвание я почувствовал ещё в раннем детстве. Мать рассказывала, что когда, бывало, я в штаны, значит, наделаю, так сразу орать начинал, и пока не отмоют — не прекращал. А ещё, помню, вся родня, почти на целый день без удобств осталась, потому что я разобрал унитазный бачок, пытаясь самостоятельно постичь всю сложность его внутреннего устройства. Конечно, о принципе сообщающихся сосудов я тогда ещё ничего не знал, но действовал по наитию, ведомый бессознательным стремлением познать самое главное в этой жизни — стремлением, которым наделены все дети.
Однажды, когда мне было уже лет пятнадцать, я гулял по набережной, и огромная чайка испустила своё непотребство прямо мне на руку. Я долго стоял и смотрел ей вслед и вдруг осознал простую истину, которая мне тогда показалась чрезвычайно важной. «Говно ни откуда не берётся, и ни куда не девается — подумал я — оно просто перетекает из одной формы в другую. Вот летела птица — стало ей тяжело, она и облегчилась и дальше себе полетела рыбёшек ловить, а рыбёшки-то чай тоже не духом святым живы — «отходное» производство и у них налажено. Вот и кочует Говно от одного горемыки к другому пока не попадёт на видное место. А уж как попадёт — тут кому-то поработать придётся. Кому-то, кому смотреть на это, никаких сил и философского мировоззрения нету». В тот момент я понял, что борьба с Говном — это моя судьба, моё призвание, моё Ватерлоу, которое просрать никак нельзя. И начать придётся с самой неприятной, но и, в то же время, самой очевидной и бесхитростной его ипостаси — физической. Я стоял и смотрел в след улетающей птице и она мне казалась той волшебной чайкой из сказки, которую мне читали в детстве — чайкой со странным именем и фамилией, которые, не смотря на сложность в произношении, также хорошо подходили ей, как мне — мои. Две недели спустя, моя бабуля отошла в мир иной, перед смертью раскрыв тайну фамилии, что окончательно убедило меня в правильности выбранного пути. Закончив с отличием ПТУ №3, я поступил в распоряжение ЖЭКа №7, где и проработал бы до самой смерти, находясь в диалектическом противоборстве с силами Великого и Вечного Круговорота Говна в Природе, если бы не событие, которое снова перевернуло всю мою жизнь и заставило написать эти строки… У меня появилась Дверь. Даже не появилась, потому что, как я потом понял, Двери тоже ниоткуда не берутся и никуда не деваются, просто она, в один прекрасный день взяла и открылась. Хотя тогда мне казалось, что день был далеко не прекрасный…
Часть II: На пороге
День 9 ноября 1991 года отпечатался в моей памяти как поляроидная фотография. С самого утра в голове вертелась фраза из какой-то песни: «…здравствуй, чёрный понедельник...». Она как нельзя лучше подходила к ситуации, потому что день был действительно понедельником и именно накануне этого дня, в воскресенье, к нам, якобы погостить, приехала тёща. Праздник по поводу её прибытия, так удачно совпавший с необходимостью похмелиться после другого, не менее важного праздника, очень быстро перерос в неуправляемую пьянку, потому как похмелье, тем и отличается от, собственно, «традиционного распития спиртного по поводу...», что спиртного выпивается столько же, а настроение праздника уже не возвращается, и сколько ни пей — снова ощутить его не удаётся. От осознания этого факта простому человеку становится тоскливо, а средство от тоски у нас одно… Короче, проснулся я и понял: «надо идти». И пошёл. Идти мне было некуда, поэтому пошёл я на работу.
Я люблю осень, но в тот день ноябрь как-то особенно грубо и бесцеремонно навалился всей своей дождливой тяжестью и, тем самым, глубоко погрузил меня в мрачное состояние похмельного философствования на тему «пить или не пить». На пороге родного ЖЭКа мой внутренний Гамлет всё ещё находился в сомнении относительно того, в какую сторону склонить свой выбор. С одной стороны организм однозначно заявлял: «Не пить!», выдвигая в качестве аргументов тупую боль в области печени и одиночные прострелы разрывными в голове. С другой стороны мой дух метался в агонии вечного узника, которому не объявили приговор. В употреблении спиртного он находил то временное облегчение, которое позволяло на короткий миг притупить боль безысходности. Таким образом, сам того не подозревая, я столкнулся с вопросом вопросов, камнем преткновения всей человеческой философии, да и нечеловеческой наверное тоже: «что считать первичным — Дух или Материю?». Конечно, не с моим ПТУшным образованием решать такие проблемы, однако неразрешимость этого противоречия всегда приводила меня в неменьшее уныние, чем какого-нибудь образованного профессора, который хлеб свой насущный тем и добывает, что ломает голову над загадками Бытия.
Озабоченный вид сотрудников ЖЭКа сразу вывел меня из состояния раздвоения личности, потому что, судя по их лицам, мне предстояло участвовать в мероприятии, в котором понадобится присутствие духа и крепость тела.
— Петрович, привет! Что случилось? — спросил я пробегавшего мимо мастера.
— Авария в 41-ом. Форма №3. — ответил он, протягивая, похожую на лопату руку.
Мне стало совсем грустно. Словосочетание «форма №3» означало, что в этом самом 41-ом доме, очевидно, прорвало канализацию и говна там столько, что для устранения пробоины придётся надевать резиновые штаны от костюма ОЗК. Существуют ещё четвёртая и пятая формы, но это уже специфика, и вам она ни к чему.
Возле третьего подьезда злополучного дома собралась толпа жильцов — нас встречали как охотников за приведениями. Дело в том, что прорыв произошёл ещё в пятницу, но в праздничной суматохе или по какой то другой причине, замечено это было только в воскресенье — старушка, которая подкармливает подвальных котиков, заподозрила неладное, потому что в этот день котов на улице оказалось раза в три больше, чем обычно и от многих из них, как она выразилась: «… чем-то пахло...». Ежу понятно чем! Когда выяснилось в чём дело — в доме сразу отключили воду, чтобы население не имело возможности пользоваться удобствами. Горы немытой посуды и неочищенные желудки жильцов остались неудел, поэтому встречали нас как на параде, только оркестра не хватало.
На устранение неисправности ушло три часа — своего рода рекорд, учитывая условия работы. Когда огромный сосновый чоп был вбит куда следует, природа вокруг смогла вздохнуть спокойно, а мы, получив в дар от благодарных жильцов три бутылки водки «Кутузов» (по бутылке за час), слегка пошатываясь, направились в мастерскую, намереваясь восполнить моральный ущерб и заодно похмелится. Шли молча, как с поминок, только один Петя Хукин — наш второй сварщик, не терял присутствия духа.
— Анекдот хотите? Про нас, про слесарей, — предложил он — Пока вы там в дерьме плескались, мне один абориген рассказал.
— Давай, — согласились ребята. Никто не обижался на Петю. Все понимали, что руки у него, как говорится, из задницы растут, и толку в работе от него мало. Сам он объяснял это тем, что мол, по природе он правша, да вот, по какой-то совершенно непонятной причине, Бог наградил его двумя левыми руками и от этого все неприятности. Зато в компании Петя был незаменим и для бригады он был как «сын полка».
— Приходит как-то ученик в слесарку на практику, — начал он, — Ну его, значит, сразу к старому приставили, а тут как раз авария. Ну, на место пришли, открывают люк, а там говна по самый верх! Старый посмотрел на это дело, папироску притушил, фуфаечку скинул и туда — бултых — и занырнул. Через три минуты всплывает: «Ключ на двадцать семь!» — ну молодой дал ему ключ, а тот опять вдохнул, и на дно! Снова всплывает: «Разводной!» — кричит. Молодой опять подал, а тот в третий раз нырнул. Вдруг молодой видит, всё говно — раз! и рассосалось куда-то. Ну старый из люка вылез, фуфаечку надел, папироску раскурил и спрашивает: «Ну что, понял?» «Нет» — отвечает молодой. «Так учись, а то всю жизнь ключи подавать будешь!!!»
Все рассмеялись. Петрович аж за живот схватился — знакомая, видать, для него ситуация, к нему часто практикантов присылали. А мне вдруг не смешно стало. До слёз не смешно. «Это что же получается?» — думал я — «С самого раннего детства нас учат пониманию — „пойми, Ваня то, пойми, Ваня это — а не то бабай заберёт!”. А всё для чего? А чтоб в дальнейшей жизни поглубже мог в говно нырнуть! С пониманием нырнуть, и чтоб непременно рассосалось! А то, что оно никуда не девается, и если даже убывает, то и прибавляется где-то — это побоку. „Природа Мироздания!” — говорят. А самые хитрые ключи подают!»
— А вот ещё анекдот — тоже в тему, — не унимался Петя, — Попали как-то два слесаря в говно, да так попали что один по самые губы увяз, а второй — по подбородок! Ну вот, тот, который по подбородок, шевелится, выбраться пытается, а второй ему кричит: «Братушка! Не гони волну!!!»
Все снова заржали, кое-кто даже закашлялся, а меня этот анекдот окончательно добил. Раньше такого со мной никогда не случалось, чтоб с похмелья на такую философию пробивало, и работу я свою любил, даже почётной её считал. Но в тот день как-будто во мне что-то переполнилось и через край полилось: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» — пронеслось в голове — «Очень даже „в тему” анекдот! Со смыслом! А смысл в том, что все в говне и руку подать некому, а если сам выбраться пытаешься — так тебя тут же „не гони волну!” Как всё хитро спланировано! Все ходы просчитаны!»
В потоке мыслей я сам не заметил как остановился.
— Ты чего, Ваня? — спросил Петрович.
— Домой пойду, — ответил я.
— А бухать?
— Не хочу.
— Ты это брось! За психическим здоровьем тоже следить надо. Стресс, его ведь снимать надо.
— Пусть повисит ещё — потом сниму, — сказал я, пытаясь выдавить улыбку, — Пока, ребята.
Все попрощались. Видно было, что моё поведение им явно непонятно и даже подозрительно. А мне и самому оно непонятно и подозрительно было. Зачем мне домой? Там тёща, жена, а я ещё и не всё помню, что вчера было…
Семейная жизнь — это стратегия, особенно если она длится более десяти лет. И как в любой стратегии, даже самый небольшой перевес в численности даёт немалое преимущество противнику. Поэтому приезд «моей любимой мамы» не предвещал ничего хорошего — после празднования её прибытия в район дислокации предстояла долгая позиционная война, хотя пакт «о ненападении» мы подписали ещё много лет назад в ЗАГСе.
Всё выше описанное я привёл здесь только лишь для того, чтобы вы почувствовали, в каком состоянии я находился в тот день. Казалось, что всё было настроено против меня: люди, погода, автобусы — вся природа собиралась уничтожить маленького человека, медленно бредущего по дождливой улице. Подходя к двери своей квартиры я был совершенно уверен, что весна никогда не наступит, тёща никогда не уедет, а Говно ни за что не остановить даже дубовыми чопами.
Шагнув за порог, я сразу почувствовал напряжение. Оно витало в воздухе, висело на стенах и просто лежало на различных горизонтальных поверхностях. Меня не было в доме около шести часов и за это время группировки противника успели обменятся информацией и поднять друг другу боевой дух. А мой дух еле держался на ногах. Жена, почуяв это, сразу перешла в наступление:
— Чего так рано? Похмелился небось, так что работать не можешь!
— Да не пил я! — попытался отбиться я. Ругаться, не хотелось. Еще вспомнилось, что вчера, находясь, что называется, в состоянии «готовальни», я нагрубил тещё, и пытался воспитывать дочь. Много раз себе давал слово: попьянке с роднёй не спорить. И вот опять. Теперь у них было за что зацепится.
— Ты хоть помнишь, что вчера то творил? — не унималась жена.
— Помню конечно, я ж нормальный был…
— А все остальные, значит, ненормальные? — послышался голос тёщи.
Надо сказать, что её голос обладал совершенно оригинальным тембром. Слегка скрипучий, он мне почему-то казался голосом Папы Карло. Раньше я не обращал особого внимания на это обстоятельство, но в тот день её голос стал последней каплей, переполнившей сосуд моего сознания. Я понял вдруг, что на вопрос, который задал этот голос, мне нечего ответить. «Мамуля» была настолько уверена в своей нормальности, что из её уст этот вопрос прозвучал «слегка» комично.
Я засмеялся. Сначала не сильно, стараясь сдерживаться, а потом, не в силах преодолеть внутренний поток, откровенно расхохотался. Смех как бы разгорался внутри меня. Зародившись где-то в нижней части живота, он стал распространяться волнами по всему телу. Эти волны, следуя законам физики, сталкивались друг с другом, усиливались и порождали другие волны. Вскоре смех заполнил всё пространство квартиры. Он летал в воздухе, отражался от стен, ютился в вещах, людях и пустоте. На что бы я не посмотрел — всё становилось источником нового прилива неудержимого хохота. Я уже не помнил, что вызвало этот смех. Он стал как бы самодостаточным. Ко мне пришёл «Смех Без Причины Признак Дурачины», и я понял, что моя «нормальность» — тонкая соломинка, за которую человек держится всю свою жизнь — сейчас разлетится в пух и прах.
— Он нас за дураков держит! О детях бы подумал, идиот! — подлила масла в огонь тёща.
Я повалился на пол. Дышать было нечем. Сделать вдох не представлялось возможным, потому что смех всё усиливался. Я уже не хохотал, а только беззвучно вздрагивал, держась за живот. «Вот и всё, вот и смерть моя пришла» — подумал я. Но почему-то осознание этого факта не вызывало страха или беспокойства. Наоборот, смирение и внутреннее спокойствие охватили всё моё существо. Я лежал и ждал смерти и в этот момент… я вдруг услышал щелчок замка и скрип открывающейся двери…
Часть III: Внутри
Дверь была самая обычная: небрежно сбитая из плохо обструганных досок, она была выкрашена в коричневый цвет. Краска кое-где облезла и под нею можно было заметить слои старой — Дверь красили не один раз и почему-то всегда в разные цвета. Очень похожая дверь была у нас в слесарке, только у нашей не было глазка, а у этой глазок был, но врезали его как-то неестественно высоко, как будто по ту сторону Двери жил Дядя Стёпа — великан из детского стихотворения. Но самым интересным было то, что дверь висела в пустоте. Её совершенно ничего не поддерживало. Это казалось невозможным, но меня это почему-то не удивило. Когда я посмотрел себе под ноги, то увидел, что сам я вишу в такой же самой пустоте, хотя чувства говорили, что стою я на твёрдой поверхности. Ничего не оставалось кроме как войти. И я вошёл…
Хлоп! Дверь захлопнулась и я оказался в тишине нового, непонятно откуда взявшегося мира. Тишина поражала своей глубиной. Её можно было слушать, как кассету с любимым артистом. Ею можно было дышать и даже пить — всё пространство вокруг было наполнено тишиной, и из этой тишины пришла моя первая мысль в этом мире: «Я умер». Но почему-то дальше этой мысли мои размышления не пошли. Было ощущение, что эта мысль — последний выстрел с той стороны, отчаянная пуля, которая по воле случая залетела туда, куда пули обычно не залетают. Я огляделся. Впереди, до самого горизонта простиралась пустыня… Впрочем, здесь я должен оговорится. Дело в том, что далее мне придётся словами из нашего мира описывать мир за Дверью. Но в нашем языке нет слов, которые точно передавали бы то, что я ощутил. Да и наш, обычный мир, слова далеко не полностью описывают. Поэтому некоторые моменты я буду стараться разъяснять при помощи кучи других слов и сравнений. Вот, например, горизонта как такового там не было, а была совершенно плоская поверхность, которая очень, очень далеко скрывалась в сером тумане. И расстояние там измерялось по другому. Мне даже показалось, что пожелай я — и туман передвинулся бы ещё дальше или наоборот — приблизился. А ещё: пустыня была не пустыня. Она была наполнена, только я не мог понять чем. Оглянувшись на Дверь, я заметил что изнутри она выглядит точно также, как и снаружи, как будто для того, кто эту дверь придумал, не было разницы — входят в неё или выходят. А ещё, к своему удивлению, я обнаружил, что с этой стороны Дверь была в Стене. Я подошёл к ней поближе. То что я увидел потом поразило меня до глубины души, если можно называть душой то, чем я пребывал в этом удивительном мире. Стена была почти прозрачной. Слегка искажая картину, она всё же позволяла в деталях видеть происходящее за ней. Я смотрел на свою собственную квартиру. Я видел как тёща что-то кричит и размахивает руками, а жена склонилась над моим телом и пытается с ним что-то сделать. Самое интересное, что тело не выглядело мёртвым. Оно продолжало смеяться, хотя уже не так сильно, как раньше. Жена протягивала мне стакан с водой. Казалось, она была растерянна, как будто не ожидала, что наступление приведёт к таким последствиям. Я немного напряг слух, и услышал звук, исходящий из-за Стены. Он тоже был немного приглушённым, но вполне можно было разобрать слова:
—… до лампочки тебе семья! — кричала тёща, — Ты ж нас и в грош не ставишь! В глаза смеёшься! Ненормальными считаешь! А сам только и знаешь, что водку пить да разговоры разговаривать!
— Простите, Вера Андреевна, не со зла я. День был трудный, авария эта… В общем накопилось… Знаете, ведь и в правду всё смешно, вся жизнь наша — сплошной анекдот…
Я «выключил» звук и отвернулся от Стены. После того, что я увидел и услышал, а вернее, того «как» я это сделал, — мне стало совсем всё равно. Умер я или сошёл с ума — это не имело теперь никакого значения, потому что значение может иметь только то, что можно понять или, по крайней мере, надеяться на то, что когда-нибудь ты это поймёшь. Ни того ни другого у меня не было и я пошёл. Пошёл вдоль Стены. Время за Дверью тоже течёт как-то по другому, но можно сказать, что шёл я долго. Иногда я останавливался и смотрел наружу. Там сменялись картины — слесарка, улицы, квартиры, учреждения… Казалось, что если я так буду идти достаточно времени, то смогу заглянуть во все уголки нашего мира. Однажды, когда я смотрел на очередную картину за Стеной, меня осенило понимание одного факта. Все люди, которых я видел, были чем-то заняты. Они разговаривали, спали, ели, ходили на работу, занимались любовью… но никто, никто из них ни разу не посмотрел на Стену! Даже те, которые мечтательно глазели на звёзды, или спрашивали о чём-то Небо. Их взгляды всегда были направлены куда-то сквозь меня, хотя я точно знал, что ищут они именно то место, куда я попал — мир за Дверью. Один раз я видел, как какой-то парень, сначала сидел в позе, похожей на турецкую, только ноги у него были не просто скрещены, а ещё как-то хитро закручены. Потом он вдруг резко подскочил и побежал прямо на меня. Когда до стены оставалось примерно три-четыре шага, он сделал гигантский прыжок головой вперёд со сложенными по швам руками. В следующее мгновение я услышал сильный удар, и вся Стена зазвенела как церковный колокол на Пасху, но осталась целой и невредимой. Я догадался, что парень отчаянно пытался лбом прошибить Стену, но, как мне показалось, он действовал наугад, слепо проверяя реальность на прочность. Какая то обида и печаль за этих людей заполнила всё моё существо. В отличие от чувств, которые меня посещали раньше, требующих немедленных действий — борьбы за мир во всём мире или ещё за что нибудь — это чувство было каким-то светлым, смиренным, что ли. «Это естественный отбор» — прозвучал у меня в голове чей-то голос. От неожиданности я чуть не потерял сознание, если здесь это было вообще возможно. «Все люди могут попасть сюда, но для этого им надо хотя бы допустить мысль о существовании этого мира, Поверить в него, создать давление на Дверь...» — снова сказал голос. В этот раз я заметил, что голос был женским, и к тому же очень знакомым. Надо сказать, что в мире за Дверью чувства играли главную роль. Они как бы опережали мысли и сразу переходили в действие. Вот и в этот раз я ощутил чьё-то присутствие, и, не успев подумать об этом, повернулся на сто восемьдесят градусов. Там возле Стены, совсем недалеко, спиной ко мне стояла женщина, и я сразу понял, что голос принадлежал ей. Её платье из какого-то лёгкого, белого материала развивалось на неведомо откуда взявшемся ветру, отчего она была похожа на добрую волшебницу. Я без колебаний направился в её сторону. Чем ближе я подходил, тем сильнее во мне крепло чувство, что я очень давно знаю эту женщину, но не могу вспомнить откуда. Когда до неё оставалось несколько шагов, догадка яркой вспышкой осветила моё сознание.
— Аня!?? — услышал я свой голос. Женщина обернулась и… Да! Это была моя жена!
— Ну наконец-то! Я уже думала что никогда тебя не дождусь — сказала она. Видимо на моём лице застыло выражение крайнего удивления, потому что она сразу продолжила:
— Да, я здесь уже давно, с того самого момента как мы с тобой первый раз… — она замялась.
— Поцеловались? — вопрос мне и самому показался глупым.
— Не-е-ет! — засмеялась она, затем, посерьёзнев, добавила: Впрочем, это не важно — главное, что ты здесь.
Я очень хотел спросить «где здесь?», но она опередила меня:
— Смотри, — она показала рукой на стену.
Я посмотрел. За стеной, не известно откуда снова появилась наша квартира, хотя мне казалось, что она осталась далеко позади. Буря улеглась. «Мы» — я, тёща и жена — сидели за столом на кухне и пили чай. Со стороны всё выглядело вполне нормально, и нельзя было предположить, что по крайней мере двое из мирно беседующих, так сказать, не совсем «в себе».
— Они там, — продолжала жена, кивая в сторону Стены, — а мы здесь.
— А… — хотел спросить я, но она снова меня опередила:
— Маскировка. Мы вынуждены принимать правила Игры того мира, в котором живём. Но люди свободны по своей природе. Мама называет это «феноменом человека». Мы настолько безграничные существа, что можем быть везде и нигде одновременно, жаль только, что не все это понимают… Тогда бы не было вообще никакой Игры и правил.
— Как?!!! Твоя мама тоже здесь?
— О! Она, можно сказать, старожил. Как ты думаешь, кто тебе Дверь то открыл?
— А наши дети?
— Они пока там — она показала рукой куда-то в небо. Я посмотрел в этом направлении и увидел Дверь прямо в небесной сфере.
— Вот почему детей воспитывать надо очень осторожно, мы же их прямо оттуда вытягиваем! — сказала жена.
— А мы туда можем?
— Я же говорю «везде и нигде одновременно», но нам пока туда рано — здесь, у Стены дел хватает.
— Какие же здесь дела могут быть, ведь пустыня сплошная, хоть верблюдов разводи!
— Пустыня — это всё, что пока не проявлено. А проявить его — пара пустяков. Смотри.
Она совершенно ничего не делала, но в следующее мгновение Пустыня куда-то исчезла. Мы стояли посреди лесной поляны. Светило солнце, пели птицы, из леса вышел верблюд и как ни в чём ни бывало потрусил через луг по своим делам — всё было натуральным, живым и не вызывало никаких сомнений. Хотя я был «несколько» удивлён, собравшись с силами, я наконец решился задать свой главный, сокровенный вопрос:
— Скажи, Анечка, а где это всё? Где мы сейчас находимся? Где мир этот? И Стена, и Дверь — где они?
— Здесь — она прикоснулась пальцем к моему лбу, — Дверь у тебя в голове.
Видя что я ещё что-то хочу спросить, она приложила палец к моим губам и тихо сказала:
— Больше ничего не спрашивай. Ты и сам всё знаешь.
И я действительно знал. Всегда знал. И что предела нет знал. И что с Говном воевать — это только игра в Смысл Жизни. И что от этой бутафории, от этого Картонного Мира, который увлекает нас шелестением своих снов — всегда, в любой момент времени можно уйти, просто забыть о нём, и он зачахнет без нашего участия. Уйти в другой мир, смело и решительно
И Боги выйдут нам навстречу
Босые, влюблённые, в шапках-ушанках…
Поющие песни огромные как мир
Прекрасные как превращения
Долгие как Возвращение
Больные чудовищной Радостью
Светлые как чистые листы бумаги!
Бесконечностью рождённые и её рождающие
Мудрые и безумные словно Дети…
Невероятной силы и чистоты Чувство охватило меня. Радость, Тоска, Любовь, Печаль — всё было в этом Чувстве, и не было сил, чтобы удержать его в себе. Оно изливалось в окружающий мир и делало его прекрасным. Хотелось отдать его без остатка, и я знал, что оно никогда не закончится, потому что такова природа Человека.
За Стеной появилась слесарка. Всё было как обычно. На столе стоял начатый «Кутузов». Петя Хукин травил анекдоты, ребята смеялись, курили и ругались. Никто не смотрел на Стену. Не успел я подумать, как сама по себе появилась Дверь.
— Ты куда? — спросила жена.
— На работу.
— Ключи не забудь.
© IvanS, 1998г.
Группе Doors и всем входящим и выходящим посвящается…
На наших глазах исчезают потери
Душа выпускает скопившийся страх
Я слышу шаги, открываются Двери
И Смерть исчезает на наших глазах…
Е. Летов
Удивительно, как всё в жизни получается! Вот жил-был себе простой человек, работал сантехником четвёртого разряда, жену имел, детей воспитывал, по праздникам водку пил, и в остальное время — тоже на жизнь не жаловался. Звали его просто — Иваном. И фамилия у него тоже была простая и понятная, без всяких там выкрутасов и окончаний — Говнов была фамилия. Так вот, жил себе этот Иван Говнов — ни о чём не думал и в завтрашнем дне, что называется, был уверен. И вдруг — бац! Происходит с ним такое, чего он и представить себе не мог, потому как отсутствует у него та часть тела, которой такое себе представить возможно. И жизнь, ранее казавшаяся столь же определённой и понятной как собственная фамилия, оборачивается совершенно неизведанным и бесконечным пространством, в которое не то что нырять, — смотреть простому человеку страшно. Но вот что странно — просыпается в этом Иване некто, кто простым человеком не является и вообще к его фамилии отношения никакого не имеет, и для которого пространство это является единственно желанным, священным Домом, к которому он стремился всю свою бессознательную жизнь… Ну да ладно. Раз уж я взялся про всё это писать — то обо всём по порядку...
Часть I: Снаружи
По паспорту я конечно не Говнов, а Овнов — от слова «овен» вроде как, хотя знак мой небесный совсем не Овен, а Водолей. Сколько себя помню, мне всегда казалось, что с моей фамилией связана какая-то тайна, неразрешимая загадка, от которой зависит вся моя жизнь. И вот однажды, бабка моя, Настасья, находясь между двумя мирами, дабы облегчить душу, призналась, что когда я родился, они с матерью с кем надо договорились и в свидетельство о рождении другую, не мою фамилию вписали, исправно оплатив услугу тремя бутылками марочного коньяку. Подумать только! Сотворив такую глупость, они надеялись внести коррективы в мои кармические структуры и прекратить раз и навсегда славный род Говновых, уходящий корнями своими в далёкое прошлое, когда ещё ножей не знали и фамилии не просто так давали, а за дело. Можете себе представить, каково мне было жить с чужой фамилией!? В школе помню, позовут: «Овнов! К доске!» — а мне и идти не хочется, как будто и не меня звали. И всегда было ощущение, что чего-то не хватает, что жизнь моя искажена как-то и что оно, это искажение, где-то совсем близко, рядом — только руку протяни. А дело то было всего в одной букве! Её не исправили даже, а просто убрали — перечеркнули судьбу человека и рады! Но видимо есть что-то на свете, сила какая-то, которой насрать на любые человеческие поползновения. Не даром говорят: «человек предполагает, а Бог — располагает».
Своё призвание я почувствовал ещё в раннем детстве. Мать рассказывала, что когда, бывало, я в штаны, значит, наделаю, так сразу орать начинал, и пока не отмоют — не прекращал. А ещё, помню, вся родня, почти на целый день без удобств осталась, потому что я разобрал унитазный бачок, пытаясь самостоятельно постичь всю сложность его внутреннего устройства. Конечно, о принципе сообщающихся сосудов я тогда ещё ничего не знал, но действовал по наитию, ведомый бессознательным стремлением познать самое главное в этой жизни — стремлением, которым наделены все дети.
Однажды, когда мне было уже лет пятнадцать, я гулял по набережной, и огромная чайка испустила своё непотребство прямо мне на руку. Я долго стоял и смотрел ей вслед и вдруг осознал простую истину, которая мне тогда показалась чрезвычайно важной. «Говно ни откуда не берётся, и ни куда не девается — подумал я — оно просто перетекает из одной формы в другую. Вот летела птица — стало ей тяжело, она и облегчилась и дальше себе полетела рыбёшек ловить, а рыбёшки-то чай тоже не духом святым живы — «отходное» производство и у них налажено. Вот и кочует Говно от одного горемыки к другому пока не попадёт на видное место. А уж как попадёт — тут кому-то поработать придётся. Кому-то, кому смотреть на это, никаких сил и философского мировоззрения нету». В тот момент я понял, что борьба с Говном — это моя судьба, моё призвание, моё Ватерлоу, которое просрать никак нельзя. И начать придётся с самой неприятной, но и, в то же время, самой очевидной и бесхитростной его ипостаси — физической. Я стоял и смотрел в след улетающей птице и она мне казалась той волшебной чайкой из сказки, которую мне читали в детстве — чайкой со странным именем и фамилией, которые, не смотря на сложность в произношении, также хорошо подходили ей, как мне — мои. Две недели спустя, моя бабуля отошла в мир иной, перед смертью раскрыв тайну фамилии, что окончательно убедило меня в правильности выбранного пути. Закончив с отличием ПТУ №3, я поступил в распоряжение ЖЭКа №7, где и проработал бы до самой смерти, находясь в диалектическом противоборстве с силами Великого и Вечного Круговорота Говна в Природе, если бы не событие, которое снова перевернуло всю мою жизнь и заставило написать эти строки… У меня появилась Дверь. Даже не появилась, потому что, как я потом понял, Двери тоже ниоткуда не берутся и никуда не деваются, просто она, в один прекрасный день взяла и открылась. Хотя тогда мне казалось, что день был далеко не прекрасный…
Часть II: На пороге
День 9 ноября 1991 года отпечатался в моей памяти как поляроидная фотография. С самого утра в голове вертелась фраза из какой-то песни: «…здравствуй, чёрный понедельник...». Она как нельзя лучше подходила к ситуации, потому что день был действительно понедельником и именно накануне этого дня, в воскресенье, к нам, якобы погостить, приехала тёща. Праздник по поводу её прибытия, так удачно совпавший с необходимостью похмелиться после другого, не менее важного праздника, очень быстро перерос в неуправляемую пьянку, потому как похмелье, тем и отличается от, собственно, «традиционного распития спиртного по поводу...», что спиртного выпивается столько же, а настроение праздника уже не возвращается, и сколько ни пей — снова ощутить его не удаётся. От осознания этого факта простому человеку становится тоскливо, а средство от тоски у нас одно… Короче, проснулся я и понял: «надо идти». И пошёл. Идти мне было некуда, поэтому пошёл я на работу.
Я люблю осень, но в тот день ноябрь как-то особенно грубо и бесцеремонно навалился всей своей дождливой тяжестью и, тем самым, глубоко погрузил меня в мрачное состояние похмельного философствования на тему «пить или не пить». На пороге родного ЖЭКа мой внутренний Гамлет всё ещё находился в сомнении относительно того, в какую сторону склонить свой выбор. С одной стороны организм однозначно заявлял: «Не пить!», выдвигая в качестве аргументов тупую боль в области печени и одиночные прострелы разрывными в голове. С другой стороны мой дух метался в агонии вечного узника, которому не объявили приговор. В употреблении спиртного он находил то временное облегчение, которое позволяло на короткий миг притупить боль безысходности. Таким образом, сам того не подозревая, я столкнулся с вопросом вопросов, камнем преткновения всей человеческой философии, да и нечеловеческой наверное тоже: «что считать первичным — Дух или Материю?». Конечно, не с моим ПТУшным образованием решать такие проблемы, однако неразрешимость этого противоречия всегда приводила меня в неменьшее уныние, чем какого-нибудь образованного профессора, который хлеб свой насущный тем и добывает, что ломает голову над загадками Бытия.
Озабоченный вид сотрудников ЖЭКа сразу вывел меня из состояния раздвоения личности, потому что, судя по их лицам, мне предстояло участвовать в мероприятии, в котором понадобится присутствие духа и крепость тела.
— Петрович, привет! Что случилось? — спросил я пробегавшего мимо мастера.
— Авария в 41-ом. Форма №3. — ответил он, протягивая, похожую на лопату руку.
Мне стало совсем грустно. Словосочетание «форма №3» означало, что в этом самом 41-ом доме, очевидно, прорвало канализацию и говна там столько, что для устранения пробоины придётся надевать резиновые штаны от костюма ОЗК. Существуют ещё четвёртая и пятая формы, но это уже специфика, и вам она ни к чему.
Возле третьего подьезда злополучного дома собралась толпа жильцов — нас встречали как охотников за приведениями. Дело в том, что прорыв произошёл ещё в пятницу, но в праздничной суматохе или по какой то другой причине, замечено это было только в воскресенье — старушка, которая подкармливает подвальных котиков, заподозрила неладное, потому что в этот день котов на улице оказалось раза в три больше, чем обычно и от многих из них, как она выразилась: «… чем-то пахло...». Ежу понятно чем! Когда выяснилось в чём дело — в доме сразу отключили воду, чтобы население не имело возможности пользоваться удобствами. Горы немытой посуды и неочищенные желудки жильцов остались неудел, поэтому встречали нас как на параде, только оркестра не хватало.
На устранение неисправности ушло три часа — своего рода рекорд, учитывая условия работы. Когда огромный сосновый чоп был вбит куда следует, природа вокруг смогла вздохнуть спокойно, а мы, получив в дар от благодарных жильцов три бутылки водки «Кутузов» (по бутылке за час), слегка пошатываясь, направились в мастерскую, намереваясь восполнить моральный ущерб и заодно похмелится. Шли молча, как с поминок, только один Петя Хукин — наш второй сварщик, не терял присутствия духа.
— Анекдот хотите? Про нас, про слесарей, — предложил он — Пока вы там в дерьме плескались, мне один абориген рассказал.
— Давай, — согласились ребята. Никто не обижался на Петю. Все понимали, что руки у него, как говорится, из задницы растут, и толку в работе от него мало. Сам он объяснял это тем, что мол, по природе он правша, да вот, по какой-то совершенно непонятной причине, Бог наградил его двумя левыми руками и от этого все неприятности. Зато в компании Петя был незаменим и для бригады он был как «сын полка».
— Приходит как-то ученик в слесарку на практику, — начал он, — Ну его, значит, сразу к старому приставили, а тут как раз авария. Ну, на место пришли, открывают люк, а там говна по самый верх! Старый посмотрел на это дело, папироску притушил, фуфаечку скинул и туда — бултых — и занырнул. Через три минуты всплывает: «Ключ на двадцать семь!» — ну молодой дал ему ключ, а тот опять вдохнул, и на дно! Снова всплывает: «Разводной!» — кричит. Молодой опять подал, а тот в третий раз нырнул. Вдруг молодой видит, всё говно — раз! и рассосалось куда-то. Ну старый из люка вылез, фуфаечку надел, папироску раскурил и спрашивает: «Ну что, понял?» «Нет» — отвечает молодой. «Так учись, а то всю жизнь ключи подавать будешь!!!»
Все рассмеялись. Петрович аж за живот схватился — знакомая, видать, для него ситуация, к нему часто практикантов присылали. А мне вдруг не смешно стало. До слёз не смешно. «Это что же получается?» — думал я — «С самого раннего детства нас учат пониманию — „пойми, Ваня то, пойми, Ваня это — а не то бабай заберёт!”. А всё для чего? А чтоб в дальнейшей жизни поглубже мог в говно нырнуть! С пониманием нырнуть, и чтоб непременно рассосалось! А то, что оно никуда не девается, и если даже убывает, то и прибавляется где-то — это побоку. „Природа Мироздания!” — говорят. А самые хитрые ключи подают!»
— А вот ещё анекдот — тоже в тему, — не унимался Петя, — Попали как-то два слесаря в говно, да так попали что один по самые губы увяз, а второй — по подбородок! Ну вот, тот, который по подбородок, шевелится, выбраться пытается, а второй ему кричит: «Братушка! Не гони волну!!!»
Все снова заржали, кое-кто даже закашлялся, а меня этот анекдот окончательно добил. Раньше такого со мной никогда не случалось, чтоб с похмелья на такую философию пробивало, и работу я свою любил, даже почётной её считал. Но в тот день как-будто во мне что-то переполнилось и через край полилось: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» — пронеслось в голове — «Очень даже „в тему” анекдот! Со смыслом! А смысл в том, что все в говне и руку подать некому, а если сам выбраться пытаешься — так тебя тут же „не гони волну!” Как всё хитро спланировано! Все ходы просчитаны!»
В потоке мыслей я сам не заметил как остановился.
— Ты чего, Ваня? — спросил Петрович.
— Домой пойду, — ответил я.
— А бухать?
— Не хочу.
— Ты это брось! За психическим здоровьем тоже следить надо. Стресс, его ведь снимать надо.
— Пусть повисит ещё — потом сниму, — сказал я, пытаясь выдавить улыбку, — Пока, ребята.
Все попрощались. Видно было, что моё поведение им явно непонятно и даже подозрительно. А мне и самому оно непонятно и подозрительно было. Зачем мне домой? Там тёща, жена, а я ещё и не всё помню, что вчера было…
Семейная жизнь — это стратегия, особенно если она длится более десяти лет. И как в любой стратегии, даже самый небольшой перевес в численности даёт немалое преимущество противнику. Поэтому приезд «моей любимой мамы» не предвещал ничего хорошего — после празднования её прибытия в район дислокации предстояла долгая позиционная война, хотя пакт «о ненападении» мы подписали ещё много лет назад в ЗАГСе.
Всё выше описанное я привёл здесь только лишь для того, чтобы вы почувствовали, в каком состоянии я находился в тот день. Казалось, что всё было настроено против меня: люди, погода, автобусы — вся природа собиралась уничтожить маленького человека, медленно бредущего по дождливой улице. Подходя к двери своей квартиры я был совершенно уверен, что весна никогда не наступит, тёща никогда не уедет, а Говно ни за что не остановить даже дубовыми чопами.
Шагнув за порог, я сразу почувствовал напряжение. Оно витало в воздухе, висело на стенах и просто лежало на различных горизонтальных поверхностях. Меня не было в доме около шести часов и за это время группировки противника успели обменятся информацией и поднять друг другу боевой дух. А мой дух еле держался на ногах. Жена, почуяв это, сразу перешла в наступление:
— Чего так рано? Похмелился небось, так что работать не можешь!
— Да не пил я! — попытался отбиться я. Ругаться, не хотелось. Еще вспомнилось, что вчера, находясь, что называется, в состоянии «готовальни», я нагрубил тещё, и пытался воспитывать дочь. Много раз себе давал слово: попьянке с роднёй не спорить. И вот опять. Теперь у них было за что зацепится.
— Ты хоть помнишь, что вчера то творил? — не унималась жена.
— Помню конечно, я ж нормальный был…
— А все остальные, значит, ненормальные? — послышался голос тёщи.
Надо сказать, что её голос обладал совершенно оригинальным тембром. Слегка скрипучий, он мне почему-то казался голосом Папы Карло. Раньше я не обращал особого внимания на это обстоятельство, но в тот день её голос стал последней каплей, переполнившей сосуд моего сознания. Я понял вдруг, что на вопрос, который задал этот голос, мне нечего ответить. «Мамуля» была настолько уверена в своей нормальности, что из её уст этот вопрос прозвучал «слегка» комично.
Я засмеялся. Сначала не сильно, стараясь сдерживаться, а потом, не в силах преодолеть внутренний поток, откровенно расхохотался. Смех как бы разгорался внутри меня. Зародившись где-то в нижней части живота, он стал распространяться волнами по всему телу. Эти волны, следуя законам физики, сталкивались друг с другом, усиливались и порождали другие волны. Вскоре смех заполнил всё пространство квартиры. Он летал в воздухе, отражался от стен, ютился в вещах, людях и пустоте. На что бы я не посмотрел — всё становилось источником нового прилива неудержимого хохота. Я уже не помнил, что вызвало этот смех. Он стал как бы самодостаточным. Ко мне пришёл «Смех Без Причины Признак Дурачины», и я понял, что моя «нормальность» — тонкая соломинка, за которую человек держится всю свою жизнь — сейчас разлетится в пух и прах.
— Он нас за дураков держит! О детях бы подумал, идиот! — подлила масла в огонь тёща.
Я повалился на пол. Дышать было нечем. Сделать вдох не представлялось возможным, потому что смех всё усиливался. Я уже не хохотал, а только беззвучно вздрагивал, держась за живот. «Вот и всё, вот и смерть моя пришла» — подумал я. Но почему-то осознание этого факта не вызывало страха или беспокойства. Наоборот, смирение и внутреннее спокойствие охватили всё моё существо. Я лежал и ждал смерти и в этот момент… я вдруг услышал щелчок замка и скрип открывающейся двери…
Часть III: Внутри
Дверь была самая обычная: небрежно сбитая из плохо обструганных досок, она была выкрашена в коричневый цвет. Краска кое-где облезла и под нею можно было заметить слои старой — Дверь красили не один раз и почему-то всегда в разные цвета. Очень похожая дверь была у нас в слесарке, только у нашей не было глазка, а у этой глазок был, но врезали его как-то неестественно высоко, как будто по ту сторону Двери жил Дядя Стёпа — великан из детского стихотворения. Но самым интересным было то, что дверь висела в пустоте. Её совершенно ничего не поддерживало. Это казалось невозможным, но меня это почему-то не удивило. Когда я посмотрел себе под ноги, то увидел, что сам я вишу в такой же самой пустоте, хотя чувства говорили, что стою я на твёрдой поверхности. Ничего не оставалось кроме как войти. И я вошёл…
Хлоп! Дверь захлопнулась и я оказался в тишине нового, непонятно откуда взявшегося мира. Тишина поражала своей глубиной. Её можно было слушать, как кассету с любимым артистом. Ею можно было дышать и даже пить — всё пространство вокруг было наполнено тишиной, и из этой тишины пришла моя первая мысль в этом мире: «Я умер». Но почему-то дальше этой мысли мои размышления не пошли. Было ощущение, что эта мысль — последний выстрел с той стороны, отчаянная пуля, которая по воле случая залетела туда, куда пули обычно не залетают. Я огляделся. Впереди, до самого горизонта простиралась пустыня… Впрочем, здесь я должен оговорится. Дело в том, что далее мне придётся словами из нашего мира описывать мир за Дверью. Но в нашем языке нет слов, которые точно передавали бы то, что я ощутил. Да и наш, обычный мир, слова далеко не полностью описывают. Поэтому некоторые моменты я буду стараться разъяснять при помощи кучи других слов и сравнений. Вот, например, горизонта как такового там не было, а была совершенно плоская поверхность, которая очень, очень далеко скрывалась в сером тумане. И расстояние там измерялось по другому. Мне даже показалось, что пожелай я — и туман передвинулся бы ещё дальше или наоборот — приблизился. А ещё: пустыня была не пустыня. Она была наполнена, только я не мог понять чем. Оглянувшись на Дверь, я заметил что изнутри она выглядит точно также, как и снаружи, как будто для того, кто эту дверь придумал, не было разницы — входят в неё или выходят. А ещё, к своему удивлению, я обнаружил, что с этой стороны Дверь была в Стене. Я подошёл к ней поближе. То что я увидел потом поразило меня до глубины души, если можно называть душой то, чем я пребывал в этом удивительном мире. Стена была почти прозрачной. Слегка искажая картину, она всё же позволяла в деталях видеть происходящее за ней. Я смотрел на свою собственную квартиру. Я видел как тёща что-то кричит и размахивает руками, а жена склонилась над моим телом и пытается с ним что-то сделать. Самое интересное, что тело не выглядело мёртвым. Оно продолжало смеяться, хотя уже не так сильно, как раньше. Жена протягивала мне стакан с водой. Казалось, она была растерянна, как будто не ожидала, что наступление приведёт к таким последствиям. Я немного напряг слух, и услышал звук, исходящий из-за Стены. Он тоже был немного приглушённым, но вполне можно было разобрать слова:
—… до лампочки тебе семья! — кричала тёща, — Ты ж нас и в грош не ставишь! В глаза смеёшься! Ненормальными считаешь! А сам только и знаешь, что водку пить да разговоры разговаривать!
— Простите, Вера Андреевна, не со зла я. День был трудный, авария эта… В общем накопилось… Знаете, ведь и в правду всё смешно, вся жизнь наша — сплошной анекдот…
Я «выключил» звук и отвернулся от Стены. После того, что я увидел и услышал, а вернее, того «как» я это сделал, — мне стало совсем всё равно. Умер я или сошёл с ума — это не имело теперь никакого значения, потому что значение может иметь только то, что можно понять или, по крайней мере, надеяться на то, что когда-нибудь ты это поймёшь. Ни того ни другого у меня не было и я пошёл. Пошёл вдоль Стены. Время за Дверью тоже течёт как-то по другому, но можно сказать, что шёл я долго. Иногда я останавливался и смотрел наружу. Там сменялись картины — слесарка, улицы, квартиры, учреждения… Казалось, что если я так буду идти достаточно времени, то смогу заглянуть во все уголки нашего мира. Однажды, когда я смотрел на очередную картину за Стеной, меня осенило понимание одного факта. Все люди, которых я видел, были чем-то заняты. Они разговаривали, спали, ели, ходили на работу, занимались любовью… но никто, никто из них ни разу не посмотрел на Стену! Даже те, которые мечтательно глазели на звёзды, или спрашивали о чём-то Небо. Их взгляды всегда были направлены куда-то сквозь меня, хотя я точно знал, что ищут они именно то место, куда я попал — мир за Дверью. Один раз я видел, как какой-то парень, сначала сидел в позе, похожей на турецкую, только ноги у него были не просто скрещены, а ещё как-то хитро закручены. Потом он вдруг резко подскочил и побежал прямо на меня. Когда до стены оставалось примерно три-четыре шага, он сделал гигантский прыжок головой вперёд со сложенными по швам руками. В следующее мгновение я услышал сильный удар, и вся Стена зазвенела как церковный колокол на Пасху, но осталась целой и невредимой. Я догадался, что парень отчаянно пытался лбом прошибить Стену, но, как мне показалось, он действовал наугад, слепо проверяя реальность на прочность. Какая то обида и печаль за этих людей заполнила всё моё существо. В отличие от чувств, которые меня посещали раньше, требующих немедленных действий — борьбы за мир во всём мире или ещё за что нибудь — это чувство было каким-то светлым, смиренным, что ли. «Это естественный отбор» — прозвучал у меня в голове чей-то голос. От неожиданности я чуть не потерял сознание, если здесь это было вообще возможно. «Все люди могут попасть сюда, но для этого им надо хотя бы допустить мысль о существовании этого мира, Поверить в него, создать давление на Дверь...» — снова сказал голос. В этот раз я заметил, что голос был женским, и к тому же очень знакомым. Надо сказать, что в мире за Дверью чувства играли главную роль. Они как бы опережали мысли и сразу переходили в действие. Вот и в этот раз я ощутил чьё-то присутствие, и, не успев подумать об этом, повернулся на сто восемьдесят градусов. Там возле Стены, совсем недалеко, спиной ко мне стояла женщина, и я сразу понял, что голос принадлежал ей. Её платье из какого-то лёгкого, белого материала развивалось на неведомо откуда взявшемся ветру, отчего она была похожа на добрую волшебницу. Я без колебаний направился в её сторону. Чем ближе я подходил, тем сильнее во мне крепло чувство, что я очень давно знаю эту женщину, но не могу вспомнить откуда. Когда до неё оставалось несколько шагов, догадка яркой вспышкой осветила моё сознание.
— Аня!?? — услышал я свой голос. Женщина обернулась и… Да! Это была моя жена!
— Ну наконец-то! Я уже думала что никогда тебя не дождусь — сказала она. Видимо на моём лице застыло выражение крайнего удивления, потому что она сразу продолжила:
— Да, я здесь уже давно, с того самого момента как мы с тобой первый раз… — она замялась.
— Поцеловались? — вопрос мне и самому показался глупым.
— Не-е-ет! — засмеялась она, затем, посерьёзнев, добавила: Впрочем, это не важно — главное, что ты здесь.
Я очень хотел спросить «где здесь?», но она опередила меня:
— Смотри, — она показала рукой на стену.
Я посмотрел. За стеной, не известно откуда снова появилась наша квартира, хотя мне казалось, что она осталась далеко позади. Буря улеглась. «Мы» — я, тёща и жена — сидели за столом на кухне и пили чай. Со стороны всё выглядело вполне нормально, и нельзя было предположить, что по крайней мере двое из мирно беседующих, так сказать, не совсем «в себе».
— Они там, — продолжала жена, кивая в сторону Стены, — а мы здесь.
— А… — хотел спросить я, но она снова меня опередила:
— Маскировка. Мы вынуждены принимать правила Игры того мира, в котором живём. Но люди свободны по своей природе. Мама называет это «феноменом человека». Мы настолько безграничные существа, что можем быть везде и нигде одновременно, жаль только, что не все это понимают… Тогда бы не было вообще никакой Игры и правил.
— Как?!!! Твоя мама тоже здесь?
— О! Она, можно сказать, старожил. Как ты думаешь, кто тебе Дверь то открыл?
— А наши дети?
— Они пока там — она показала рукой куда-то в небо. Я посмотрел в этом направлении и увидел Дверь прямо в небесной сфере.
— Вот почему детей воспитывать надо очень осторожно, мы же их прямо оттуда вытягиваем! — сказала жена.
— А мы туда можем?
— Я же говорю «везде и нигде одновременно», но нам пока туда рано — здесь, у Стены дел хватает.
— Какие же здесь дела могут быть, ведь пустыня сплошная, хоть верблюдов разводи!
— Пустыня — это всё, что пока не проявлено. А проявить его — пара пустяков. Смотри.
Она совершенно ничего не делала, но в следующее мгновение Пустыня куда-то исчезла. Мы стояли посреди лесной поляны. Светило солнце, пели птицы, из леса вышел верблюд и как ни в чём ни бывало потрусил через луг по своим делам — всё было натуральным, живым и не вызывало никаких сомнений. Хотя я был «несколько» удивлён, собравшись с силами, я наконец решился задать свой главный, сокровенный вопрос:
— Скажи, Анечка, а где это всё? Где мы сейчас находимся? Где мир этот? И Стена, и Дверь — где они?
— Здесь — она прикоснулась пальцем к моему лбу, — Дверь у тебя в голове.
Видя что я ещё что-то хочу спросить, она приложила палец к моим губам и тихо сказала:
— Больше ничего не спрашивай. Ты и сам всё знаешь.
И я действительно знал. Всегда знал. И что предела нет знал. И что с Говном воевать — это только игра в Смысл Жизни. И что от этой бутафории, от этого Картонного Мира, который увлекает нас шелестением своих снов — всегда, в любой момент времени можно уйти, просто забыть о нём, и он зачахнет без нашего участия. Уйти в другой мир, смело и решительно
И Боги выйдут нам навстречу
Босые, влюблённые, в шапках-ушанках…
Поющие песни огромные как мир
Прекрасные как превращения
Долгие как Возвращение
Больные чудовищной Радостью
Светлые как чистые листы бумаги!
Бесконечностью рождённые и её рождающие
Мудрые и безумные словно Дети…
Невероятной силы и чистоты Чувство охватило меня. Радость, Тоска, Любовь, Печаль — всё было в этом Чувстве, и не было сил, чтобы удержать его в себе. Оно изливалось в окружающий мир и делало его прекрасным. Хотелось отдать его без остатка, и я знал, что оно никогда не закончится, потому что такова природа Человека.
За Стеной появилась слесарка. Всё было как обычно. На столе стоял начатый «Кутузов». Петя Хукин травил анекдоты, ребята смеялись, курили и ругались. Никто не смотрел на Стену. Не успел я подумать, как сама по себе появилась Дверь.
— Ты куда? — спросила жена.
— На работу.
— Ключи не забудь.
© IvanS, 1998г.
9 комментариев