4 октября 2013, 19:43
Masha777Джед МакКенна. Духовно неправильное просветление 8-10 (вторая книга трилогии)
8. Прескверная штука.
Я оглядываюсь на свою жизнь, где я продирался
сквозь туман с лингвистами и кандидатами;
теперь у меня нет ни насмешек, ни аргументов –
я наблюдаю и жду.
– Уолт Уитмен –
Я сидел на палубе, наблюдая за кораблями в заливе в прорезиненный бинокль, который всегда был здесь для этих целей. Так сидел я и думал о своём, пока Кертис не напугал меня, подойдя совсем близко, и протягивая мне отчёт о моём рейтинге.
– Вас критикуют, – сказал он.
– Хотелось бы, – ответил я.
– Вам не нужно хотеть, – сказал он, – смотрите.
– Мне не нужно смотреть, – сказал я, – у меня есть ты.
– Ну, я посмотрел, и вот тут полно всякой критики на вас.
У него в руках было около двадцати распечатанных писем и любительских отзывов. Неплохо, принимая в расчёт, сколько я просил его просмотреть.
– Что за критика?
– Некоторые говорят, что вы высокомерны, – ответил он.
– Окей, это больно. Что ещё?
– Не знаю. Ну, знаете, критика.
– Знаю, это похоже на критику, но это не настоящая критика. Я бы хотел, чтобы критика была обоснованной. Я не имею в виду критику против центрального послания книги, которое неопровержимо – если истина с нами, кто может быть против нас, верно? – но я всегда надеялся на обратную связь, которая могла бы обнаружить пробелы в моём выражении данного предмета. Мы хорошо постарались, чтобы книга была, э, законченной, чтобы она не оставила неотвеченных вопросов, чтобы она была самостоятельной и ей больше ничего не требовалось.
Кертис посмотрел на меня озадаченно.
– Помнишь, в первой книге говорится, что есть много вопросов, но не так много ответов?
– Да.
– Мы…
– Мы это кто? Как «Мы, император»?
– Многие люди прочли первую книгу до того, как она вышла в печать, выискивая недостатки, пробелы, упущения, логические ошибки.
– Окей.
– Мы хотели обеспечить присутствие этих немногих ответов в книге. Фактически, настоящая причина написания второй книги была в том, чтобы ответить на то, что у тебя в руках.
– На критику.
– Да, вроде того. На конструктивную критику. Мы надеялись, что если мы что-то упустили, забыли, не включили что-то важное, на это обратят внимание читатели и эта обратная связь с ними обеспечит основу для второй книги.
– Что вы и делаете.
– Вторую книгу? Да, но не ту, что мы планировали. Эта больше для развлечения – предоставляет различные перспективы, рассматривает стадии развития, описывает взгляд с необычной высоты. Говоря точнее, я думаю, она отразит разницу между двумя самыми распространёнными целями духовности: реализацией истины – просветлением, и человеческой зрелостью, что совсем другое, но что в действительности, я думаю, ищет большинство искателей. Вторая книга это не продолжение первой, понимаешь? Это не какой-то следующий уровень, или что-то подобное. Первая книга, как оказалось, сама по себе полна. Она стоит отдельно. Мы хорошо потрудились.
Он потряс распечатками.
– Тогда что всё это такое?
– Посмотри сам и выясни. Взгляни на это как адвокат или учёный. Посмотри сквозь эмоцию и попробуй обнаружить суть. Если кто-нибудь выдвинет веский аргумент, дай мне знать. Честное слово, для меня это было бы очень полезно.
– Некоторые говорят, что вы не просветлённый, потому что вы говорите «я», «я», «я» слишком много. Как будто у вас слишком большое эго.
Я улыбнулся.
– Ничто из этого не имеет никакого отношения ко мне. Здесь становится сложновато. Ты уверен, что хочешь это понять?
– Да.
Я указал на свободный стул, и он сел.
– Рассматривая группу людей, вообще-то любую группу, можно распределить индивидуумов по шкале привязанности к эго. На одном конце шкалы находятся те, кто полностью отождествляет себя с ложным «я», а на другом конце те, кто носит своё эго имперсонально, как свободную накидку. Улавливаешь? Те, кто в мире и принадлежат миру – с одной стороны, а те, кто в мире, но не принадлежат ему – с другой. Так как эта степень привязанности является единственной истинной мерой человеческого возраста, эта шкала может быть представлена в виде лет: скажем, от восьми до шестнадцати, понимаешь?
– Вроде, – сказал он. – Не совсем.
– Хорошо. Хорошо, что ты говоришь, что не понимаешь, когда не понимаешь. Мы продолжим, и ты поймёшь. То же самое с читателями духовной книги – их можно распределить по шкале привязанности к эго, которую, как мы говорим, точнее рассматривать как человеческий возраст. Такая книга, как «Прескверная штука», затронет более широкий круг читателей, чем для которого она действительно была бы полезной. Она говорит жёсткие вещи, очень взрослые. Она говорит, что нет истинной веры. Что гуру, медитации и духовные учения это незаметные хитрости, предназначенные для того, чтобы утешить внутреннего труса, а не выковать внутреннего героя. Поэтому «Прескверная штука» выглядит как духовная книга, но на самом деле это анти-духовная книга. Она выглядит так, как будто она для всех, но в реальности она лишь для немногих.
– Значит, когда говорят, что вы не можете быть просветлённым…
– Лично я? Ко мне это не имеет никакого отношения. Любой, кто пытается втянуть меня в это просто старается отвлечь себя от реального послания, послания для взрослых, послания о самоуничтожении. Это очень страшно. Если они говорят, что не верят, что я просветлённый, они и правы, и неправы. Они правы, потому что никто не просветлён. Я говорил об этом в первой книге – нет такой вещи как просветлённый человек, это неизменное противоречие. И они неправы, потому что когда ты говоришь о просветлении, то я являюсь именно тем, о чём ты говоришь, знаешь ты об этом или нет, нравится тебе это или нет. Но они основывают свои утверждения на чём-то другом. Они, возможно, думают, что просветление это субъективная вещь, что-то, что существует во сне, или, может быть, они думают, что я, как автор, ожидаю их одобрения или подтверждения, как будто моя подлинность зависит от мнения читателей. Духовный рынок воспитывает подобную динамику покупатель-продавец, вместо строжайшего научного исследования, что намного больше соответствовало бы делу такой важности.
– Похоже на борьбу за популярность.
– Именно. Существует позиция, что мнение чего-то стоит. Гёте говорил, что никто так безнадёжно не порабощён, как тот, кто ошибочно думает, что свободен. Думаю, это применимо и здесь. Люди могут говорить, что они духовны, или что они хотят знать истину, или всё, что угодно, но в основном они просто хотят того же, что и любой другой относительно больших вопросов – просто достаточно для того, чтобы устроиться, чтобы продолжать жить свою жизнь, может быть, делать всё немного лучше, немного подняться в своих глазах. Вот, в общем-то, и всё. Когда дело касается религии и духовности, то чем ближе ты присматриваешься, тем туманнее всё становится, и, думаю, многим нравится просто вот так болтаться в тумане.
– То есть, таковы эти люди, – он поднял листки, – если они говорят, что вы не знаете, что означает духовное просветление?
– Это интересный вопрос: Что означает духовное просветление? Я думаю, что оно означает пробуждение – реализацию истины, постоянное пребывание в недвойственном сознании – но, полагаю, другие думают иначе. Есть только три возможных направления: человеческая зрелость, реализация истины и возвышенные состояния сознания. Истина абсолютна, нет больше ничего, и если кто-то говорит, что просветление не означает реализацию истины, то он принижает просветление, а не истину. Нет ничего больше истины, и всё, что меньше истины – ложь, и сказать, что просветление означает что-то другое, чем реализация истины, значит сказать, что оно находится внутри иллюзии, что не очень-то похоже на просветление. Понимаешь, о чём я?
– Немного, – он озадаченно потряс головой, – Похоже на то, что люди ищут чего-то, но сами не знают чего, да и на самом деле найти не хотят.
Я рассмеялся, потому что это именно то, на что это похоже.
– И это не сумасшествие? – спросил он.
– Как и большинство человеческих игр.
– То есть, если достаточное количество людей делают это…
– …то это уже не сумасшествие.
– И вы пишете эти книги, – продолжал он, – о том, что есть на самом деле, и как это найти для людей, которые в реальности этого не хотят.
– Ну, да, может быть. Думаю, некоторые, всё же, хотят, и, думаю, кому-нибудь, в любой части шкалы, может пригодиться хорошая карта.
– Всё это похоже на…
– Что?
– Чёрт-те что.
– Да, – согласился я, – очень похоже.
Меня также сбивают с толку эти вопросы, как и Кертиса. Кто чего хочет? Насколько сильно? Почему? Кто искренен? Кто просто балуется? Кто использует пробуждение для того, чтобы покрепче заснуть? Дуальность это дремучий лес, в котором многие мнимые искатели истины используют мачете проницательности в качестве кухонного ножа. Не зная, куда они хотят идти, если вообще хотят, они довольны там, где они сейчас. Боясь подлинности, они хватаются за подделку, выбирая слова и украшения в ущерб подлинному изменению, подпитывая иллюзию духовного прогресса пустыми практиками и бесполезным знанием, бегая на месте, чтобы создать ощущение движения. А ещё важнее, что они не причиняют эго никакого вреда, используя духовность, чтобы усилить, а не разрушить образ себя. Любой, кто может объективно взглянуть на вещи, придёт к выводу, как Гёте, что чем больше мы уверены в своей правоте, тем больше, вероятно, мы заблуждаемся. Крепче всего Майя держит тогда, когда мы думаем, что её хватка слаба. Говорят, что никто не совершенен, и это буквальный факт. Если хочешь стать совершенным, стань никем. Единственный способ освободиться из лап Майи это не дать ей ни за что ухватиться.
– В книге вы говорите, что не достигли лучшего положения, так? – спросил Кертис. – Это правда? То есть, вот прямо сейчас, вы и я в одинаковом положении?
– Конечно. Мы оба сидим здесь, ощущаем солнце и ветер. Я не где-то на вершине горы. А ты не низвергнут в глубины ада. Разве я выгляжу блаженным?
– Блаженным?
– Неестественно счастливым.
– Вы выглядите как все люди.
– Вот. Если и есть какая-то практическая разница, то ты в лучшем положении, чем я. У тебя впереди жизнь, полная взлётов и падений, а у меня – жизнь, полная, э, удовлетворённости.
– Но удовлетворённость это хорошо.
– Не совсем. Удовлетворённость это то, что находится по ту сторону забора. Когда она есть, забываешь, что в ней такого хорошего.
– Значит, это плохо?
– Видишь, там гамак висит?
– Да.
– Отличный гамак, верно? Раскачиваешься в гамаке. Лёгкий ветерок. Ничто тебя не заботит. Звучит неплохо, да?
¬– Да, здорово.
– Это здорово в контрасте, но не как постоянное состояние. Может, полчаса в какой-нибудь воскресный денёк, но не как образ жизни. Понимаешь?
– Да. И у вас вот такая жизнь?
Я улыбнулся.
– Почти. Раскачиваться в гамаке с надвинутой на глаза шляпой и глупой улыбкой на лице – вот в основном моя жизнь.
– Звучит круто, чтобы жаловаться.
– Да, это так. Так вот, разница не в том, что у меня есть то, чего нет у тебя, а в том, что ты веришь во что-то, а я нет. Ты думаешь, это реально, а я даже не вижу этого. Вообще говоря, я даже не помню об этом.
– И что это?
– Всё. Всё, во что ты веришь. Всё, в чём ты абсолютно уверен. Всё, за что бы ты поручился жизнью.
Кертис постучал по столу.
– Ручаюсь жизнью, что это настоящий стол.
– Отличный пример, – сказал я. – Мне даже не в голову не придёт, что этот стол может существовать в реальности. У меня нет даже отдалённо напоминающей мысли об этом. У меня нет контекста, в котором такая мысль могла бы существовать. Для меня реальность не реальна.
– Вы говорите, что стола нет?
– Я говорю, что нет вопроса о столе.
Он посмотрел на меня изучающе, пытаясь определить, действительно ли я думаю, что стол, о который мы оба облокачиваемся, не реален.
– Вы живёте в «Холодеке», – сказал он, имея в виду компьютерную реальность в Стар Трек. – И не только стол. Я? Океан? Всё?
Я дал ему подумать над этим. Он быстро сообразил.
– Компьютер, конец программы, – сказал он и выжидающе огляделся, но ничего не изменилось. – Да, окей, думаю, я понял всё это из книги, но, кажется, есть что-то глубже, есть что-то ещё, о чём вы не говорите.
Я был впечатлён.
– Именно. Очень хорошо. Это реальность, истина, но Джед МакКенна не может выразить её, а читатель ухватить. Вот почему я сказал в книге – иди и посмотри сам. Это единственный возможный ответ. Я знаю, это непонятно. Тот, кто знает, о чём он говорит, никогда не скажет, что это можно понять. Это иная парадигма. Джед МакКенна может прекрасно говорить о том, о чём нельзя говорить, но Джед не более реален, чем этот стол, и он может говорить лишь о том, чего нет, а не о том, что есть.
– Но что-то же есть, верно? То есть, ну, не ничто?
– Не знаю. Может быть, ничто это всё.
– То есть, ничто может быть чем-то?
– Ты что-то имеешь против ничто?
– Ну, это как-то, не знаю, маловато.
Я снова рассмеялся.
– Да, если бы ты заказал это в ресторане, думаю, ты сожалел бы об этом.
– Что это значит?
– Это значит, что то, о чём мы говорим, не может являться чьим-то желанием. Этого нельзя достичь, желая его – но ненавидя и уничтожая его противоположность. Вот почему это процесс отрицания. Это может выглядеть как злость или ненависть, но это нечто большее. Понятно?
– Почти так же, как остальное.
– Да, вот такая это штука. Две разные парадигмы. Для теории это абсолютно бесполезно в отличие от практики, поэтому теоретики, наверное, будут немного недовольны.
– И таковы примерно ваши читатели, духовное сообщество?
– Не совсем. Э-э, сообщество, как таковое, духовно ориентированных людей, довольно разнообразно. Не существует сплочённости, центральной доктрины, единой ведущей философии, которая бы их объединяла, кроме выхода из общего потока. Есть течения в буддистской и индуистской мысли, касающиеся этого, но они не подводят никакой реальной основы. Существует много метафизических учений, я всего и не знаю, много о стиле жизни, обо всех сортах целебных средств. Поэтому нельзя приписать единое определяющее качество духовной аудитории вне определённой независимости от мыслей – не отвергнув общие взгляды на религию, здоровье, образ жизни, на всё, я полагаю.
– Значит, эти люди, которые вам пишут, то есть, я не имею в виду, что это всё плохо, это в основном хорошо, действительно хорошо, но плохо то….
– Что некоторые говорят, что я не могу быть просветлённым, потому что говорю из перспективы эгоистического существа?
– Ну, они так не говорят…
– Именно об этом говорится в первой книге так хорошо, как только можно сказать. Это один из ответов, которые не упущены. Ты прочитал книгу, можешь ли ты сказать, что их возражения основаны на том, что ты прочёл?
Он задумался.
– Да, могу сказать, что это так.
– Верно. Вот что я имел в виду, когда говорил, что эта книга для взрослых. Это не просветление для ленивых, или просветление за тридцать дней, или что-то наподобие. Конечно, она попадает в руки людей, у которых сказочное представление о духовности, и эти люди будут реагировать враждебно, когда кто-то будет говорить им, что это серьёзное дело с почти абсолютными шансами не провал.
– Эта книга для взрослых.
– Да, для людей, которые могут встретиться с фактами, даже если это факт, что они не хотят встречаться с фактами.
– Но это не связано с возрастом?
– Нет. Истинный возраст отличается от годичного с самого рождения. Ты старше, чем я был в твоём возрасте.
– Правда? Сколько мне тогда лет, по-вашему?
– Не знаю, ребёнок ещё. Одиннадцать? Двенадцать?
– Двенадцать? – напрягся он, расширив глаза. – Мне восемнадцать! Я могу пойти на войну!
Я поднял руки.
– Расслабься, – сказал я, – вдохни поглубже. Не нужно злиться. Отпусти это чувство.
Он быстро оправился.
– Окей, теперь посмотри на это чувство, на чувство оскорблённости. Сделай шаг назад и наблюдай себя, свои процессы. Посмотри на свою реакцию на мои слова. Вот что есть у тебя в руках. У людей, писавших мне письма, была такая же реакция, как сейчас у тебя. Они во что-то верили, а веры содержат в себе эмоции. И люди принимают всё на свой счёт. Это обнажает их суть. Это задевает их «я». Здесь нужно обнаружить, что ты не тот, кто ты думаешь. И это людей немного раздражает.
– Так мне не одиннадцать или двенадцать? Вы это сейчас сказали?
– Не знаю. Давай распилим тебя пополам и посчитаем кольца.
Он вновь посмотрел на меня озадаченно.
9. Радикально здравомыслящий человек.
Человеческое безумие это небесное чувство. Убегая от всего смертного разума, человек в конце концов приходит к той божественной мысли, которая для разума абсурдна и безумна, и тогда горе и благо кажутся бескомпромиссными и абсолютными, как сам Бог.
– Герман Мелвилл, «Моби Дик» –
Мы с Мэри обедали вместе каждый воскресный вечер. Из-за несовпадения наших расписаний это было единственным временем, когда мы могли увидеться. Она всё время пропадает где-то в городе, или в Нью-Лондоне, или в Гротоне, я всегда то там то сям, либо сплю допоздна, поэтому мы решили назначить воскресный вечер для наших встреч. В пределах получасовой езды находились десятки чудесных ресторанов, поэтому мы всегда шли в новое место и сменяли друг друга в оплате счёта. Я всегда заказывал бифштекс и заканчивал морепродуктами. Сегодня мы были в одном из местных яхт-клубов. Мы сидели за столом на наружной палубе, с любопытством рассматривая гавань. Я расправлялся с лобстером, у неё было что-то типа тушёного флорентийского морского окуня. Как обычно, у меня на уме был «Моби Дик», и, думаю, Мэри была счастлива снова обсудить это с кем-то после стольких лет без Билла.
– Значит, ты понял, почему Ахаб преследовал кита? – спросила она меня, начиная разговор. – Это не месть?
– Нет, это не месть. Ахаб не преследовал кита.
– Ахаб не преследовал кита?
– Нет.
– Капитан Ахаб не охотился на Моби Дика?
– Не-а.
– Да, окей, довольно смелое заявление. За чем же он охотился?
– Не знаю. Он сам не знал. Это не имеет значения.
– Но это не Моби Дик?
– Нет, Моби Дик, это то, что ему мешало. Моби Дик это то, что необходимо уничтожить. Он лишь пытался пройти дальше. Моби Дик стоял на пути, поэтому Моби Дик – враг.
– И это одно из твоих прозрений об этой книге?
– Нет, это было совершенно ясно. Ахаб говорил, что Моби Дик это стена между ним и свободой. Вот почему кит белый – он как чистый экран, на который мы можем проецировать наши препятствия на пути к свободе. Первым из двух моих прозрений было то, что «Моби Дик» это одна из величайших духовных книг. Это не рассказ о китобойном промысле или о морском приключении, но захватывающий дух рассказ о духовном исследовании. Наверное, глупо пытаться оценивать подобные вещи, но с практической точки зрения могу сказать, что это самая точная карта духовной местности, когда-либо созданная, и поэтому, это самая полезная духовная книга, когда-либо написанная, и поэтому, это самая лучшая книга вообще. Или таковы мои рассуждения.
Мэри склонила голову и улыбнулась в тихом смущении. Она перестала жевать, подняла салфетку, чтобы прикоснуться к губам, отхлебнула немного вина и несколько минут сидела молча, прежде чем заговорить.
– Джед, не знаю, знаешь ли ты об этом, или нет, и, может быть, тебе так не кажется, но я думаю, очень возможно, что ты написал лучшую духовную книгу, из когда-либо написанных.
Она подняла руку, не давая мне перебить себя.
– Пожалуйста, я не просто так это говорю. Знаю, тебе всё равно, и сомневаюсь, что её когда-нибудь признают таковой, но я не считаю это даже делом чьего-либо мнения. Не думаю, что любой разумный человек, который смог бы объективно взглянуть на неё, скажет иначе. Твоя книга это самое лучшее объяснение самой высокой материи. Вот прямо так: самое лучшее объяснение самой высокой материи. Я не какой-нибудь духовно продвинутый человек нью-эйдж, и не думаю, что когда-либо совершу то путешествие, которое совершил ты – не в этой жизни, по крайней мере – но благодаря тебе я поняла, действительно, впервые в своей жизни, сама, не заимствуя ни у кого, что происходит в реальности, чем является жизнь, и чем она не является.
Она сделала паузу, и я заметил, что она становится слегка возбуждённой.
– Я, правда не думаю, что может быть книга лучше твоей. Окей, извини, больше не буду. Значит, ты говоришь, что Моби Дик это великая духовная книга. Допускаю, что я несколько скептична, но я знаю, что ты просто так ничего не говоришь, и знаю, что ты не будешь заставлять меня поверить во что-то, поэтому я очень заинтригована. Но искренне сомневаюсь, что тебе удастся убедить меня в том, что «Моби Дик» это величайшая из книг, духовных или каких-либо ещё, когда-либо написанных. Для меня это место занято.
Я занялся лобстером. Несколько минут мы ели молча, прежде чем она продолжила разговор.
– Итак, «Моби Дик». Ты видишь там что-то, чего никто больше не видит?
– Насколько я могу судить, да, – сказал я. – Есть ключ, открывающий «Моби Дика». Когда у тебя есть ключ, он становится совершенно другой книгой. Действительно великой и важной книгой.
– Многие думают, что это и так великая и важная книга.
– Да, могу себе представить. В сегодняшней интерпретации это скорее неудачная книга. Меня не удивляет, что вначале книга не имела успеха, и Мелвилл умер в безвестности. Скорее меня удивляет то, что эта книга смогла возродиться. Она чудесна во многих аспектах, но терпит неудачу на высшем уровне, поэтому, – я пожал плечами, – что ещё остаётся?
– Мне кажется, я понимаю, о чём ты говоришь. Определённо не существует удовлетворительного объяснения мономании Ахаба, которая, похоже, является центральной темой книги.
– Да, я провёл последние несколько недель, просматривая комментарии к «Моби Дику». Я просмотрел всё в твоём доме, был в местных библиотеках и в городе, искал в интернете, где только можно. Я прочёл – ну, пробежал глазами – точки зрения, касающиеся «Моби Дика», со всех возможных перспектив, и ни одна из них не признаёт того факта, что все они восхищаются неверным уравнением – уравнением, которое не сходится. Это кажется странным, но факт остаётся фактом: «Моби Дик» приобретает смысл, только будучи верно интерпретирован, а насколько я смог выяснить, никто до сих пор этого не сделал. В общепринятой интерпретации, это печальная патетическая история о невротическом безумце, который уничтожает всё и вся в области своего влияния по необоснованным причинам – ради мести бессловесной твари, как сказал Старбок, которая покарала его из слепого инстинкта. Интересно отметить, что в течении ста пятидесяти лет читатели не смогли понять Мелвилла лучше, чем Страбок понимал Ахаба. Многие обозреватели пытались выжать сколь-нибудь великого смысла из книги, словно они знали, что это великое произведение классики и значит, уравнение должно сходиться, но оно не сходилось. Явно не сходилось. Король был голым. Некоторые критики говорят, что это история о Человеке, сражающимся с Судьбой или Богом, потому что это самые большие вещи, у которых есть названия. Современным эквивалентом их версии трагического героя Ахаба был бы мужик, который зашёл в кафе и застрелил тридцать человек из-за царапины на его машине. Вот Ахаб. Говорить, что «Моби Дик» великая книга в соответствии с таким взглядом, так же нелепо, как защищать того стрелка из кафе, возвышая его до какого-то великого мистического измерения. Это абсурд.
Это было определённо слишком много для её восприятия; она была слишком проницательна, чтобы не увидеть своё имя в списке моей обвинительной речи.
– И, однако, ты говоришь, что это великая книга.
– О, да, вне чисто литературного величия. Вот что я говорю. Это было одним из самых больших удовольствий в моей жизни открыть эту книгу и её автора.
– Ну, не заставляй меня ждать. Что такого ты увидел, что пропустили все остальные? Что это за ключ, который открывает «Моби Дика» и превращает его в совершенно другую книгу?
– Капитан Ахаб был в здравом уме. В более здравом, чем обычно. Радикально здравом.
Несколько мгновений она пристально смотрела на меня, чтобы понять, серьёзно ли я говорю. Наконец, она медленно заговорила.
– Я никогда не слышала правдоподобных аргументов в пользу здравомыслия Ахаба. Некоторые пытались, но это всегда было похоже на квадратную затычку в круглой дырке. Не могу себе представить интерпретацию, где капитана Ахаба можно воспринять как здравомыслящего человека.
– Знаю, – ответил я, – но я могу. Я абсолютно чётко это вижу. «Моби Дик» это как открытка, посланная нам Мелвиллом. До сих пор все полагали, что это игра его воображения, выдуманное место, но это не так. Это реальное изображение реального места и я узнаю его, потому что был там.
Мэри молча слушала меня. Она начинала немного волноваться. Книга Мелвилла, с которой она так долго была прекрасно знакома, которая была значительной частью её жизни, очень близкой её сердцу, начинала выглядеть не такой уж знакомой, возможно, даже немного враждебной.
– Герман Мелвилл составил карту, – продолжал я, – запредельного, о чём никто и подозревать не мог. Это совсем не то, что думают, это даже близко не похоже на то, что думают.
Мы с дочерью Мэри вместе ходили в школу танцев в те времена, когда ещё оставляли зубы под подушкой. Мы носили белые перчатки. Она была первой девочкой, которой я кланялся, а я был первым мальчиком, которому она делала реверанс. Мэри тогда назвала меня своим красавчиком. Теперь её красавчик вырос во что-то непонятное и, может быть, не такое красивое, которое сидело напротив неё прекрасным вечером, созерцая яхты в порту, и рассказывало ей о том, что она никогда не видела того, на что она наиболее пристально смотрела; что даже сейчас, когда её дети выросли, муж давно умер, а жизнь подходит к завершению, её путешествие может только начинаться. Она волновалась не оттого, что чувствовала начало чего-то нового, но скорее из-за того, что обычно предшествует началу. Жизненные циклы не совпадают с циклами тела. Это может стать абсолютно новым миром, абсолютно новой жизнью в любом возрасте, но перед тем, как принять новое, мы должны отпустить старое.
10. Кем бы ты ни был, обнимающий меня.
Уолт Уитмен
Кем бы ты ни был, обнимающий меня,
всё бесполезно без одной вещи.
Честно предупреждаю тебя, прежде чем ты увлечёшь меня дальше –
я не тот, кто ты думаешь, но совсем другой.
Кто мог бы стать моим последователем?
Кто смог бы назвать себя кандидатом на мою любовь?
Этот путь покрыт мраком –
результат неопределён, возможно разрушителен;
Тебе придётся оставить всё остальное –
только я должен быть твоим Богом, единственным и непреложным.
И даже тогда твоё послушание будет долгим и изнурительным,
вся прошлая теория твоей жизни и всё сходство
с жизнями вокруг должно быть отброшено.
Так отпусти меня сейчас, не доставляй себе лишних хлопот –
сними руку с моего плеча,
оставь меня и иди своей дорогой.
Или где-то украдкой в лесу попытайся,
или на гребне скалы, на открытом воздухе
(ведь я не могу появиться в комнате под крышей какого-то дома,
и ни в одной компании,
и в библиотеках я лежу немой, тупой, либо не рождённый, либо мёртвый),
но, быть может, на высоком холме –
сперва проверь хорошенько, нет ли кого на много миль вокруг –
я появлюсь вдруг,
Или, быть может, на плывущем корабле, или на берегу моря,
или на каком-то тихом острове,
и позволю тебе прикоснуться своими губами к моим
долгим поцелуем верного товарища,
или жениха,
ведь я твой жених, я твой товарищ.
Или, если захочешь, я проберусь под твои одежды,
где смогу почувствовать биение твоего сердца,
или прильнуть к твоему бедру.
Унеси меня с собой, когда отправишься в путь по земле или по морю,
ведь для меня достаточно – лучше всего – просто прикасаться к тебе,
и вот так, прикасаясь к тебе, я тихо усну
и унесусь в вечность.
Но эти строки – обман, ты рискуешь быть обманутым,
ты никогда не поймёшь их, не поймёшь меня,
сперва они ускользнут от тебя, потом ещё больше –
и, уж конечно, я ускользну от тебя,
даже когда ты будешь уверен,
что непременно меня поймал, смотри!
Ты увидишь, как я уже вырвался из твоих рук.
Я не для того занимался тем, что писал эту книгу,
чтобы читая её, ты смог всё понять,
Ведь не тот лучше всего знает меня, кто восхищается мной
и хвастливо меня превозносит,
И кандидаты на мою любовь (или очень немногие из них)
не становятся победителями,
И мои поэмы делают не только добро –
они делают столько же зла, а может, и больше,
Потому что всё бесполезно без того, что ты много раз
мог угадать, но так и не угадал – того, на что я намекал.
Поэтому отпусти меня, и иди своей дорогой.
Перевод Павла Шуклина.
Я оглядываюсь на свою жизнь, где я продирался
сквозь туман с лингвистами и кандидатами;
теперь у меня нет ни насмешек, ни аргументов –
я наблюдаю и жду.
– Уолт Уитмен –
Я сидел на палубе, наблюдая за кораблями в заливе в прорезиненный бинокль, который всегда был здесь для этих целей. Так сидел я и думал о своём, пока Кертис не напугал меня, подойдя совсем близко, и протягивая мне отчёт о моём рейтинге.
– Вас критикуют, – сказал он.
– Хотелось бы, – ответил я.
– Вам не нужно хотеть, – сказал он, – смотрите.
– Мне не нужно смотреть, – сказал я, – у меня есть ты.
– Ну, я посмотрел, и вот тут полно всякой критики на вас.
У него в руках было около двадцати распечатанных писем и любительских отзывов. Неплохо, принимая в расчёт, сколько я просил его просмотреть.
– Что за критика?
– Некоторые говорят, что вы высокомерны, – ответил он.
– Окей, это больно. Что ещё?
– Не знаю. Ну, знаете, критика.
– Знаю, это похоже на критику, но это не настоящая критика. Я бы хотел, чтобы критика была обоснованной. Я не имею в виду критику против центрального послания книги, которое неопровержимо – если истина с нами, кто может быть против нас, верно? – но я всегда надеялся на обратную связь, которая могла бы обнаружить пробелы в моём выражении данного предмета. Мы хорошо постарались, чтобы книга была, э, законченной, чтобы она не оставила неотвеченных вопросов, чтобы она была самостоятельной и ей больше ничего не требовалось.
Кертис посмотрел на меня озадаченно.
– Помнишь, в первой книге говорится, что есть много вопросов, но не так много ответов?
– Да.
– Мы…
– Мы это кто? Как «Мы, император»?
– Многие люди прочли первую книгу до того, как она вышла в печать, выискивая недостатки, пробелы, упущения, логические ошибки.
– Окей.
– Мы хотели обеспечить присутствие этих немногих ответов в книге. Фактически, настоящая причина написания второй книги была в том, чтобы ответить на то, что у тебя в руках.
– На критику.
– Да, вроде того. На конструктивную критику. Мы надеялись, что если мы что-то упустили, забыли, не включили что-то важное, на это обратят внимание читатели и эта обратная связь с ними обеспечит основу для второй книги.
– Что вы и делаете.
– Вторую книгу? Да, но не ту, что мы планировали. Эта больше для развлечения – предоставляет различные перспективы, рассматривает стадии развития, описывает взгляд с необычной высоты. Говоря точнее, я думаю, она отразит разницу между двумя самыми распространёнными целями духовности: реализацией истины – просветлением, и человеческой зрелостью, что совсем другое, но что в действительности, я думаю, ищет большинство искателей. Вторая книга это не продолжение первой, понимаешь? Это не какой-то следующий уровень, или что-то подобное. Первая книга, как оказалось, сама по себе полна. Она стоит отдельно. Мы хорошо потрудились.
Он потряс распечатками.
– Тогда что всё это такое?
– Посмотри сам и выясни. Взгляни на это как адвокат или учёный. Посмотри сквозь эмоцию и попробуй обнаружить суть. Если кто-нибудь выдвинет веский аргумент, дай мне знать. Честное слово, для меня это было бы очень полезно.
– Некоторые говорят, что вы не просветлённый, потому что вы говорите «я», «я», «я» слишком много. Как будто у вас слишком большое эго.
Я улыбнулся.
– Ничто из этого не имеет никакого отношения ко мне. Здесь становится сложновато. Ты уверен, что хочешь это понять?
– Да.
Я указал на свободный стул, и он сел.
– Рассматривая группу людей, вообще-то любую группу, можно распределить индивидуумов по шкале привязанности к эго. На одном конце шкалы находятся те, кто полностью отождествляет себя с ложным «я», а на другом конце те, кто носит своё эго имперсонально, как свободную накидку. Улавливаешь? Те, кто в мире и принадлежат миру – с одной стороны, а те, кто в мире, но не принадлежат ему – с другой. Так как эта степень привязанности является единственной истинной мерой человеческого возраста, эта шкала может быть представлена в виде лет: скажем, от восьми до шестнадцати, понимаешь?
– Вроде, – сказал он. – Не совсем.
– Хорошо. Хорошо, что ты говоришь, что не понимаешь, когда не понимаешь. Мы продолжим, и ты поймёшь. То же самое с читателями духовной книги – их можно распределить по шкале привязанности к эго, которую, как мы говорим, точнее рассматривать как человеческий возраст. Такая книга, как «Прескверная штука», затронет более широкий круг читателей, чем для которого она действительно была бы полезной. Она говорит жёсткие вещи, очень взрослые. Она говорит, что нет истинной веры. Что гуру, медитации и духовные учения это незаметные хитрости, предназначенные для того, чтобы утешить внутреннего труса, а не выковать внутреннего героя. Поэтому «Прескверная штука» выглядит как духовная книга, но на самом деле это анти-духовная книга. Она выглядит так, как будто она для всех, но в реальности она лишь для немногих.
– Значит, когда говорят, что вы не можете быть просветлённым…
– Лично я? Ко мне это не имеет никакого отношения. Любой, кто пытается втянуть меня в это просто старается отвлечь себя от реального послания, послания для взрослых, послания о самоуничтожении. Это очень страшно. Если они говорят, что не верят, что я просветлённый, они и правы, и неправы. Они правы, потому что никто не просветлён. Я говорил об этом в первой книге – нет такой вещи как просветлённый человек, это неизменное противоречие. И они неправы, потому что когда ты говоришь о просветлении, то я являюсь именно тем, о чём ты говоришь, знаешь ты об этом или нет, нравится тебе это или нет. Но они основывают свои утверждения на чём-то другом. Они, возможно, думают, что просветление это субъективная вещь, что-то, что существует во сне, или, может быть, они думают, что я, как автор, ожидаю их одобрения или подтверждения, как будто моя подлинность зависит от мнения читателей. Духовный рынок воспитывает подобную динамику покупатель-продавец, вместо строжайшего научного исследования, что намного больше соответствовало бы делу такой важности.
– Похоже на борьбу за популярность.
– Именно. Существует позиция, что мнение чего-то стоит. Гёте говорил, что никто так безнадёжно не порабощён, как тот, кто ошибочно думает, что свободен. Думаю, это применимо и здесь. Люди могут говорить, что они духовны, или что они хотят знать истину, или всё, что угодно, но в основном они просто хотят того же, что и любой другой относительно больших вопросов – просто достаточно для того, чтобы устроиться, чтобы продолжать жить свою жизнь, может быть, делать всё немного лучше, немного подняться в своих глазах. Вот, в общем-то, и всё. Когда дело касается религии и духовности, то чем ближе ты присматриваешься, тем туманнее всё становится, и, думаю, многим нравится просто вот так болтаться в тумане.
– То есть, таковы эти люди, – он поднял листки, – если они говорят, что вы не знаете, что означает духовное просветление?
– Это интересный вопрос: Что означает духовное просветление? Я думаю, что оно означает пробуждение – реализацию истины, постоянное пребывание в недвойственном сознании – но, полагаю, другие думают иначе. Есть только три возможных направления: человеческая зрелость, реализация истины и возвышенные состояния сознания. Истина абсолютна, нет больше ничего, и если кто-то говорит, что просветление не означает реализацию истины, то он принижает просветление, а не истину. Нет ничего больше истины, и всё, что меньше истины – ложь, и сказать, что просветление означает что-то другое, чем реализация истины, значит сказать, что оно находится внутри иллюзии, что не очень-то похоже на просветление. Понимаешь, о чём я?
– Немного, – он озадаченно потряс головой, – Похоже на то, что люди ищут чего-то, но сами не знают чего, да и на самом деле найти не хотят.
Я рассмеялся, потому что это именно то, на что это похоже.
– И это не сумасшествие? – спросил он.
– Как и большинство человеческих игр.
– То есть, если достаточное количество людей делают это…
– …то это уже не сумасшествие.
– И вы пишете эти книги, – продолжал он, – о том, что есть на самом деле, и как это найти для людей, которые в реальности этого не хотят.
– Ну, да, может быть. Думаю, некоторые, всё же, хотят, и, думаю, кому-нибудь, в любой части шкалы, может пригодиться хорошая карта.
– Всё это похоже на…
– Что?
– Чёрт-те что.
– Да, – согласился я, – очень похоже.
Меня также сбивают с толку эти вопросы, как и Кертиса. Кто чего хочет? Насколько сильно? Почему? Кто искренен? Кто просто балуется? Кто использует пробуждение для того, чтобы покрепче заснуть? Дуальность это дремучий лес, в котором многие мнимые искатели истины используют мачете проницательности в качестве кухонного ножа. Не зная, куда они хотят идти, если вообще хотят, они довольны там, где они сейчас. Боясь подлинности, они хватаются за подделку, выбирая слова и украшения в ущерб подлинному изменению, подпитывая иллюзию духовного прогресса пустыми практиками и бесполезным знанием, бегая на месте, чтобы создать ощущение движения. А ещё важнее, что они не причиняют эго никакого вреда, используя духовность, чтобы усилить, а не разрушить образ себя. Любой, кто может объективно взглянуть на вещи, придёт к выводу, как Гёте, что чем больше мы уверены в своей правоте, тем больше, вероятно, мы заблуждаемся. Крепче всего Майя держит тогда, когда мы думаем, что её хватка слаба. Говорят, что никто не совершенен, и это буквальный факт. Если хочешь стать совершенным, стань никем. Единственный способ освободиться из лап Майи это не дать ей ни за что ухватиться.
– В книге вы говорите, что не достигли лучшего положения, так? – спросил Кертис. – Это правда? То есть, вот прямо сейчас, вы и я в одинаковом положении?
– Конечно. Мы оба сидим здесь, ощущаем солнце и ветер. Я не где-то на вершине горы. А ты не низвергнут в глубины ада. Разве я выгляжу блаженным?
– Блаженным?
– Неестественно счастливым.
– Вы выглядите как все люди.
– Вот. Если и есть какая-то практическая разница, то ты в лучшем положении, чем я. У тебя впереди жизнь, полная взлётов и падений, а у меня – жизнь, полная, э, удовлетворённости.
– Но удовлетворённость это хорошо.
– Не совсем. Удовлетворённость это то, что находится по ту сторону забора. Когда она есть, забываешь, что в ней такого хорошего.
– Значит, это плохо?
– Видишь, там гамак висит?
– Да.
– Отличный гамак, верно? Раскачиваешься в гамаке. Лёгкий ветерок. Ничто тебя не заботит. Звучит неплохо, да?
¬– Да, здорово.
– Это здорово в контрасте, но не как постоянное состояние. Может, полчаса в какой-нибудь воскресный денёк, но не как образ жизни. Понимаешь?
– Да. И у вас вот такая жизнь?
Я улыбнулся.
– Почти. Раскачиваться в гамаке с надвинутой на глаза шляпой и глупой улыбкой на лице – вот в основном моя жизнь.
– Звучит круто, чтобы жаловаться.
– Да, это так. Так вот, разница не в том, что у меня есть то, чего нет у тебя, а в том, что ты веришь во что-то, а я нет. Ты думаешь, это реально, а я даже не вижу этого. Вообще говоря, я даже не помню об этом.
– И что это?
– Всё. Всё, во что ты веришь. Всё, в чём ты абсолютно уверен. Всё, за что бы ты поручился жизнью.
Кертис постучал по столу.
– Ручаюсь жизнью, что это настоящий стол.
– Отличный пример, – сказал я. – Мне даже не в голову не придёт, что этот стол может существовать в реальности. У меня нет даже отдалённо напоминающей мысли об этом. У меня нет контекста, в котором такая мысль могла бы существовать. Для меня реальность не реальна.
– Вы говорите, что стола нет?
– Я говорю, что нет вопроса о столе.
Он посмотрел на меня изучающе, пытаясь определить, действительно ли я думаю, что стол, о который мы оба облокачиваемся, не реален.
– Вы живёте в «Холодеке», – сказал он, имея в виду компьютерную реальность в Стар Трек. – И не только стол. Я? Океан? Всё?
Я дал ему подумать над этим. Он быстро сообразил.
– Компьютер, конец программы, – сказал он и выжидающе огляделся, но ничего не изменилось. – Да, окей, думаю, я понял всё это из книги, но, кажется, есть что-то глубже, есть что-то ещё, о чём вы не говорите.
Я был впечатлён.
– Именно. Очень хорошо. Это реальность, истина, но Джед МакКенна не может выразить её, а читатель ухватить. Вот почему я сказал в книге – иди и посмотри сам. Это единственный возможный ответ. Я знаю, это непонятно. Тот, кто знает, о чём он говорит, никогда не скажет, что это можно понять. Это иная парадигма. Джед МакКенна может прекрасно говорить о том, о чём нельзя говорить, но Джед не более реален, чем этот стол, и он может говорить лишь о том, чего нет, а не о том, что есть.
– Но что-то же есть, верно? То есть, ну, не ничто?
– Не знаю. Может быть, ничто это всё.
– То есть, ничто может быть чем-то?
– Ты что-то имеешь против ничто?
– Ну, это как-то, не знаю, маловато.
Я снова рассмеялся.
– Да, если бы ты заказал это в ресторане, думаю, ты сожалел бы об этом.
– Что это значит?
– Это значит, что то, о чём мы говорим, не может являться чьим-то желанием. Этого нельзя достичь, желая его – но ненавидя и уничтожая его противоположность. Вот почему это процесс отрицания. Это может выглядеть как злость или ненависть, но это нечто большее. Понятно?
– Почти так же, как остальное.
– Да, вот такая это штука. Две разные парадигмы. Для теории это абсолютно бесполезно в отличие от практики, поэтому теоретики, наверное, будут немного недовольны.
– И таковы примерно ваши читатели, духовное сообщество?
– Не совсем. Э-э, сообщество, как таковое, духовно ориентированных людей, довольно разнообразно. Не существует сплочённости, центральной доктрины, единой ведущей философии, которая бы их объединяла, кроме выхода из общего потока. Есть течения в буддистской и индуистской мысли, касающиеся этого, но они не подводят никакой реальной основы. Существует много метафизических учений, я всего и не знаю, много о стиле жизни, обо всех сортах целебных средств. Поэтому нельзя приписать единое определяющее качество духовной аудитории вне определённой независимости от мыслей – не отвергнув общие взгляды на религию, здоровье, образ жизни, на всё, я полагаю.
– Значит, эти люди, которые вам пишут, то есть, я не имею в виду, что это всё плохо, это в основном хорошо, действительно хорошо, но плохо то….
– Что некоторые говорят, что я не могу быть просветлённым, потому что говорю из перспективы эгоистического существа?
– Ну, они так не говорят…
– Именно об этом говорится в первой книге так хорошо, как только можно сказать. Это один из ответов, которые не упущены. Ты прочитал книгу, можешь ли ты сказать, что их возражения основаны на том, что ты прочёл?
Он задумался.
– Да, могу сказать, что это так.
– Верно. Вот что я имел в виду, когда говорил, что эта книга для взрослых. Это не просветление для ленивых, или просветление за тридцать дней, или что-то наподобие. Конечно, она попадает в руки людей, у которых сказочное представление о духовности, и эти люди будут реагировать враждебно, когда кто-то будет говорить им, что это серьёзное дело с почти абсолютными шансами не провал.
– Эта книга для взрослых.
– Да, для людей, которые могут встретиться с фактами, даже если это факт, что они не хотят встречаться с фактами.
– Но это не связано с возрастом?
– Нет. Истинный возраст отличается от годичного с самого рождения. Ты старше, чем я был в твоём возрасте.
– Правда? Сколько мне тогда лет, по-вашему?
– Не знаю, ребёнок ещё. Одиннадцать? Двенадцать?
– Двенадцать? – напрягся он, расширив глаза. – Мне восемнадцать! Я могу пойти на войну!
Я поднял руки.
– Расслабься, – сказал я, – вдохни поглубже. Не нужно злиться. Отпусти это чувство.
Он быстро оправился.
– Окей, теперь посмотри на это чувство, на чувство оскорблённости. Сделай шаг назад и наблюдай себя, свои процессы. Посмотри на свою реакцию на мои слова. Вот что есть у тебя в руках. У людей, писавших мне письма, была такая же реакция, как сейчас у тебя. Они во что-то верили, а веры содержат в себе эмоции. И люди принимают всё на свой счёт. Это обнажает их суть. Это задевает их «я». Здесь нужно обнаружить, что ты не тот, кто ты думаешь. И это людей немного раздражает.
– Так мне не одиннадцать или двенадцать? Вы это сейчас сказали?
– Не знаю. Давай распилим тебя пополам и посчитаем кольца.
Он вновь посмотрел на меня озадаченно.
9. Радикально здравомыслящий человек.
Человеческое безумие это небесное чувство. Убегая от всего смертного разума, человек в конце концов приходит к той божественной мысли, которая для разума абсурдна и безумна, и тогда горе и благо кажутся бескомпромиссными и абсолютными, как сам Бог.
– Герман Мелвилл, «Моби Дик» –
Мы с Мэри обедали вместе каждый воскресный вечер. Из-за несовпадения наших расписаний это было единственным временем, когда мы могли увидеться. Она всё время пропадает где-то в городе, или в Нью-Лондоне, или в Гротоне, я всегда то там то сям, либо сплю допоздна, поэтому мы решили назначить воскресный вечер для наших встреч. В пределах получасовой езды находились десятки чудесных ресторанов, поэтому мы всегда шли в новое место и сменяли друг друга в оплате счёта. Я всегда заказывал бифштекс и заканчивал морепродуктами. Сегодня мы были в одном из местных яхт-клубов. Мы сидели за столом на наружной палубе, с любопытством рассматривая гавань. Я расправлялся с лобстером, у неё было что-то типа тушёного флорентийского морского окуня. Как обычно, у меня на уме был «Моби Дик», и, думаю, Мэри была счастлива снова обсудить это с кем-то после стольких лет без Билла.
– Значит, ты понял, почему Ахаб преследовал кита? – спросила она меня, начиная разговор. – Это не месть?
– Нет, это не месть. Ахаб не преследовал кита.
– Ахаб не преследовал кита?
– Нет.
– Капитан Ахаб не охотился на Моби Дика?
– Не-а.
– Да, окей, довольно смелое заявление. За чем же он охотился?
– Не знаю. Он сам не знал. Это не имеет значения.
– Но это не Моби Дик?
– Нет, Моби Дик, это то, что ему мешало. Моби Дик это то, что необходимо уничтожить. Он лишь пытался пройти дальше. Моби Дик стоял на пути, поэтому Моби Дик – враг.
– И это одно из твоих прозрений об этой книге?
– Нет, это было совершенно ясно. Ахаб говорил, что Моби Дик это стена между ним и свободой. Вот почему кит белый – он как чистый экран, на который мы можем проецировать наши препятствия на пути к свободе. Первым из двух моих прозрений было то, что «Моби Дик» это одна из величайших духовных книг. Это не рассказ о китобойном промысле или о морском приключении, но захватывающий дух рассказ о духовном исследовании. Наверное, глупо пытаться оценивать подобные вещи, но с практической точки зрения могу сказать, что это самая точная карта духовной местности, когда-либо созданная, и поэтому, это самая полезная духовная книга, когда-либо написанная, и поэтому, это самая лучшая книга вообще. Или таковы мои рассуждения.
Мэри склонила голову и улыбнулась в тихом смущении. Она перестала жевать, подняла салфетку, чтобы прикоснуться к губам, отхлебнула немного вина и несколько минут сидела молча, прежде чем заговорить.
– Джед, не знаю, знаешь ли ты об этом, или нет, и, может быть, тебе так не кажется, но я думаю, очень возможно, что ты написал лучшую духовную книгу, из когда-либо написанных.
Она подняла руку, не давая мне перебить себя.
– Пожалуйста, я не просто так это говорю. Знаю, тебе всё равно, и сомневаюсь, что её когда-нибудь признают таковой, но я не считаю это даже делом чьего-либо мнения. Не думаю, что любой разумный человек, который смог бы объективно взглянуть на неё, скажет иначе. Твоя книга это самое лучшее объяснение самой высокой материи. Вот прямо так: самое лучшее объяснение самой высокой материи. Я не какой-нибудь духовно продвинутый человек нью-эйдж, и не думаю, что когда-либо совершу то путешествие, которое совершил ты – не в этой жизни, по крайней мере – но благодаря тебе я поняла, действительно, впервые в своей жизни, сама, не заимствуя ни у кого, что происходит в реальности, чем является жизнь, и чем она не является.
Она сделала паузу, и я заметил, что она становится слегка возбуждённой.
– Я, правда не думаю, что может быть книга лучше твоей. Окей, извини, больше не буду. Значит, ты говоришь, что Моби Дик это великая духовная книга. Допускаю, что я несколько скептична, но я знаю, что ты просто так ничего не говоришь, и знаю, что ты не будешь заставлять меня поверить во что-то, поэтому я очень заинтригована. Но искренне сомневаюсь, что тебе удастся убедить меня в том, что «Моби Дик» это величайшая из книг, духовных или каких-либо ещё, когда-либо написанных. Для меня это место занято.
Я занялся лобстером. Несколько минут мы ели молча, прежде чем она продолжила разговор.
– Итак, «Моби Дик». Ты видишь там что-то, чего никто больше не видит?
– Насколько я могу судить, да, – сказал я. – Есть ключ, открывающий «Моби Дика». Когда у тебя есть ключ, он становится совершенно другой книгой. Действительно великой и важной книгой.
– Многие думают, что это и так великая и важная книга.
– Да, могу себе представить. В сегодняшней интерпретации это скорее неудачная книга. Меня не удивляет, что вначале книга не имела успеха, и Мелвилл умер в безвестности. Скорее меня удивляет то, что эта книга смогла возродиться. Она чудесна во многих аспектах, но терпит неудачу на высшем уровне, поэтому, – я пожал плечами, – что ещё остаётся?
– Мне кажется, я понимаю, о чём ты говоришь. Определённо не существует удовлетворительного объяснения мономании Ахаба, которая, похоже, является центральной темой книги.
– Да, я провёл последние несколько недель, просматривая комментарии к «Моби Дику». Я просмотрел всё в твоём доме, был в местных библиотеках и в городе, искал в интернете, где только можно. Я прочёл – ну, пробежал глазами – точки зрения, касающиеся «Моби Дика», со всех возможных перспектив, и ни одна из них не признаёт того факта, что все они восхищаются неверным уравнением – уравнением, которое не сходится. Это кажется странным, но факт остаётся фактом: «Моби Дик» приобретает смысл, только будучи верно интерпретирован, а насколько я смог выяснить, никто до сих пор этого не сделал. В общепринятой интерпретации, это печальная патетическая история о невротическом безумце, который уничтожает всё и вся в области своего влияния по необоснованным причинам – ради мести бессловесной твари, как сказал Старбок, которая покарала его из слепого инстинкта. Интересно отметить, что в течении ста пятидесяти лет читатели не смогли понять Мелвилла лучше, чем Страбок понимал Ахаба. Многие обозреватели пытались выжать сколь-нибудь великого смысла из книги, словно они знали, что это великое произведение классики и значит, уравнение должно сходиться, но оно не сходилось. Явно не сходилось. Король был голым. Некоторые критики говорят, что это история о Человеке, сражающимся с Судьбой или Богом, потому что это самые большие вещи, у которых есть названия. Современным эквивалентом их версии трагического героя Ахаба был бы мужик, который зашёл в кафе и застрелил тридцать человек из-за царапины на его машине. Вот Ахаб. Говорить, что «Моби Дик» великая книга в соответствии с таким взглядом, так же нелепо, как защищать того стрелка из кафе, возвышая его до какого-то великого мистического измерения. Это абсурд.
Это было определённо слишком много для её восприятия; она была слишком проницательна, чтобы не увидеть своё имя в списке моей обвинительной речи.
– И, однако, ты говоришь, что это великая книга.
– О, да, вне чисто литературного величия. Вот что я говорю. Это было одним из самых больших удовольствий в моей жизни открыть эту книгу и её автора.
– Ну, не заставляй меня ждать. Что такого ты увидел, что пропустили все остальные? Что это за ключ, который открывает «Моби Дика» и превращает его в совершенно другую книгу?
– Капитан Ахаб был в здравом уме. В более здравом, чем обычно. Радикально здравом.
Несколько мгновений она пристально смотрела на меня, чтобы понять, серьёзно ли я говорю. Наконец, она медленно заговорила.
– Я никогда не слышала правдоподобных аргументов в пользу здравомыслия Ахаба. Некоторые пытались, но это всегда было похоже на квадратную затычку в круглой дырке. Не могу себе представить интерпретацию, где капитана Ахаба можно воспринять как здравомыслящего человека.
– Знаю, – ответил я, – но я могу. Я абсолютно чётко это вижу. «Моби Дик» это как открытка, посланная нам Мелвиллом. До сих пор все полагали, что это игра его воображения, выдуманное место, но это не так. Это реальное изображение реального места и я узнаю его, потому что был там.
Мэри молча слушала меня. Она начинала немного волноваться. Книга Мелвилла, с которой она так долго была прекрасно знакома, которая была значительной частью её жизни, очень близкой её сердцу, начинала выглядеть не такой уж знакомой, возможно, даже немного враждебной.
– Герман Мелвилл составил карту, – продолжал я, – запредельного, о чём никто и подозревать не мог. Это совсем не то, что думают, это даже близко не похоже на то, что думают.
Мы с дочерью Мэри вместе ходили в школу танцев в те времена, когда ещё оставляли зубы под подушкой. Мы носили белые перчатки. Она была первой девочкой, которой я кланялся, а я был первым мальчиком, которому она делала реверанс. Мэри тогда назвала меня своим красавчиком. Теперь её красавчик вырос во что-то непонятное и, может быть, не такое красивое, которое сидело напротив неё прекрасным вечером, созерцая яхты в порту, и рассказывало ей о том, что она никогда не видела того, на что она наиболее пристально смотрела; что даже сейчас, когда её дети выросли, муж давно умер, а жизнь подходит к завершению, её путешествие может только начинаться. Она волновалась не оттого, что чувствовала начало чего-то нового, но скорее из-за того, что обычно предшествует началу. Жизненные циклы не совпадают с циклами тела. Это может стать абсолютно новым миром, абсолютно новой жизнью в любом возрасте, но перед тем, как принять новое, мы должны отпустить старое.
10. Кем бы ты ни был, обнимающий меня.
Уолт Уитмен
Кем бы ты ни был, обнимающий меня,
всё бесполезно без одной вещи.
Честно предупреждаю тебя, прежде чем ты увлечёшь меня дальше –
я не тот, кто ты думаешь, но совсем другой.
Кто мог бы стать моим последователем?
Кто смог бы назвать себя кандидатом на мою любовь?
Этот путь покрыт мраком –
результат неопределён, возможно разрушителен;
Тебе придётся оставить всё остальное –
только я должен быть твоим Богом, единственным и непреложным.
И даже тогда твоё послушание будет долгим и изнурительным,
вся прошлая теория твоей жизни и всё сходство
с жизнями вокруг должно быть отброшено.
Так отпусти меня сейчас, не доставляй себе лишних хлопот –
сними руку с моего плеча,
оставь меня и иди своей дорогой.
Или где-то украдкой в лесу попытайся,
или на гребне скалы, на открытом воздухе
(ведь я не могу появиться в комнате под крышей какого-то дома,
и ни в одной компании,
и в библиотеках я лежу немой, тупой, либо не рождённый, либо мёртвый),
но, быть может, на высоком холме –
сперва проверь хорошенько, нет ли кого на много миль вокруг –
я появлюсь вдруг,
Или, быть может, на плывущем корабле, или на берегу моря,
или на каком-то тихом острове,
и позволю тебе прикоснуться своими губами к моим
долгим поцелуем верного товарища,
или жениха,
ведь я твой жених, я твой товарищ.
Или, если захочешь, я проберусь под твои одежды,
где смогу почувствовать биение твоего сердца,
или прильнуть к твоему бедру.
Унеси меня с собой, когда отправишься в путь по земле или по морю,
ведь для меня достаточно – лучше всего – просто прикасаться к тебе,
и вот так, прикасаясь к тебе, я тихо усну
и унесусь в вечность.
Но эти строки – обман, ты рискуешь быть обманутым,
ты никогда не поймёшь их, не поймёшь меня,
сперва они ускользнут от тебя, потом ещё больше –
и, уж конечно, я ускользну от тебя,
даже когда ты будешь уверен,
что непременно меня поймал, смотри!
Ты увидишь, как я уже вырвался из твоих рук.
Я не для того занимался тем, что писал эту книгу,
чтобы читая её, ты смог всё понять,
Ведь не тот лучше всего знает меня, кто восхищается мной
и хвастливо меня превозносит,
И кандидаты на мою любовь (или очень немногие из них)
не становятся победителями,
И мои поэмы делают не только добро –
они делают столько же зла, а может, и больше,
Потому что всё бесполезно без того, что ты много раз
мог угадать, но так и не угадал – того, на что я намекал.
Поэтому отпусти меня, и иди своей дорогой.
Перевод Павла Шуклина.
2 комментария