26 ноября 2013, 17:05
Masha777Джед МакКенна. Духовно неправильное просветление 35-Эпилог (вторая книга трилогии)
35. Величайшая история на свете.
На суше нельзя точно выяснить, как в реальности выглядит кит. Единственный способ, с помощью которого можно извлечь хотя бы сносное представление о его живом образе, это самому отправиться в охоту на китов; но в этом случае есть немалый риск в любой момент получить пробоину и затонуть. Посему, мне кажется, не стоит быть слишком настойчивым в своём любопытстве касательно этого Левиафана.
– Герман Мелвилл, «Моби Дик» –
Мы с Мэри сидели в ресторане на вершине утёса с видом на море. Вероятно, это был наш последний подобный обед вместе, поскольку через пару дней я собирался уехать. Я приехал в Нью-Йорк в основном из-за кое-каких дел, которые можно было провернуть только здесь, но уже всё закончено, и мне хотелось поехать куда-нибудь ещё – в Орландо или Седар Пойнт, хотя вряд ли можно хорошо повеселиться, катаясь на лучших в мире американских горках в одиночку.
Мы обсуждали «Моби Дик». Мы часто о нём говорили. Этот интерес был общим для нас, также, как для них с Вильямом. В течении моего визита большинство разговоров крутились вокруг «Моби Дика» и бесчисленных примеров, показывающих, что книга оказывается гораздо более осмысленной, если читатель понимает, что она не об охоте на кита, не о добре и зле, не о Боге и Дьяволе, но о том, как прорваться сквозь стену, о чистоте намерения, о смертельной схватке человека за свою свободу.
Во всех этих разговорах маячила одна вещь, на которую я намекал, но не говорил о ней прямо – моё второе озарение относительно «Моби Дика», недостающая развязка. Не так важно выяснить, о чём в действительности эта книга, как осознать, насколько она триумфальна и восхитительно завершённа. «Моби Дик» это не один из шедевров, это Шедевр. Это величайшая история на свете, когда понимаешь уровень, на котором она фактически оперирует. Надеюсь, что Мэри достигнет этого уровня прежде, чем я покину её через несколько дней, но всё зависит от неё.
Мы обсуждали мою вторую книгу, эту, и как я планирую вплести в неё «Моби Дик», базируясь на моём понимании неизвестного архетипа Ахаба – «Архетипа Освобождения» – модели существа, в которое должен превратиться тот, кто захочет достичь скорости, необходимой для того, чтобы вырваться на свободу.
– У меня тонны записей, – сказал я, когда прибыли мои мидии и макароны в оливковом масле, – но ещё несколько месяцев уйдёт на то, чтобы скомпилировать всё это в контексте книги.
– Ты действительно хочешь начать со слов «Зовите меня Ахаб»?
– Да.
– Очень смело, – сказала она, – и очень правильно. Я абсолютно согласна. Мне было очень приятно, что ты погостил здесь, и помог мне проникнуть в книгу немного глубже, – глаза её сверкнули. – Честное слово, мне будет не хватать тебя, этих обедов, разговоров о книге.
Это затронуло печальную струну. Уверен, ей было одиноко с тех пор, как она потеряла Вильяма. «Моби Дик» был их общей темой, и со мной она как бы заново переживала те времена. Она улыбнулась и немного оживилась.
– Ты ведь знаешь, что я не отпущу тебя, пока ты не расскажешь мне о своём втором озарении?
Я игриво улыбнулся.
– У тебя будет черновик книги. Возможно, ты найдёшь его там.
Она рассмеялась.
– Знаешь, если вдуматься, – сказала она скромно, – ты говоришь, «Зовите меня Ахаб», но в каком-то смысле ты больше Измаил, чем Ахаб.
Ахххх.
– Сейчас, ты имеешь в виду? – допытывался я. – Тот, кто я сейчас?
– Да, – сказала она, – с твоими книгами, рассказыванием истории, пересмотром всего путешествия, включая годы Ахаба.
Вот оно. Она поняла, только ещё не знает.
«Моби Дик» сам является серией масок, сквозь которые читатель должен прорваться. Был ли кто-нибудь, кто смог прорваться сквозь все его маски? Может быть, но я не обнаружил признаков этого. Некоторые могли догадываться об этом, но если ты не проделал работу, ты не получишь от неё выгоды. Любой может сказать «тат твам аси», и любой может усвоить концепцию «тат твам аси», но иметь «тат твам аси» в качестве своей живой реальности это совсем другое дело. И не важно, придём ли мы туда первыми или последними, смысл в том, чтобы добраться туда, а не заработать вымпел.
– «И только я остался в живых, чтобы поведать вам», – процитировал я Измаила из эпилога. – Да, теперь Измаил было бы более точным именем для меня. – Я многозначительно посмотрел ей прямо в глаза. – Какое интересное наблюдение.
– Что? – сказала она. – Что такое? Ты, наконец, скажешь мне, что было тем вторым озарением?
– Мне уже не нужно говорить тебе. Это как красные туфельки. Ты сама прекрасно всё знаешь.
Она не желала, чтобы с ней играли в кошки-мышки.
– Джед, – сказала она строго.
– Как умер Ахаб?
– Как умер Ахаб? Верёвка. Верёвка от гарпуна. Он вонзил свой гарпун в Моби Дика, и верёвка обвилась вокруг его шеи и утащила его под воду.
– Означает ли это, что он умер?
– Означает ли…? Нет, нет, не думаю. Это лишь допускает, что когда он…
– Первые три слова в книге. Какая самая знаменитая начальная строчка в литературе?
– «Зовите меня Измаил», – процитировала она.
– Что это означает, Мэри? Какой смысл так говорить? Какой смысл говорить так в самых первых словах книги?
– Ну, – протянула она, размышляя. – Он хочет представиться…
– Какой подтекст?
– Подтекст?
– Этих трёх слов?
– Ну, полагаю, таким образом он хочет дать нам понять, что он на самом деле не… Он говорит…
– Что случилось с Пипом?
– С Пипом? Его тоже утащило…
Щёлк.
Её глаза округлились. Она на мгновенье замолкла, едва дыша, положив руки на грудь.
– О, чёрт, – прошептала она. – Чёрт.
В тот же момент её голос сорвался, и глаза наполнились слезами. Из груди вырвался глубокий стон. Она подняла к губам салфетку, и я занялся своими мидиями, чтобы не мешать ей.
– Извини, – сказала она, встала, взяла свою сумочку и быстро вышла из ресторана.
Ну, ладно, всё равно сегодня моя очередь платить.
***
Я не говорю этих слов из-за денег,
или чтобы заполнить время в ожидании корабля.
– Уолт Уитмен –
Как я говорил в первой книге, в моём положении трудно встретить беспристрастного наблюдателя. Никто не находится вне игры. В горящей топке нет разницы между постоянным жителем и посетителем. Огонь не ведёт переговоров, и «ничто» не горит. Я узкий специалист. Я не пускаюсь в пустые разговоры. Я заинтересован только в одном – сжечь все слои.
Не каждое эго воспламеняется, когда человек спрашивает у меня время, но если ты готов на серьёзный разговор со мной и ты честен с собой, ты будешь другим человеком по окончании этого разговора. Такой разговор может занять минуту или год, но когда он будет окончен, ты вскочишь и побежишь, а так как твоя территория это ты, то с каждым новым шагом ты умираешь и рождаешься вновь.
Сначала я показал Мэри, что «Моби Дик» это история о сжигании слоёв, о прорыве сквозь маски. Прочитав «Прескверную штуку», она поняла, о чём я говорил, и увидела это сама. Мы провели много счастливых обедов вместе, обсуждая, как это замечание делает «Моби Дик» другой, на много более интересной и понятной, книгой, и почему это замечание ускользало от читателей и критиков в течении полутора столетий.
Теперь Мэри увидела вторую вещь, бόльшую, что «Моби Дик» это история не о сжигании слоёв, но история о человеке, который сжигает слои, о том, как он стал таким человеком, и о том, кем этот человек стал потом.
Мэри – чудесная женщина. Она одна из тех сердечных, скромных людей, которых мы все хотим иметь в своей жизни. Но каким бы чудесным и завидным это ни было, это всего лишь композиция слоёв, а все слои это лишь вуали, а все вуали очень огнеопасны.
Я говорил это много раз, и это правда – предпочтения здесь роли не играют. Не важно, чего вы хотите и почему вы здесь. Если вы стоите в топке, тот факт, что вы не намерены гореть, не защитит вас от огня. Или, говоря словами Мелвилла, единственный способ узнать, что такое кит, это отправиться в море, но таким образом вы подвергаете себя немалому риску в любой момент получить пробоину и пойти ко дну.
Здесь не выдают значков «посетитель».
Я приехал в гости Мэри, потому что мы заинтересовались друг другом после продолжительной переписки и телефонных разговоров. Она приглашала погостить. Она говорила, что у неё большой дом со множеством свободных комнат в прекрасном месте, к которому я и так испытывал глубокую нежность, и я согласился. Когда я приехал, именно Мэри была тем, кто заинтересовал меня «Моби Диком» – она говорила, насколько он прекрасен, что она любила его преподавать, и что он был для неё чем-то очень особенным. Она сказала, что пишет книгу о «Моби Дике», которую хочет посвятить памяти мужа. Вместе с Уильямом они обожали «Моби Дика» – наслаждались процессом расшифровки его символизма, читали книги о нём и его авторе. Всю свою супружескую жизнь они любили ездить в Нью-Бедфорд, Нантакет и Кэйп Код, делая покупки, обедая в ресторанах, посещая музеи. «Моби Дик» был объединяющей их общей страстью.
Стал бы я читать «Моби Дик» самостоятельно? Может быть, а может, и нет. Стал бы я читать его, только чтобы доставить удовольствие своей хозяйке? Наверное, нет. Но были и другие факторы, вложившие мне в руки эту книгу, поэтому я сделал то, что сделал, подчиняясь господствующим ветрам, лишь распознав их – я начал читать эту пугающую своей толщиной книгу об охоте на китов и одержимости, и вскоре мне пришло несколько очень интересных прозрений на счёт этой книги и её автора, и я стал чётко понимать, зачем её вложили мне руки.
Конечно, я не собирался преподавать Мэри урок, основываясь на книге, или с её помощью сопроводить её на следующий уровень. Так это не работает. Я не думаю и не планирую, я наблюдаю. Я не рулю, я лишь следую течениям – рулят они. «Моби Дик» совершенно ошеломил меня. Во-первых, я был поражён величием этой книги, говоря лишь о литературных достоинствах, бесшабашном юморе и весёлости. Это не та книга, которую прочтя с начала до конца можно сказать, что прочитал её. «Моби Дик» может потребовать от читателя большой самоотдачи, даже хотя бы чтобы достичь того неверного её понимания, в разумной степени ознакомившись с ней. Я был поражён глубиной и сложностью книги, её непростой, бросающей вызов философией и оригинальной символикой. Я также был потрясён её юмором. «Моби Дик» это очаровательно весёлая книга.
Далее, меня потрясло нечто настолько громадное и невероятное, что я провёл следующие несколько недель, пытаясь опровергнуть это. Но сделать этого я не смог, и, в конце концов, пришёл к разумной уверенности, что спустя сто пятьдесят лет со дня первой публикации, никто, за вероятным исключением Германа Мелвилла, не понимает «Моби Дик».
Читатели и критики, похоже, преуспели в понимании многого из того, что происходит внутри книги, но не книги в целом – не в объединяющем взгляде, где всё обретает совершенный смысл. На высшем уровне смысл книги ускользал ото всех. Я просмотрел сотни рецензий, комментариев, мнений и предисловий, и нашёл, признают они это или нет, что критики, читатели и обозреватели абсолютно сбиты с толку. Некоторые признают, что не поняли её. Другие утверждают, что её невозможно понять. Третьи пытаются втиснуть её в удобные теории, касающиеся в основном того, что олицетворяет собой конфликт между Ахабом и Моби Диком. Те, кто объявляют кита Богом или Судьбой, подходят ближе всех, если принять, что Бог или Судьба означают Воплощение Верхового Тюремщика, которого можно назвать Майей – Госпожой Тюрьмы Двойственности. В конечном итоге, Бог, Судьба и Майя это лишь внешние символы внутреннего состояния. Моби Дик это Ложь.
Многие критики решили проблему, просто назвав Ахаба сумасшедшим. Понятно, почему они так могли подумать, но ведь если твой главный персонаж движим безумием, значит вся твоя история просто о чуваке, у которого съехала крыша. Вряд ли это возможно в данном случае. Некоторые пытались доказать, что Ахаб не был безумным, но без надлежащей перспективы это невозможно. Угаданный правильный ответ не в счёт.
С того момента я стал читать «Моби Дик» в совершенно новом свете. Ахабу не нужно было много говорить, чтобы я понял, что он отнюдь не сумасшедший. А как только я дошёл до места, где он призывает рваться сквозь маску, я был почти уверен, что держу в руках книгу, являющуюся шедевром неизвестной философии – Истины – и что Ахаб это набросок неизвестного архетипа – Архетипа Освобождения.
«Моби Дик» похож на картину, нарисованную художником, обладающим цветовым восприятием, которую анализирует, критикует и судит чёрно-белый мир. Невозможна никакая интерпретация без необходимой воспринимающей способности. Она написана в цвете, и рассматривать её нужно в цвете. Она не играет в чёрно-белом, не важно, как вы её подсветите, или насколько сощурите глаза. По той причине, что я обладаю способностью видеть цвета, и что она случайно попалась мне на глаза, я достаточно ясно увидел то, что другие не смогли. Неудивительно, что она оставалась в забвении семьдесят лет, и фактически спустя ещё восемьдесят лет увидела свет. Без такой воспринимающей способности «Моби Дик» может быть лишь серой неразберихой. Но, рассмотренный в верном свете, это американская Махабхарата.
Возможно, рассказывать людям о величии чего-либо, чего они сами не в состоянии увидеть, бессмысленно. Но к счастью, необходимая воспринимающая способность находится не в глазах, но за ними, и любой, кто захочет, сможет увидеть.
Смотрите сами.
Ахаб не погиб. Ахаб это Измаил. «Моби Дик» это история не о путешествии одного корабля в течении нескольких месяцев, но это путешествие одного человека в течении жизни. Слова Ахаба:
«Сорок, сорок, сорок лет назад! – о, да! Сорок лет постоянной охоты за китами! Сорок лет нужды, опасностей, свирепых бурь! Сорок лет в беспощадном море! На сорок лет покинул Ахаб мирную землю, сорок лет он ведёт войну с ужасами морских глубин!»
Первыми тремя словами книги «Зовите меня Измаил» нам сообщают об этом. В сущности, нам говорят: «Я не скажу вам, кто я». Но почему нет? Почему рассказчик истории о китах желает скрыть свою личность от читателей? И зачем так нарочито сообщать об этом в самых первых словах?
Потому что Мелвилл ведёт честную игру. Он размещает это именно там, где мы сможем это увидеть. Он прячет это на самом видном месте. Ключ к «Моби Дику» спрятан в самых первых трёх словах.
Да, Измаил это Ахаб. Рассказчик это Ахаб. Ахаб был тем, кто остался в живых, два дня плавая в одиночестве на гробу Квикега, сирота. Мы не видели Ахаба мёртвым или умирающим. Верёвка обвилась ему вокруг шеи и утащила из лодки. Вот и всё. Означает ли это, что он умер? Нет, не физически. Мелвилл явно предвещает это, сначала отправляя на дно Пипа:
Море, как бы глумясь, удерживало его смертное тело на поверхности, поглотив между тем его бессмертную душу. Однако, поглотив не полностью. Оно унесло её живую в дивные глубины, где причудливые формы первозданного мира скользили туда и сюда перед его неподвижными глазами; где скупой водяной – Мудрость – раскрывал перед ним свои сокровища; где посреди радостной, бессердечной, всегда юной вечности Пип увидел бесчисленную множественность и божественную вездесущность коралловых насекомых, воздвигавших из могучих водяных сводов свои колоссальные аркады. Он увидел ступню Бога на педали ткацкого станка, и рассказал об этом; и поэтому его товарищи по команде прозвали его помешанным. Человеческое безумие это небесный разум. Отбившись ото всего смертного разума, человек, наконец, приходит к той божественной мысли, которая для рассудка совершенно абсурдна и безумна; и в благости или в горе он становится непреклонным и безразличным, как его Бог.
Он увидел ступню Бога на педали ткацкого станка. Нам показали это на примере Пипа, значит, то же самое произошло с Ахабом.
***
Не спеша закончив обедать, и хорошо прогулявшись по склону холма и по побережью, я взял такси до дома и приехал спустя часа два после того, как Мэри ушла из ресторана. Я нашёл её сидящей за столом Уильяма в кабинете; небольшой островок света от настольной лампы создавал вокруг неё тёплое свечение. На столе стоял нетронутый бокал хереса. Перед ней лежали раскрытыми две книги: «Моби Дик» и Библия. Когда я вошёл, она держала ручку над жёлтым линованным блокнотом, делая заметки. Я остановился в дверях, не желая вторгаться в её процесс.
Она подняла голову и увидела меня.
– Мой красавчик, – сказала она ласково.
Я промолчал.
– Он будет между людьми, как дикий осёл, – сказала она.
– Прошу прощения?
Она зачитала из Библии.
– «Он будет между людьми как дикий осёл, руки его на всех, и руки всех на него, жить будет он пред лицем всех братьев своих». (Бытие 16:12)
– Кто будет?
– Измаил, – ответила она. – Так Бог сказал об Измаиле.
Я промолчал.
– Вот что писал Мелвилл Натаниелю Хоторну о «Моби Дике»: «Я написал нечестивую книгу и чувствую себя чистым как агнец».
Я кивнул.
– Библия нигилиста, – сказал я. – Настольная книга искателя истины.
– Да, – сказала она. – Полагаю, так оно и есть. Было абсурдом полагать, что Мелвилл не знал совершенно точно, что он пишет. Он только что назвал это.
– Не делай это заслугой Мелвилла, – сказал я. – Дело здесь не только в нём. Ведь есть другой автор, можно назвать его океаном. Мелвилл не получил, чего хотел от «Моби Дика», но другой автор всегда получает то, что ему надо. Если будешь пытаться рассматривать книгу через Мелвилла, ты упустишь суть. Океан – вот истинный автор, но у него нет рук. Он действует через нас.
Она кивнула.
– Думаю, я поняла. Входи, пожалуйста, – сказала она. – Всё нормально. Садись.
Я сделал, как мне было сказано, и сел в один из плюшево-кожаных стульев «Королевы Анны» напротив стола. Через минуту она перестала писать, положила ручку, сняла очки и заговорила.
– Да, Джед, спустя сто пятьдесят лет после того, как Мелвилл написал «Моби Дик», похоже, ты оказался первым, кто понял, о чём он. – Она подняла очки. – Поздравляю.
– Здорово, – ответил я. – За это я должен что-нибудь получить. Красивый значок, например.
– Мне кажется, что книга под названием «Духовно неправильное просветление», начинающаяся со слов «Зовите меня Ахаб», не привлечёт много внимания в литературном мире.
– Эх, плакал мой значок.
Она слегка криво улыбнулась.
– И я поздравляю тебя, ты второй человек, – предложил я.
Она закатила глаза.
– Серьёзно, – сказал я, – подумай о том, что здесь на самом деле произошло. Ты продемонстрировала намерение. Ты заявила вселенной единственно понятным ей способом, своими желаниями и действиями, что хочешь-таки раскусить громадную загадку этой книги. Попробуй признать это. Посмотри на нас с тобой. На ту неправдоподобность, с которой нас свели вместе. Я не организовывал это, ты же знаешь. – Я встретился с ней глазами. – Знаешь?
Она кивнула, размышляя. Она была всё ещё в небольшом шоке, но уже выходила из него.
– Ты получила, что просила, – сказал я.
Она опять кивнула и оглянулась на жёлтый блокнот, в котором делала записи.
– Его всегда считали неверно составленным романом, – сказала она, – но теперь, теперь я не знаю, что это. Если рассматривать эту книгу как воспоминания человека о своём жизненном поиске – не о китобое, не о ките, а о философском исследовании человека продолжительностью в целую жизнь, достигшем своей кульминации, как ты говоришь, в мономании, необходимой для того, чтобы прорваться сквозь последнюю маску. Это Ахаб чувствовал промозглый ноябрь в своей душе сорока годами ранее, это он отправился в море, чтобы убежать от убийственного отчаяния. Это Ахаб рассказывает свою историю, подробно излагая жизнь философского мореплавания. Это всё теперь так очевидно.
Она замолчала и постучала ручкой по жёлтому блокноту.
– За последние полчаса я обнаружила тридцать вещей, которые раньше не имели никакого смысла, а теперь имеют. Это просто льётся потоком. Можно продолжать снова и снова. И я буду продолжать. Теперь это совсем другая книга, или скорее, я вижу её другими глазами. Я выбрасываю ту книгу, на которую потратила десять лет, и начинаю с чистого листа.
Она записала что-то в блокнот, затем зачеркнула.
– Если всмотреться глубже, – сказала она, – можно находить подтверждение твоей теории снова и снова в жизни Мелвилла и в его работе до и после «Моби Дика». Теперь всё понятно.
Она посмотрела на жёлтый блокнот и покачала головой.
– Измаил, Илия, Мэйпл, Федалла, шрамы Перта, огонь, молния, сон Стабба, стада китов, квадрант, пророчества! Как же я могла этого не видеть? Боже, да один Пип!
Когда что-то становится ясным, трудно понять, как ты не видел этого раньше. Она зачитала отрывок, где Ахаб изливает свой гнев, в сущности, на Майю – олицетворение его пленителя. Мэри читает прекрасно. Я закрыл глаза и позволил словам свободно проникать в меня:
«Теперь я знаю тебя, о ясный дух, и я знаю теперь, что правильное поклонение тебе это неповиновение. Ни любовь, ни почтение не вызовут твоей милости, и даже за ненависть ты можешь только убить; и все убиты. Но не бесстрашный идиот стоит сейчас перед тобой. Я признаю твою бессловесную, неуловимую силу; но до последнего издыхания своей сотрясающей землю жизни я буду противостоять этой безусловной, безраздельной власти, господствующей во мне. Посреди воплощённого безличия здесь стоит личность. И хоть я всего лишь ничтожество, но когда бы я ни пришёл, куда бы ни пошёл, пока я живу на земле, королевская личность живёт во мне, и она чувствует свои королевские права. Но война это боль, а ненависть это мука. Проявишь ты низшую форму своей любви, и я преклоню перед тобой колени и расцелую тебя, а высшая – просто божественная сила; и хоть пошли ты флотилии полностью нагруженных миров, есть здесь тот, кто останется равнодушным. О, ясный дух, ты создал меня своим огнём, и, как истинное дитя огня, я выдыхаю его обратно тебе».
Она закрыла книгу и покачала головой.
– Господи, – сказал она. – Никто даже близко не подошёл. Однако, не совсем всё сходится. Это требует особенно тщательного исследования.
Рассмотренный верно, «Моби Дик» это совершенно другая книга, чем обычно полагали, и Мэри теперь нужно прочитать его заново, с новым взглядом. Его всегда считали приключением в открытом море со вставками философских размышлений. В действительности, это величайший философский трактат, противопоставленный охоте на кита на заднем фоне. Это наиболее важный и наименее понятый документ в архиве человечества. Это план побега, нарисованный тем, кто совершил побег.
– Да, кое-что не сходится, – сказал я. – Мелвилл назвал «Моби Дик» черновиком черновика, верно? Он не знал, когда начинал, куда это ведёт, куда это его заведёт. Я бы сказал, что он выяснял это в процессе написания. Это объясняет множество противоречий, и мне понятно, почему он не хотел переписывать его. Мы можем предположить, что Измаил это Ахаб, но можно сказать наверняка, что оба они это Мелвилл. Он обнаружил Ахаба в процессе написания «Моби Дика». Понимаешь, о чём я?
– Да. Написание «Моби Дика» было для Мелвилла процессом «духовного автолизиса», и когда он закончил, он был «готов». Правильно?
– Да, я думаю, так и есть. Ты никогда не поймёшь «Моби Дик», так как это не реальная история. Это не приключения в погоне за китом, как долгое время полагали, и это не история Ахаба, как «Архетипа освобождения», который мы обсуждали, и не имеет большого смысла говорить, что выдуманный автор Измаил это в действительности Ахаб, когда мы знаем, кто истинный автор.
– Это ведь даже не роман, да? – спросила она. – С какой-то стороны это его…
Я ждал, пока она думала.
– Дорогой мой, бедный человек. Я всегда чувствовала такую симпатию к нему. Всё это время никто не знал. Это его процесс, верно? Это не запись его процесса, это и есть его процесс.
– Да. Герман Мелвилл решил идти, и продолжал идти, чего бы это ни стоило. Вот чем является эта книга. Она не о выдуманном Ахабе и Измаиле, но о реальном человеке, который проделал реальный путь. Это реальное освобождение реального человека.
– Это так много объясняет, – сказала она, – не только о книге, но о нём самом, о его последующей жизни, его здравомыслии или отсутствия такового, о «Пьере», его следующей книге, о его письмах.
Несколько мгновений она сидела молча, печально качая головой.
– Это объясняет всё.
***
Мы продолжали сидеть, почти не разговаривая. Она размышляла об огромных разрушениях в её внутреннем ландшафте, а думал свои глубокие, просветлённые мысли. Спустя некоторое время она снова начала говорить.
– Я обожаю твою книгу, Джед, то есть, она была очень сильным толчком в моей жизни, но почему-то я никогда не думала, что это можно применить ко мне. Я никогда не проводила связи. Когда ты сказал, что величайшие мужи и жёны, когда-либо жившие на земле, были лишь детьми в песочнице для тебя, когда ты говорил, что твоя жизнь это жизнь единственного взрослого в мире детей, я думала, ты имеешь в виду, э, других людей. Я как-то исключила себя из этого, будто я тоже была взрослой, и сочувствовала тому, о чём ты говоришь. Знаешь, я по-прежнему вижу тебя семилетним мальчишкой – истинный маленький джентльмен в своём твидовом пиджачке и кепке, вы стоите с моей дочерью, держась за руки, перед крутящейся Рождественской ёлкой в русской чайной, столько лет назад.
Я улыбнулся, но она не могла видеть этого, поскольку я сидел за пределами лужицы света от настольной лампы. Хотя, в общем-то, она говорила не со мной.
– Весь широкий спектр интерпретаций «Моби Дика» за все эти годы олицетворяет множество способов интерпретации человеком своего мира – маски, которые он на него надевает, но «Моби Дик» это прорыв сквозь все маски. Это то, что ты имел в виду под словом «дальше»? Ахаб прорвался сквозь все маски, и только такой, как Ахаб, способен понять это. Чтобы понять Ахаба нужен Ахаб. Чтобы создать его, нужен был Мелвилл, и нужен был ты, чтобы увидеть. Мне вдруг пришло в голову, что твоя книга будет Розеттским камнем, который позволит мне расшифровать «Моби Дик».
Я прилип к стулу, оставаясь совершенно неподвижным, чтобы не испортить торжественность момента одним из тех нелепых звуков, в которых придётся обвинять стул. Через минуту она заговорила снова.
– Ахаб не умер. Он не проиграл. Он не потерпел неудачу.
– Нет, – сказал я, – он достиг цели. Его успех абсолютен.
– Это не трагедия. Это не печально.
– Нет. Это победа. Свобода. Истина. Красота. Всё хорошо.
¬– О, Господи, блин, Иисусе, – пробормотала она.
– Вот тебе раз. Разве ты, э, не преданная католичка?
¬ – Я уже ни черта не знаю, кто я есть.
Я рассмеялся. Такое уж влияние я оказываю на людей.
– Значит, когда он вернулся, – спросила она, – верхом на гробу, он больше не был Ахабом, так ведь? Мономания прошла. Безумие, неистовая одержимость…? Их больше нет? Он просто… что?
Я подсказал слово.
¬– «Готов».
– «Готов», – повторила она.
– Посмотришь ли ты на Мелвилла или на Ахаба, ответ один и тот же. Его поиск окончен. Его гарпун, спаянный как клей из расплавленных костей убийц, выпал из его руки, как ручка из руки Мелвилла. Моби Дик убит, хоть и уплыл – кит от Ахаба, книга от Мелвилла. Ахаб убит, но продолжает плыть. Мелвилл убит, но живёт и дальше. И с тех пор он, как говорит последнее слово книги…
На этот раз слово подсказала она.
– Сирота.
36. Монреаль
Только они сами могут понять себя,
и себе подобных,
Как душа понимает душу.
– Уолт Уитмен –
Я мог бы научиться ненавидеть Канаду.
Прошло два с половиной месяца. Я сидел в Монреале за уличным столиком одного из тех атмосферных маленьких кафе, которые люди находят очаровательными, однако, насколько я могу судить, это в основном просто сидение за столиком на улице. Передо мной стоял бокал, но из-за не очень понятных объяснений с не очень очаровательным официантом, я не вполне понимал, что в нём. Я был занят изучением странного меню, когда услышал голос, которого не слышал почти два года.
– Ну, как идёт жизнь просветлённая?
Я поднял голову и улыбнулся.
– О, прекрасно, спасибо. Выжимаю все соки, – продекламировал я. – А у тебя?
– О, я тоже абсолютно довольна, да, – ответила она. – Точно вовремя, я смотрю.
– Вежливость королей, – ответил я.
Она оставалась стоять. На глазах у неё были тёмные очки, но нетрудно было заметить, что она немного измотана.
– Добро пожаловать, – сказал я, указав на стул, за которым она стояла.
Эти слова подействовали на неё тяжело. Она невольно издала звук, похожий одновременно на икоту, смех и плач, но не села.
– Как новый вампир должен обращаться к создавшему его вампиру? – спросила она, по-прежнему оставаясь стоять.
Обычное приветствие, но это хороший вопрос, важный.
– В твоём случае, – ответил я, – как Джулия.
Она поднесла руку ко рту, всхлипнув, и кивнула головой.
– Кажется, её больше нет, – проговорила она сквозь едва сдерживаемые слёзы.
Когда ты «готов» – ты «готов», это правда, но это также начало. Как я уже говорил, новопробуждённый может потратить десяток лет на то, чтобы приспособиться к жизни, и это совсем не то, что ты можешь предположить.
– Понимаю, – сказал я мягко, – но поскольку она исчезла, тем самым позволив тебе сейчас быть здесь, ты могла бы почтить её память, взяв её имя.
На этот раз рыдание вырвалось из неё, и она стремительно пошла прочь. Я смотрел в меню, и никто не догадывался, что я думаю глубокие, просветлённые мысли. Прошло около десяти минут, прежде чем она вернулась. Я поднял глаза и увидел её снова стоящей за спинкой стула.
– Ты сядешь на этот раз, – спросил я, – или ты опаздываешь на какую-то встречу?
– Нет, – ответила она, слегка улыбнувшись, садясь, и снимая очки. – Я свободна.
Мы всё крутились и крутились,
пока не попали снова домой – вдвоём;
мы оставили всё, кроме свободы,
кроме нашей собственной радости.
– Уолт Уитмен –
Эпилог.
Сколько раз я говорил тебе, что когда отбросишь всё невозможное, то то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной?
– Сэр Артур Конан Дойль –
Духовно неправильное просветление это не один из видов просветления – это единственный вид. Не существует просветления во сне, и освобождение из сна это грязное, кровавое дело. Это плохая новость. Хорошая же новость состоит в том, что просветление это не то, чего кто-либо вообще может хотеть.
Присмотрись повнимательней к капитану Ахабу – Архетипу Освобождения. Ты готов сыграть эту роль? Не имеет значения, как ты ответишь, потому что мы не выбираем эту роль. Ахаб не выбирал эту роль. Джулия не выбирала её. И я тоже. Кто мог бы её выбрать? Это невозможно, и более того, глупо.
Однако, то, что в этой книге я назвал «Человеческой зрелостью», является именно тем, что мы можем выбрать. Все искатели на самом деле хотят «Человеческой зрелости», и это не глупо.
«Кто я?» – вот в чём вопрос. Этот вопрос находится в самом центре нас. Жизнь крутится вокруг этого центра, и всякий, кто ещё жив, движется в одном из двух направлений: к нему или от него. Двигаться к нему абсолютно просто; от него бесконечно сложно.
Двигаться к нему может быть просто, но не легко. Спроси Джессику. Умереть для плоти и родиться для духа это не то же, что просветление, но на каком-то отрезке им по пути. Если ты хочешь в своей жизни совершить этот переход – пробудиться внутри сна, сбросить путы эго – я бы предложил тебе сочетать духовный автолизис с горячей молитвой, используя одно для продвижения другого. Использовать записи, чтобы установить местонахождение и осветить твою ложность, таким образом, развивая презрение к самому себе. Сила этой эмоции затем придаст больше сил твоей молитве, которая в свою очередь должна быть направлена на смелость и способность находить и высвечивать твою ложность, и так далее.
Импульсная пара.
***
Спустя месяц, как я попрощался с Мэри, я получил от неё посылку. Там было письмо, где она говорила, что чувствует себя обновлённой, и что теперь она подходит к жизни и к работам Мелвилла с совершенно другого уровня, с пониманием, которое распространилось на все области её жизни. Она говорила, что не знает, будет ли публиковать новую книгу, над которой работает, но она продолжает работать, как если бы собиралась это сделать, потому что это придаёт всему предприятию некий контекст.
Она сообщила, что Кертис нашёл работу на оставшийся период лета – должность в отделе потребителей, которая борется с низкооплачиваемой работой. Также, несколько часов в неделю он помогает Мэри, выполняя дополнительные задания и поручения. После того, как я уехал, Мэри передала ему конверт, который я оставил ей, содержащий короткую записку, оплату за последнюю неделю, и дарственную с документами на джип.
Когда Ахаб сплотил свою команду для охоты на белого кита, он прибил золотой дублон к грот-мачте как награду тому, кто первым увидит Моби Дика. В посылке Мэри была также самодельная металлическая дощечка с золотым дублоном, прибитым в центре. В надписи на ней я был отмечен, как первый, кто заметил белого кита, а под надписью, большими буквами было выгравирован совершенный алмаз в сердце персонажа Ахаба, книги «Моби Дик», автора Германа Мелвилла и читателя:
Истина не знает границ.
***
Вся человеческая наука может быть скопом выброшена всяким, кто понимает Первый Закон Объективной Реальности, который гласит: Ничего Не Существует. Вы не можете, однако, рассказать об этом учёным. Они работают над созданием всеобщей теории, не имея ни малейшего представления, что значит «всеобщий». Они говорят о «Большом Взрыве» – теории о начале вселенной, как о вазе, разбитой на миллионы крошечных осколков, но это также неверно. Я вижу это, как нечто больше напоминающее фильм об их разбитой вазе, прокручиваемый в обратную сторону – все эти миллионы мельчайших осколков стремятся по неподдающимся расчету траекториям обратно к целостности, складываясь вместе с такой удивительной и безошибочной точностью, что наблюдая совершенство каждой частички, мы можем узнать о совершенстве целого.
Я открыл секрет океана
в созерцании капельки росы.
– Калиль Джибран –
Это Джулия называет поэтической чушью, и правильно делает, но позволю себе оправдаться. Поэтическая чушь это одно дело, когда ты ведёшь сражение своей жизни, и нечто совсем другое, когда ты раскачиваешься в гамаке с надвинутой на глаза шляпой. Что не является чудом? Какая частичка вазы меньше, чем другая? Всё подходит, всё на своём месте, ничего не утеряно. Все в конце концов достигнут.
Один является источником для многих, возвращение это движение Дао, и друзья учёные всё перепутали. Вселенная не разлетается на части, она слетается в единое целое.
Перевод Павла Шуклина.
На суше нельзя точно выяснить, как в реальности выглядит кит. Единственный способ, с помощью которого можно извлечь хотя бы сносное представление о его живом образе, это самому отправиться в охоту на китов; но в этом случае есть немалый риск в любой момент получить пробоину и затонуть. Посему, мне кажется, не стоит быть слишком настойчивым в своём любопытстве касательно этого Левиафана.
– Герман Мелвилл, «Моби Дик» –
Мы с Мэри сидели в ресторане на вершине утёса с видом на море. Вероятно, это был наш последний подобный обед вместе, поскольку через пару дней я собирался уехать. Я приехал в Нью-Йорк в основном из-за кое-каких дел, которые можно было провернуть только здесь, но уже всё закончено, и мне хотелось поехать куда-нибудь ещё – в Орландо или Седар Пойнт, хотя вряд ли можно хорошо повеселиться, катаясь на лучших в мире американских горках в одиночку.
Мы обсуждали «Моби Дик». Мы часто о нём говорили. Этот интерес был общим для нас, также, как для них с Вильямом. В течении моего визита большинство разговоров крутились вокруг «Моби Дика» и бесчисленных примеров, показывающих, что книга оказывается гораздо более осмысленной, если читатель понимает, что она не об охоте на кита, не о добре и зле, не о Боге и Дьяволе, но о том, как прорваться сквозь стену, о чистоте намерения, о смертельной схватке человека за свою свободу.
Во всех этих разговорах маячила одна вещь, на которую я намекал, но не говорил о ней прямо – моё второе озарение относительно «Моби Дика», недостающая развязка. Не так важно выяснить, о чём в действительности эта книга, как осознать, насколько она триумфальна и восхитительно завершённа. «Моби Дик» это не один из шедевров, это Шедевр. Это величайшая история на свете, когда понимаешь уровень, на котором она фактически оперирует. Надеюсь, что Мэри достигнет этого уровня прежде, чем я покину её через несколько дней, но всё зависит от неё.
Мы обсуждали мою вторую книгу, эту, и как я планирую вплести в неё «Моби Дик», базируясь на моём понимании неизвестного архетипа Ахаба – «Архетипа Освобождения» – модели существа, в которое должен превратиться тот, кто захочет достичь скорости, необходимой для того, чтобы вырваться на свободу.
– У меня тонны записей, – сказал я, когда прибыли мои мидии и макароны в оливковом масле, – но ещё несколько месяцев уйдёт на то, чтобы скомпилировать всё это в контексте книги.
– Ты действительно хочешь начать со слов «Зовите меня Ахаб»?
– Да.
– Очень смело, – сказала она, – и очень правильно. Я абсолютно согласна. Мне было очень приятно, что ты погостил здесь, и помог мне проникнуть в книгу немного глубже, – глаза её сверкнули. – Честное слово, мне будет не хватать тебя, этих обедов, разговоров о книге.
Это затронуло печальную струну. Уверен, ей было одиноко с тех пор, как она потеряла Вильяма. «Моби Дик» был их общей темой, и со мной она как бы заново переживала те времена. Она улыбнулась и немного оживилась.
– Ты ведь знаешь, что я не отпущу тебя, пока ты не расскажешь мне о своём втором озарении?
Я игриво улыбнулся.
– У тебя будет черновик книги. Возможно, ты найдёшь его там.
Она рассмеялась.
– Знаешь, если вдуматься, – сказала она скромно, – ты говоришь, «Зовите меня Ахаб», но в каком-то смысле ты больше Измаил, чем Ахаб.
Ахххх.
– Сейчас, ты имеешь в виду? – допытывался я. – Тот, кто я сейчас?
– Да, – сказала она, – с твоими книгами, рассказыванием истории, пересмотром всего путешествия, включая годы Ахаба.
Вот оно. Она поняла, только ещё не знает.
«Моби Дик» сам является серией масок, сквозь которые читатель должен прорваться. Был ли кто-нибудь, кто смог прорваться сквозь все его маски? Может быть, но я не обнаружил признаков этого. Некоторые могли догадываться об этом, но если ты не проделал работу, ты не получишь от неё выгоды. Любой может сказать «тат твам аси», и любой может усвоить концепцию «тат твам аси», но иметь «тат твам аси» в качестве своей живой реальности это совсем другое дело. И не важно, придём ли мы туда первыми или последними, смысл в том, чтобы добраться туда, а не заработать вымпел.
– «И только я остался в живых, чтобы поведать вам», – процитировал я Измаила из эпилога. – Да, теперь Измаил было бы более точным именем для меня. – Я многозначительно посмотрел ей прямо в глаза. – Какое интересное наблюдение.
– Что? – сказала она. – Что такое? Ты, наконец, скажешь мне, что было тем вторым озарением?
– Мне уже не нужно говорить тебе. Это как красные туфельки. Ты сама прекрасно всё знаешь.
Она не желала, чтобы с ней играли в кошки-мышки.
– Джед, – сказала она строго.
– Как умер Ахаб?
– Как умер Ахаб? Верёвка. Верёвка от гарпуна. Он вонзил свой гарпун в Моби Дика, и верёвка обвилась вокруг его шеи и утащила его под воду.
– Означает ли это, что он умер?
– Означает ли…? Нет, нет, не думаю. Это лишь допускает, что когда он…
– Первые три слова в книге. Какая самая знаменитая начальная строчка в литературе?
– «Зовите меня Измаил», – процитировала она.
– Что это означает, Мэри? Какой смысл так говорить? Какой смысл говорить так в самых первых словах книги?
– Ну, – протянула она, размышляя. – Он хочет представиться…
– Какой подтекст?
– Подтекст?
– Этих трёх слов?
– Ну, полагаю, таким образом он хочет дать нам понять, что он на самом деле не… Он говорит…
– Что случилось с Пипом?
– С Пипом? Его тоже утащило…
Щёлк.
Её глаза округлились. Она на мгновенье замолкла, едва дыша, положив руки на грудь.
– О, чёрт, – прошептала она. – Чёрт.
В тот же момент её голос сорвался, и глаза наполнились слезами. Из груди вырвался глубокий стон. Она подняла к губам салфетку, и я занялся своими мидиями, чтобы не мешать ей.
– Извини, – сказала она, встала, взяла свою сумочку и быстро вышла из ресторана.
Ну, ладно, всё равно сегодня моя очередь платить.
***
Я не говорю этих слов из-за денег,
или чтобы заполнить время в ожидании корабля.
– Уолт Уитмен –
Как я говорил в первой книге, в моём положении трудно встретить беспристрастного наблюдателя. Никто не находится вне игры. В горящей топке нет разницы между постоянным жителем и посетителем. Огонь не ведёт переговоров, и «ничто» не горит. Я узкий специалист. Я не пускаюсь в пустые разговоры. Я заинтересован только в одном – сжечь все слои.
Не каждое эго воспламеняется, когда человек спрашивает у меня время, но если ты готов на серьёзный разговор со мной и ты честен с собой, ты будешь другим человеком по окончании этого разговора. Такой разговор может занять минуту или год, но когда он будет окончен, ты вскочишь и побежишь, а так как твоя территория это ты, то с каждым новым шагом ты умираешь и рождаешься вновь.
Сначала я показал Мэри, что «Моби Дик» это история о сжигании слоёв, о прорыве сквозь маски. Прочитав «Прескверную штуку», она поняла, о чём я говорил, и увидела это сама. Мы провели много счастливых обедов вместе, обсуждая, как это замечание делает «Моби Дик» другой, на много более интересной и понятной, книгой, и почему это замечание ускользало от читателей и критиков в течении полутора столетий.
Теперь Мэри увидела вторую вещь, бόльшую, что «Моби Дик» это история не о сжигании слоёв, но история о человеке, который сжигает слои, о том, как он стал таким человеком, и о том, кем этот человек стал потом.
Мэри – чудесная женщина. Она одна из тех сердечных, скромных людей, которых мы все хотим иметь в своей жизни. Но каким бы чудесным и завидным это ни было, это всего лишь композиция слоёв, а все слои это лишь вуали, а все вуали очень огнеопасны.
Я говорил это много раз, и это правда – предпочтения здесь роли не играют. Не важно, чего вы хотите и почему вы здесь. Если вы стоите в топке, тот факт, что вы не намерены гореть, не защитит вас от огня. Или, говоря словами Мелвилла, единственный способ узнать, что такое кит, это отправиться в море, но таким образом вы подвергаете себя немалому риску в любой момент получить пробоину и пойти ко дну.
Здесь не выдают значков «посетитель».
Я приехал в гости Мэри, потому что мы заинтересовались друг другом после продолжительной переписки и телефонных разговоров. Она приглашала погостить. Она говорила, что у неё большой дом со множеством свободных комнат в прекрасном месте, к которому я и так испытывал глубокую нежность, и я согласился. Когда я приехал, именно Мэри была тем, кто заинтересовал меня «Моби Диком» – она говорила, насколько он прекрасен, что она любила его преподавать, и что он был для неё чем-то очень особенным. Она сказала, что пишет книгу о «Моби Дике», которую хочет посвятить памяти мужа. Вместе с Уильямом они обожали «Моби Дика» – наслаждались процессом расшифровки его символизма, читали книги о нём и его авторе. Всю свою супружескую жизнь они любили ездить в Нью-Бедфорд, Нантакет и Кэйп Код, делая покупки, обедая в ресторанах, посещая музеи. «Моби Дик» был объединяющей их общей страстью.
Стал бы я читать «Моби Дик» самостоятельно? Может быть, а может, и нет. Стал бы я читать его, только чтобы доставить удовольствие своей хозяйке? Наверное, нет. Но были и другие факторы, вложившие мне в руки эту книгу, поэтому я сделал то, что сделал, подчиняясь господствующим ветрам, лишь распознав их – я начал читать эту пугающую своей толщиной книгу об охоте на китов и одержимости, и вскоре мне пришло несколько очень интересных прозрений на счёт этой книги и её автора, и я стал чётко понимать, зачем её вложили мне руки.
Конечно, я не собирался преподавать Мэри урок, основываясь на книге, или с её помощью сопроводить её на следующий уровень. Так это не работает. Я не думаю и не планирую, я наблюдаю. Я не рулю, я лишь следую течениям – рулят они. «Моби Дик» совершенно ошеломил меня. Во-первых, я был поражён величием этой книги, говоря лишь о литературных достоинствах, бесшабашном юморе и весёлости. Это не та книга, которую прочтя с начала до конца можно сказать, что прочитал её. «Моби Дик» может потребовать от читателя большой самоотдачи, даже хотя бы чтобы достичь того неверного её понимания, в разумной степени ознакомившись с ней. Я был поражён глубиной и сложностью книги, её непростой, бросающей вызов философией и оригинальной символикой. Я также был потрясён её юмором. «Моби Дик» это очаровательно весёлая книга.
Далее, меня потрясло нечто настолько громадное и невероятное, что я провёл следующие несколько недель, пытаясь опровергнуть это. Но сделать этого я не смог, и, в конце концов, пришёл к разумной уверенности, что спустя сто пятьдесят лет со дня первой публикации, никто, за вероятным исключением Германа Мелвилла, не понимает «Моби Дик».
Читатели и критики, похоже, преуспели в понимании многого из того, что происходит внутри книги, но не книги в целом – не в объединяющем взгляде, где всё обретает совершенный смысл. На высшем уровне смысл книги ускользал ото всех. Я просмотрел сотни рецензий, комментариев, мнений и предисловий, и нашёл, признают они это или нет, что критики, читатели и обозреватели абсолютно сбиты с толку. Некоторые признают, что не поняли её. Другие утверждают, что её невозможно понять. Третьи пытаются втиснуть её в удобные теории, касающиеся в основном того, что олицетворяет собой конфликт между Ахабом и Моби Диком. Те, кто объявляют кита Богом или Судьбой, подходят ближе всех, если принять, что Бог или Судьба означают Воплощение Верхового Тюремщика, которого можно назвать Майей – Госпожой Тюрьмы Двойственности. В конечном итоге, Бог, Судьба и Майя это лишь внешние символы внутреннего состояния. Моби Дик это Ложь.
Многие критики решили проблему, просто назвав Ахаба сумасшедшим. Понятно, почему они так могли подумать, но ведь если твой главный персонаж движим безумием, значит вся твоя история просто о чуваке, у которого съехала крыша. Вряд ли это возможно в данном случае. Некоторые пытались доказать, что Ахаб не был безумным, но без надлежащей перспективы это невозможно. Угаданный правильный ответ не в счёт.
С того момента я стал читать «Моби Дик» в совершенно новом свете. Ахабу не нужно было много говорить, чтобы я понял, что он отнюдь не сумасшедший. А как только я дошёл до места, где он призывает рваться сквозь маску, я был почти уверен, что держу в руках книгу, являющуюся шедевром неизвестной философии – Истины – и что Ахаб это набросок неизвестного архетипа – Архетипа Освобождения.
«Моби Дик» похож на картину, нарисованную художником, обладающим цветовым восприятием, которую анализирует, критикует и судит чёрно-белый мир. Невозможна никакая интерпретация без необходимой воспринимающей способности. Она написана в цвете, и рассматривать её нужно в цвете. Она не играет в чёрно-белом, не важно, как вы её подсветите, или насколько сощурите глаза. По той причине, что я обладаю способностью видеть цвета, и что она случайно попалась мне на глаза, я достаточно ясно увидел то, что другие не смогли. Неудивительно, что она оставалась в забвении семьдесят лет, и фактически спустя ещё восемьдесят лет увидела свет. Без такой воспринимающей способности «Моби Дик» может быть лишь серой неразберихой. Но, рассмотренный в верном свете, это американская Махабхарата.
Возможно, рассказывать людям о величии чего-либо, чего они сами не в состоянии увидеть, бессмысленно. Но к счастью, необходимая воспринимающая способность находится не в глазах, но за ними, и любой, кто захочет, сможет увидеть.
Смотрите сами.
Ахаб не погиб. Ахаб это Измаил. «Моби Дик» это история не о путешествии одного корабля в течении нескольких месяцев, но это путешествие одного человека в течении жизни. Слова Ахаба:
«Сорок, сорок, сорок лет назад! – о, да! Сорок лет постоянной охоты за китами! Сорок лет нужды, опасностей, свирепых бурь! Сорок лет в беспощадном море! На сорок лет покинул Ахаб мирную землю, сорок лет он ведёт войну с ужасами морских глубин!»
Первыми тремя словами книги «Зовите меня Измаил» нам сообщают об этом. В сущности, нам говорят: «Я не скажу вам, кто я». Но почему нет? Почему рассказчик истории о китах желает скрыть свою личность от читателей? И зачем так нарочито сообщать об этом в самых первых словах?
Потому что Мелвилл ведёт честную игру. Он размещает это именно там, где мы сможем это увидеть. Он прячет это на самом видном месте. Ключ к «Моби Дику» спрятан в самых первых трёх словах.
Да, Измаил это Ахаб. Рассказчик это Ахаб. Ахаб был тем, кто остался в живых, два дня плавая в одиночестве на гробу Квикега, сирота. Мы не видели Ахаба мёртвым или умирающим. Верёвка обвилась ему вокруг шеи и утащила из лодки. Вот и всё. Означает ли это, что он умер? Нет, не физически. Мелвилл явно предвещает это, сначала отправляя на дно Пипа:
Море, как бы глумясь, удерживало его смертное тело на поверхности, поглотив между тем его бессмертную душу. Однако, поглотив не полностью. Оно унесло её живую в дивные глубины, где причудливые формы первозданного мира скользили туда и сюда перед его неподвижными глазами; где скупой водяной – Мудрость – раскрывал перед ним свои сокровища; где посреди радостной, бессердечной, всегда юной вечности Пип увидел бесчисленную множественность и божественную вездесущность коралловых насекомых, воздвигавших из могучих водяных сводов свои колоссальные аркады. Он увидел ступню Бога на педали ткацкого станка, и рассказал об этом; и поэтому его товарищи по команде прозвали его помешанным. Человеческое безумие это небесный разум. Отбившись ото всего смертного разума, человек, наконец, приходит к той божественной мысли, которая для рассудка совершенно абсурдна и безумна; и в благости или в горе он становится непреклонным и безразличным, как его Бог.
Он увидел ступню Бога на педали ткацкого станка. Нам показали это на примере Пипа, значит, то же самое произошло с Ахабом.
***
Не спеша закончив обедать, и хорошо прогулявшись по склону холма и по побережью, я взял такси до дома и приехал спустя часа два после того, как Мэри ушла из ресторана. Я нашёл её сидящей за столом Уильяма в кабинете; небольшой островок света от настольной лампы создавал вокруг неё тёплое свечение. На столе стоял нетронутый бокал хереса. Перед ней лежали раскрытыми две книги: «Моби Дик» и Библия. Когда я вошёл, она держала ручку над жёлтым линованным блокнотом, делая заметки. Я остановился в дверях, не желая вторгаться в её процесс.
Она подняла голову и увидела меня.
– Мой красавчик, – сказала она ласково.
Я промолчал.
– Он будет между людьми, как дикий осёл, – сказала она.
– Прошу прощения?
Она зачитала из Библии.
– «Он будет между людьми как дикий осёл, руки его на всех, и руки всех на него, жить будет он пред лицем всех братьев своих». (Бытие 16:12)
– Кто будет?
– Измаил, – ответила она. – Так Бог сказал об Измаиле.
Я промолчал.
– Вот что писал Мелвилл Натаниелю Хоторну о «Моби Дике»: «Я написал нечестивую книгу и чувствую себя чистым как агнец».
Я кивнул.
– Библия нигилиста, – сказал я. – Настольная книга искателя истины.
– Да, – сказала она. – Полагаю, так оно и есть. Было абсурдом полагать, что Мелвилл не знал совершенно точно, что он пишет. Он только что назвал это.
– Не делай это заслугой Мелвилла, – сказал я. – Дело здесь не только в нём. Ведь есть другой автор, можно назвать его океаном. Мелвилл не получил, чего хотел от «Моби Дика», но другой автор всегда получает то, что ему надо. Если будешь пытаться рассматривать книгу через Мелвилла, ты упустишь суть. Океан – вот истинный автор, но у него нет рук. Он действует через нас.
Она кивнула.
– Думаю, я поняла. Входи, пожалуйста, – сказала она. – Всё нормально. Садись.
Я сделал, как мне было сказано, и сел в один из плюшево-кожаных стульев «Королевы Анны» напротив стола. Через минуту она перестала писать, положила ручку, сняла очки и заговорила.
– Да, Джед, спустя сто пятьдесят лет после того, как Мелвилл написал «Моби Дик», похоже, ты оказался первым, кто понял, о чём он. – Она подняла очки. – Поздравляю.
– Здорово, – ответил я. – За это я должен что-нибудь получить. Красивый значок, например.
– Мне кажется, что книга под названием «Духовно неправильное просветление», начинающаяся со слов «Зовите меня Ахаб», не привлечёт много внимания в литературном мире.
– Эх, плакал мой значок.
Она слегка криво улыбнулась.
– И я поздравляю тебя, ты второй человек, – предложил я.
Она закатила глаза.
– Серьёзно, – сказал я, – подумай о том, что здесь на самом деле произошло. Ты продемонстрировала намерение. Ты заявила вселенной единственно понятным ей способом, своими желаниями и действиями, что хочешь-таки раскусить громадную загадку этой книги. Попробуй признать это. Посмотри на нас с тобой. На ту неправдоподобность, с которой нас свели вместе. Я не организовывал это, ты же знаешь. – Я встретился с ней глазами. – Знаешь?
Она кивнула, размышляя. Она была всё ещё в небольшом шоке, но уже выходила из него.
– Ты получила, что просила, – сказал я.
Она опять кивнула и оглянулась на жёлтый блокнот, в котором делала записи.
– Его всегда считали неверно составленным романом, – сказала она, – но теперь, теперь я не знаю, что это. Если рассматривать эту книгу как воспоминания человека о своём жизненном поиске – не о китобое, не о ките, а о философском исследовании человека продолжительностью в целую жизнь, достигшем своей кульминации, как ты говоришь, в мономании, необходимой для того, чтобы прорваться сквозь последнюю маску. Это Ахаб чувствовал промозглый ноябрь в своей душе сорока годами ранее, это он отправился в море, чтобы убежать от убийственного отчаяния. Это Ахаб рассказывает свою историю, подробно излагая жизнь философского мореплавания. Это всё теперь так очевидно.
Она замолчала и постучала ручкой по жёлтому блокноту.
– За последние полчаса я обнаружила тридцать вещей, которые раньше не имели никакого смысла, а теперь имеют. Это просто льётся потоком. Можно продолжать снова и снова. И я буду продолжать. Теперь это совсем другая книга, или скорее, я вижу её другими глазами. Я выбрасываю ту книгу, на которую потратила десять лет, и начинаю с чистого листа.
Она записала что-то в блокнот, затем зачеркнула.
– Если всмотреться глубже, – сказала она, – можно находить подтверждение твоей теории снова и снова в жизни Мелвилла и в его работе до и после «Моби Дика». Теперь всё понятно.
Она посмотрела на жёлтый блокнот и покачала головой.
– Измаил, Илия, Мэйпл, Федалла, шрамы Перта, огонь, молния, сон Стабба, стада китов, квадрант, пророчества! Как же я могла этого не видеть? Боже, да один Пип!
Когда что-то становится ясным, трудно понять, как ты не видел этого раньше. Она зачитала отрывок, где Ахаб изливает свой гнев, в сущности, на Майю – олицетворение его пленителя. Мэри читает прекрасно. Я закрыл глаза и позволил словам свободно проникать в меня:
«Теперь я знаю тебя, о ясный дух, и я знаю теперь, что правильное поклонение тебе это неповиновение. Ни любовь, ни почтение не вызовут твоей милости, и даже за ненависть ты можешь только убить; и все убиты. Но не бесстрашный идиот стоит сейчас перед тобой. Я признаю твою бессловесную, неуловимую силу; но до последнего издыхания своей сотрясающей землю жизни я буду противостоять этой безусловной, безраздельной власти, господствующей во мне. Посреди воплощённого безличия здесь стоит личность. И хоть я всего лишь ничтожество, но когда бы я ни пришёл, куда бы ни пошёл, пока я живу на земле, королевская личность живёт во мне, и она чувствует свои королевские права. Но война это боль, а ненависть это мука. Проявишь ты низшую форму своей любви, и я преклоню перед тобой колени и расцелую тебя, а высшая – просто божественная сила; и хоть пошли ты флотилии полностью нагруженных миров, есть здесь тот, кто останется равнодушным. О, ясный дух, ты создал меня своим огнём, и, как истинное дитя огня, я выдыхаю его обратно тебе».
Она закрыла книгу и покачала головой.
– Господи, – сказал она. – Никто даже близко не подошёл. Однако, не совсем всё сходится. Это требует особенно тщательного исследования.
Рассмотренный верно, «Моби Дик» это совершенно другая книга, чем обычно полагали, и Мэри теперь нужно прочитать его заново, с новым взглядом. Его всегда считали приключением в открытом море со вставками философских размышлений. В действительности, это величайший философский трактат, противопоставленный охоте на кита на заднем фоне. Это наиболее важный и наименее понятый документ в архиве человечества. Это план побега, нарисованный тем, кто совершил побег.
– Да, кое-что не сходится, – сказал я. – Мелвилл назвал «Моби Дик» черновиком черновика, верно? Он не знал, когда начинал, куда это ведёт, куда это его заведёт. Я бы сказал, что он выяснял это в процессе написания. Это объясняет множество противоречий, и мне понятно, почему он не хотел переписывать его. Мы можем предположить, что Измаил это Ахаб, но можно сказать наверняка, что оба они это Мелвилл. Он обнаружил Ахаба в процессе написания «Моби Дика». Понимаешь, о чём я?
– Да. Написание «Моби Дика» было для Мелвилла процессом «духовного автолизиса», и когда он закончил, он был «готов». Правильно?
– Да, я думаю, так и есть. Ты никогда не поймёшь «Моби Дик», так как это не реальная история. Это не приключения в погоне за китом, как долгое время полагали, и это не история Ахаба, как «Архетипа освобождения», который мы обсуждали, и не имеет большого смысла говорить, что выдуманный автор Измаил это в действительности Ахаб, когда мы знаем, кто истинный автор.
– Это ведь даже не роман, да? – спросила она. – С какой-то стороны это его…
Я ждал, пока она думала.
– Дорогой мой, бедный человек. Я всегда чувствовала такую симпатию к нему. Всё это время никто не знал. Это его процесс, верно? Это не запись его процесса, это и есть его процесс.
– Да. Герман Мелвилл решил идти, и продолжал идти, чего бы это ни стоило. Вот чем является эта книга. Она не о выдуманном Ахабе и Измаиле, но о реальном человеке, который проделал реальный путь. Это реальное освобождение реального человека.
– Это так много объясняет, – сказала она, – не только о книге, но о нём самом, о его последующей жизни, его здравомыслии или отсутствия такового, о «Пьере», его следующей книге, о его письмах.
Несколько мгновений она сидела молча, печально качая головой.
– Это объясняет всё.
***
Мы продолжали сидеть, почти не разговаривая. Она размышляла об огромных разрушениях в её внутреннем ландшафте, а думал свои глубокие, просветлённые мысли. Спустя некоторое время она снова начала говорить.
– Я обожаю твою книгу, Джед, то есть, она была очень сильным толчком в моей жизни, но почему-то я никогда не думала, что это можно применить ко мне. Я никогда не проводила связи. Когда ты сказал, что величайшие мужи и жёны, когда-либо жившие на земле, были лишь детьми в песочнице для тебя, когда ты говорил, что твоя жизнь это жизнь единственного взрослого в мире детей, я думала, ты имеешь в виду, э, других людей. Я как-то исключила себя из этого, будто я тоже была взрослой, и сочувствовала тому, о чём ты говоришь. Знаешь, я по-прежнему вижу тебя семилетним мальчишкой – истинный маленький джентльмен в своём твидовом пиджачке и кепке, вы стоите с моей дочерью, держась за руки, перед крутящейся Рождественской ёлкой в русской чайной, столько лет назад.
Я улыбнулся, но она не могла видеть этого, поскольку я сидел за пределами лужицы света от настольной лампы. Хотя, в общем-то, она говорила не со мной.
– Весь широкий спектр интерпретаций «Моби Дика» за все эти годы олицетворяет множество способов интерпретации человеком своего мира – маски, которые он на него надевает, но «Моби Дик» это прорыв сквозь все маски. Это то, что ты имел в виду под словом «дальше»? Ахаб прорвался сквозь все маски, и только такой, как Ахаб, способен понять это. Чтобы понять Ахаба нужен Ахаб. Чтобы создать его, нужен был Мелвилл, и нужен был ты, чтобы увидеть. Мне вдруг пришло в голову, что твоя книга будет Розеттским камнем, который позволит мне расшифровать «Моби Дик».
Я прилип к стулу, оставаясь совершенно неподвижным, чтобы не испортить торжественность момента одним из тех нелепых звуков, в которых придётся обвинять стул. Через минуту она заговорила снова.
– Ахаб не умер. Он не проиграл. Он не потерпел неудачу.
– Нет, – сказал я, – он достиг цели. Его успех абсолютен.
– Это не трагедия. Это не печально.
– Нет. Это победа. Свобода. Истина. Красота. Всё хорошо.
¬– О, Господи, блин, Иисусе, – пробормотала она.
– Вот тебе раз. Разве ты, э, не преданная католичка?
¬ – Я уже ни черта не знаю, кто я есть.
Я рассмеялся. Такое уж влияние я оказываю на людей.
– Значит, когда он вернулся, – спросила она, – верхом на гробу, он больше не был Ахабом, так ведь? Мономания прошла. Безумие, неистовая одержимость…? Их больше нет? Он просто… что?
Я подсказал слово.
¬– «Готов».
– «Готов», – повторила она.
– Посмотришь ли ты на Мелвилла или на Ахаба, ответ один и тот же. Его поиск окончен. Его гарпун, спаянный как клей из расплавленных костей убийц, выпал из его руки, как ручка из руки Мелвилла. Моби Дик убит, хоть и уплыл – кит от Ахаба, книга от Мелвилла. Ахаб убит, но продолжает плыть. Мелвилл убит, но живёт и дальше. И с тех пор он, как говорит последнее слово книги…
На этот раз слово подсказала она.
– Сирота.
36. Монреаль
Только они сами могут понять себя,
и себе подобных,
Как душа понимает душу.
– Уолт Уитмен –
Я мог бы научиться ненавидеть Канаду.
Прошло два с половиной месяца. Я сидел в Монреале за уличным столиком одного из тех атмосферных маленьких кафе, которые люди находят очаровательными, однако, насколько я могу судить, это в основном просто сидение за столиком на улице. Передо мной стоял бокал, но из-за не очень понятных объяснений с не очень очаровательным официантом, я не вполне понимал, что в нём. Я был занят изучением странного меню, когда услышал голос, которого не слышал почти два года.
– Ну, как идёт жизнь просветлённая?
Я поднял голову и улыбнулся.
– О, прекрасно, спасибо. Выжимаю все соки, – продекламировал я. – А у тебя?
– О, я тоже абсолютно довольна, да, – ответила она. – Точно вовремя, я смотрю.
– Вежливость королей, – ответил я.
Она оставалась стоять. На глазах у неё были тёмные очки, но нетрудно было заметить, что она немного измотана.
– Добро пожаловать, – сказал я, указав на стул, за которым она стояла.
Эти слова подействовали на неё тяжело. Она невольно издала звук, похожий одновременно на икоту, смех и плач, но не села.
– Как новый вампир должен обращаться к создавшему его вампиру? – спросила она, по-прежнему оставаясь стоять.
Обычное приветствие, но это хороший вопрос, важный.
– В твоём случае, – ответил я, – как Джулия.
Она поднесла руку ко рту, всхлипнув, и кивнула головой.
– Кажется, её больше нет, – проговорила она сквозь едва сдерживаемые слёзы.
Когда ты «готов» – ты «готов», это правда, но это также начало. Как я уже говорил, новопробуждённый может потратить десяток лет на то, чтобы приспособиться к жизни, и это совсем не то, что ты можешь предположить.
– Понимаю, – сказал я мягко, – но поскольку она исчезла, тем самым позволив тебе сейчас быть здесь, ты могла бы почтить её память, взяв её имя.
На этот раз рыдание вырвалось из неё, и она стремительно пошла прочь. Я смотрел в меню, и никто не догадывался, что я думаю глубокие, просветлённые мысли. Прошло около десяти минут, прежде чем она вернулась. Я поднял глаза и увидел её снова стоящей за спинкой стула.
– Ты сядешь на этот раз, – спросил я, – или ты опаздываешь на какую-то встречу?
– Нет, – ответила она, слегка улыбнувшись, садясь, и снимая очки. – Я свободна.
Мы всё крутились и крутились,
пока не попали снова домой – вдвоём;
мы оставили всё, кроме свободы,
кроме нашей собственной радости.
– Уолт Уитмен –
Эпилог.
Сколько раз я говорил тебе, что когда отбросишь всё невозможное, то то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной?
– Сэр Артур Конан Дойль –
Духовно неправильное просветление это не один из видов просветления – это единственный вид. Не существует просветления во сне, и освобождение из сна это грязное, кровавое дело. Это плохая новость. Хорошая же новость состоит в том, что просветление это не то, чего кто-либо вообще может хотеть.
Присмотрись повнимательней к капитану Ахабу – Архетипу Освобождения. Ты готов сыграть эту роль? Не имеет значения, как ты ответишь, потому что мы не выбираем эту роль. Ахаб не выбирал эту роль. Джулия не выбирала её. И я тоже. Кто мог бы её выбрать? Это невозможно, и более того, глупо.
Однако, то, что в этой книге я назвал «Человеческой зрелостью», является именно тем, что мы можем выбрать. Все искатели на самом деле хотят «Человеческой зрелости», и это не глупо.
«Кто я?» – вот в чём вопрос. Этот вопрос находится в самом центре нас. Жизнь крутится вокруг этого центра, и всякий, кто ещё жив, движется в одном из двух направлений: к нему или от него. Двигаться к нему абсолютно просто; от него бесконечно сложно.
Двигаться к нему может быть просто, но не легко. Спроси Джессику. Умереть для плоти и родиться для духа это не то же, что просветление, но на каком-то отрезке им по пути. Если ты хочешь в своей жизни совершить этот переход – пробудиться внутри сна, сбросить путы эго – я бы предложил тебе сочетать духовный автолизис с горячей молитвой, используя одно для продвижения другого. Использовать записи, чтобы установить местонахождение и осветить твою ложность, таким образом, развивая презрение к самому себе. Сила этой эмоции затем придаст больше сил твоей молитве, которая в свою очередь должна быть направлена на смелость и способность находить и высвечивать твою ложность, и так далее.
Импульсная пара.
***
Спустя месяц, как я попрощался с Мэри, я получил от неё посылку. Там было письмо, где она говорила, что чувствует себя обновлённой, и что теперь она подходит к жизни и к работам Мелвилла с совершенно другого уровня, с пониманием, которое распространилось на все области её жизни. Она говорила, что не знает, будет ли публиковать новую книгу, над которой работает, но она продолжает работать, как если бы собиралась это сделать, потому что это придаёт всему предприятию некий контекст.
Она сообщила, что Кертис нашёл работу на оставшийся период лета – должность в отделе потребителей, которая борется с низкооплачиваемой работой. Также, несколько часов в неделю он помогает Мэри, выполняя дополнительные задания и поручения. После того, как я уехал, Мэри передала ему конверт, который я оставил ей, содержащий короткую записку, оплату за последнюю неделю, и дарственную с документами на джип.
Когда Ахаб сплотил свою команду для охоты на белого кита, он прибил золотой дублон к грот-мачте как награду тому, кто первым увидит Моби Дика. В посылке Мэри была также самодельная металлическая дощечка с золотым дублоном, прибитым в центре. В надписи на ней я был отмечен, как первый, кто заметил белого кита, а под надписью, большими буквами было выгравирован совершенный алмаз в сердце персонажа Ахаба, книги «Моби Дик», автора Германа Мелвилла и читателя:
Истина не знает границ.
***
Вся человеческая наука может быть скопом выброшена всяким, кто понимает Первый Закон Объективной Реальности, который гласит: Ничего Не Существует. Вы не можете, однако, рассказать об этом учёным. Они работают над созданием всеобщей теории, не имея ни малейшего представления, что значит «всеобщий». Они говорят о «Большом Взрыве» – теории о начале вселенной, как о вазе, разбитой на миллионы крошечных осколков, но это также неверно. Я вижу это, как нечто больше напоминающее фильм об их разбитой вазе, прокручиваемый в обратную сторону – все эти миллионы мельчайших осколков стремятся по неподдающимся расчету траекториям обратно к целостности, складываясь вместе с такой удивительной и безошибочной точностью, что наблюдая совершенство каждой частички, мы можем узнать о совершенстве целого.
Я открыл секрет океана
в созерцании капельки росы.
– Калиль Джибран –
Это Джулия называет поэтической чушью, и правильно делает, но позволю себе оправдаться. Поэтическая чушь это одно дело, когда ты ведёшь сражение своей жизни, и нечто совсем другое, когда ты раскачиваешься в гамаке с надвинутой на глаза шляпой. Что не является чудом? Какая частичка вазы меньше, чем другая? Всё подходит, всё на своём месте, ничего не утеряно. Все в конце концов достигнут.
Один является источником для многих, возвращение это движение Дао, и друзья учёные всё перепутали. Вселенная не разлетается на части, она слетается в единое целое.
Перевод Павла Шуклина.
5 комментариев
Джулия дозрела. В конце концов, все «Вуали огнеопасны» и «Если вы стоите в топке, тот факт, что вы не намерены гореть, не защитит вас от огня».
собираю себе на отпуск библиотечку… :)