Ужас правды )

После обеда все остались сидеть за столом. Подали несколько ликёров, и каждый налил себе сам. Все болтали. Всплыла тема терроризма и уязвимости Америки. Все были напуганы угрозой комбинированной атаки на поставки пищи и воды, что, как я понял, было предотвращено буквально пару недель назад. Случись это, говорили они, каждому пришлось бы самому заботиться о своём выживании. Они с почти патологическим ужасом фантазировали о возможных сценариях, в которых за серией провалов спецслужб следовали анархия, мятежи и в конечном итоге разорение городов и всей инфраструктуры. Женщинам явно не нравился этот разговор, но мужчины никак не могли остановиться.
– Ох, всё это слишком ужасно, чтобы думать об этом, – сказала одна из дам.
– Слишком ужасно не думать об этом, – возразил один из мужчин. – Всё превратилось бы в пустыню, и очень скоро мы оказались бы в критическом положении. Через день или два.
– Я уверена, что где-то есть запасы пищи и воды…
– Национальная Гвардия должна была бы…
– Президент мог бы…
– Не думаю, – сказал Генри. – Ненадолго и, возможно, не здесь. Ну, скажем, первые несколько дней можно перебиться тем, что есть. А что дальше? А что бы вы стали делать, если бы пришёл кто-то с ружьём, чтобы забрать у вас то, что есть? Вы не смогли бы вызвать полицию, вы даже не знали бы, кто теперь ваши друзья.
Некоторое время они продолжали в том же духе, нагромождая всё новые ужасы, жалуясь, насколько в действительности хрупка наша система, и как ужасно было бы, если бы с ней что-нибудь случилось. Они просто смаковали зловещую важность всего этого. Наконец, танцующий медведь не выдержал.
– Ну, скажем, произошло самое худшее из того, о чём вы могли подумать, – встрял я, – было бы это такой уж трагедией?
Разговор смолк, и все глаза обернулись ко мне.
– Неужели это действительно было бы так плохо, если ваш мир расползся бы по швам? – спросил я. – Серия провалов, анархия и тому подобное. Я вижу, что с другой стороны это могло бы быть довольно хорошо. Это встряхнуло бы вас. Кровь заиграла бы у вас в жилах.
Они обменивались взглядами друг с другом в чопорном недоумении, ища объяснения, или поддержки друг у друга против какого-то болвана, делающего незапланированные отступления от стандартных тем.
– Я не знаю всех вас лично, – продолжал я, – но, похоже, ваши жизни весьма предсказуемы. Вы знаете, как будет разворачиваться эта история, верно? Так что же будет плохого, если эта история резко изменится в сторону чего-то более захватывающего.
Плохо это или хорошо, все меня внимательно слушали. Генри был счастлив.
– Я просто разыгрываю здесь адвоката дьявола, думая вслух. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ваша жизнь по большей части, – я жестом указал на наше теперешнее собрание, – вот это, верно? То есть, вы зарабатываете деньги, растите детей, общаетесь, исполняете свои роли, и как все остальные, по сути, небольшими кругами приближаетесь к собственной могиле, делая вид, что это не так. Конечно, вы медитируете, занимаетесь какими-то практиками, но знаете, что на самом деле никуда не двигаетесь, верно?
Кто-то попытался что-то возразить, но я не обратил на это внимание. Их негодование так же бессмысленно для меня, как грозный рык маленького розового щенка. Я позволил себе несколько более убедительную манеру общения, главным образом для своего развлечения, и их реакция на этой стадии не имела значения.
– Может, этот ваш конец света и выглядит ужасно, – продолжал я, – но это могло бы стать для вас единственным реальным шансом. Вы можете об этом и не догадываться, но то, о чём вы сейчас фантазируете, это ваше собственное пробуждение. Вы слышали китайскую пословицу, что жить в интересное время это и благо и проклятие. Мы сейчас живём не в интересное время, а могли бы. Вот о чём на самом деле ваши ужасные сценарии, ведь так? Об интересном времени. У нас бы были отличные места на одном из величайших спектаклей в истории мира – разрушение преуспевающей технологической цивилизации. Как вы заметили, для этого много не нужно. Пища и вода закончатся через несколько дней, вся видимость благопристойности и морали закончится вместе с ними. В больших городах начнётся паника и безумие. Пожары, мятежи, эвакуации. Это было бы величайшее разоблачение, когда-либо случавшееся в мире. Массовое пробуждение – миллионы людей становятся очень реальными, очень живыми. Вам не кажется, что было бы весело?
Они смотрели на меня так, будто я сумасшедший идиот, или просто невероятный грубиян. Я адресовал свои слова главным образом Генри, чтобы остальным казалось, что они присутствуют при разговоре, который не затрагивает их напрямую. Они видели, что Генри не обижен, поэтому сдержались, чтобы не вступиться.
– Это не так уж невероятно, мне кажется. Террор, ядерный промах, какое-то планетарное событие, война, микроб, воля Божья. Всё меняется, распадается, кончается. Нет закона против этого, верно? Представьте, что Америка поделена на владения воюющих лордов и города-государства; мародерствующие банды разъярённых нюхателей Мерло рыскают по земле.
Генри рассмеялся и поднял бокал вина.
– Потрясающий букет! Потрясающий! – выкрикнул он, как на стадионе.
Я тоже рассмеялся. Весело.
– Всякая надежда на возвращение к нормальной жизни исчезает. Те, кого мы называем примитивными, выходят из-под влияния и беспрепятственно делают, что хотят, и весь мир погружается в жестокость – и не в течении месяцев или лет, но недель, дней. Увидим, как наши глубоко хранимые ценности устоят перед пустым желудком. Сколько обедов вы пропустите, прежде чем перестанете любить вашего соседа и перережете ему глотку? Налёт цивилизованности в действительности очень тонок. Изучите людей в экстремальных ситуациях – в тюрьмах, затерянных в море, и тому подобное – и вы увидите, что тонок не только налёт цивилизованного поведения. Дружба, мораль, честь – всё исчезает. Стираются отличительные физические признаки. А любовь? Когда станет совсем туго, мы будем прятать еду от своих же голодающих детей. Мы запрограммированы на выживание, и любовь не может это превозмочь.
Это им совсем не понравилось.
– Я, в общем-то, не имею в виду нас, сидящих за этим столом, – продолжал я, – потому что это всё тоже налёт. Эти радостные, сытые люди всего лишь хрупкая вуаль сознания, накинутая сверху животных, и она не устоит даже против минимального дискомфорта.
Все смотрели вниз и по сторонам, и у меня было такое чувство, что они все как один сейчас встанут и поставят меня на место.
– То, кем мы себя считаем, можно просто взять и выбросить, – я махнул рукой. – Сейчас, сытые, когда нам ничто не угрожает, мы можем позволить себе роскошь вести себя как аристократы, а нацисты и бандиты это кто-то другой, но это не так. Они это мы, на расстоянии толщины вуали. Нет плохих и хороших людей. Люди есть люди, все одинаковые, разные лишь обстоятельства.
Я вздохнул и дал всему этому впитаться. Потом встал и стал шагать, продолжая свою обличительную речь, отчасти для движения энергии, отчасти для того, чтобы никто не принял это за разговор. Они притихли, наблюдая спектакль. Может, это слова, может какая-то сила, а может просто зрелище заставляло их внимательно следить за мной. Никто не взбалтывал и не нюхал. Никто не смотрел чопорно или искоса. Генри положительно сиял от восторга. Он получил своё шоу.
Я схватил морковку и откусил её.
– Это могло стать процессом смерти-перерождения, но в планетарном масштабе. Очень интересно пофантазировать об этом. Всё эгоистическое общество сгорит до тла. Последуют годы хаоса и анархии, но потом что-то поднимется из пепла. Что? Возможно, ещё одно эгоистическое общество, родившееся из могущества, а не из правил, не из протухшего страха, а может, и нет. Может, что-то ещё. Рай на земле, а? Вернёмся все в сад, как вы думаете? Этот процесс должен быть пройден индивидуумом, а почему бы не целым обществом? Сначала будет что-то наподобие невообразимого кошмара, а после – неожиданное счастье. Смерть и перерождение западной цивилизации. Революция человеческой эволюции. Круто, правда?
Генри, похоже, думал так же; другие были не так уверены. Вот так резко ворваться и увести разговор я могу также легко, как запустить воздушный шарик. Я просто вывожу предмет на более интересный уровень и показываю всем, как это выглядит оттуда. Вам покажется, что люди могут обидеться, но я не останавливаюсь на этом, и их изначальная реакция быстро утихает, поскольку они видят, что разговор выливается во что-то другое, и они включаются.
– Я в чём-нибудь не прав? – спросил я и посмотрел на каждого из них. – Развал служб и инфраструктуры коснётся вас, но я лишь говорю, что это может быть хорошо. Развлечение. Пусть всё сгорит, – я взмахнул морковкой, обозначая западную цивилизацию, – то есть, а почему нет? Ведь это всё равно никуда не направлено, разве не так? Ещё одна утомительная история. Смерть и перерождение, а? Разве есть другой путь?
Я огляделся. Все молчали.
– А теперь сравните это со своими скучными маленькими жизнями, которые вы проживаете в полусне. Чем вы на самом деле занимаетесь? Ползёте к раку, болезни сердца и длительной агонизирующей смерти. Я не прав? О, одному или двоим из вас повезёт, и они умрут в автокатастрофе, или во сне от сердечного приступа, или погибнут от рук своего супруга, но это лучшее, на что вы можете рассчитывать. Никто из вас не выглядит достаточно независимым, чтобы совершить самоубийство. Сравните эту весёлую перспективу с самым худшим из своих сценариев. Конечно, вы возможно долго не проживёте, но как! Мир в огне! Но вы вовсе не хотите этого, так как – что? Полагаю, у вас тут происходит что-то более важное. Например? Ваши планы? Карьеры? Ваше будущее? Ваши дети? Ваши дети это лишь менее развитые версии вас, и надежды вырваться из замкнутого круга отрицания у них не больше вашего. А если и больше, это не может служить причиной. Единственная причина это страх. Ваш страх порождает отрицание и уютную, ограниченную иллюзию постоянства и целостности. Посмотрите на себя, собираясь вместе, вы поддерживаете друг в друге фантазии о своём имидже и рассказываете страшные истории о том, как большой страшный волк дунет, плюнет и сдует весь ваш мир. «Ах, мы только что избежали пули», – говорите вы, но то, чего вы действительно избегаете, это ваши собственные жизни. Простите за надоедливость. У вас есть торт?
Я вышел на кухню, нашёл кофе и тирамису и вытащил всё это на палубу. Оказалось, кофе был с приправами, и я вышвырнул его за борт. Теперь не было надобности в тирамису. Я окинул взглядом далёкие холмы и подумал, отчего это остальные так не похожи на меня.
Глупо было с моей стороны заводить обвинительную речь против этих милых людей среднего класса и их безвредных среднего класса жизней, но скука заставляет меня совершать глупости. Это одна из ловушек, заставляющих выходить в мир. Меня затянуло в болото людского дерьма. Я ничего не имею против людей и их дерьма, просто я не подхожу для того, чтобы быть затянутым туда. Наверное, я мог бы просидеть здесь весь вечер, страдая от унизительного кивания и симулирования интереса к вину, машинам, политике и другим стόящим вещам, вероятно даже время от времени вставляя бессмысленные реплики, но, кажется, времена моей терпимости уже позади. И вообще, разве кому-то есть дело до того, что я говорю? Поэтому я могу говорить откровенно. Во всяком случае, этот вечер запомнится.
Я услышал, как кто-то вошёл, и, повернувшись, увидел Кристину. Её я тоже, наверное, достал, хотя и не видел, чтобы она отрывала глаз от вязания во время всего представления.
– Полагаю, мы злоупотребляем нашим гостеприимством, – сказал я. – Извини, если расстроил тебя. Пожалуйста, найди машину и гостиницу. Мы заберём у Генри сумки. И не позволяй ему подвозить нас.
Она покачала головой.
– Вы хит, – сказала она. – Они хотят, чтобы вы вернулись. У них есть вопросы.
– Надо же. Тем лучше для них, – я совсем не чувствовал себя хитом. – Всё равно, найди машину. И не гостиницу, а самолёт.
– Самолёт? Куда?
– Cedar Rapids для тебя, La Guardia или Newark* для меня.
— *американские аэропорты Айовы и Нью-Йорка
— – Правда?
– Правда, – сказал я. – Поездка окончена. Мне пора выбираться отсюда.
Но на самом деле я имел в виду, что мне пора покидать людей.

Дж.Маккенна «Духовная война»