«Почему мы боимся?»: разговор о страхе

Махеш: [Я не заинтересован в том,] чтобы эта штука уходила. Я заинтересован в том, чтобы эта штука шла и шла.

Собеседник 1: Она идёт сама по себе, вам не нужно заставлять её идти.

Махеш: Нет, я сказал, что я не хочу, чтобы она уходила. Я хочу, чтобы она продолжалась.

Собеседник 1: Но эта вещь продолжается без того, чтобы «вы» (в кавычках) что-либо с ней делали. Она уйдёт сама, не беспокойтесь об этом.

Собеседник 2: Она также сама остановится.

У.Г.: Это не твоя забота. Не ты её создал. Всё, что там есть, было уже в одной клетке; как говорится, семя уже содержит в себе дерево. Ты создаёшь промежуток…

Махеш: Да, это всё звучит очень хорошо, но это неприемлемо.

У.Г.: Я знаю, что это неприемлемо. Так чего же ты хочешь, скажи мне? Если ты что-то хочешь, то это…

Собеседник 3: Мы [ходим] по кругу, и всё продолжаем и продолжаем двигаться; и когда ты не знаешь, то это и есть дверь, которая нас [оттуда] выведет. (Смеётся.)

У.Г.: Ты останавливаешься, и вся вещь на этом прекращается. Ты заблудился в джунглях…

Собеседник 3: Мы внутри круга, потому что мы живём в двойственности.

У.Г.: Понимаешь, двойственность — это те самые знания, о которых я говорю. Это не философский термин.

Саджид: Но почему мы боимся? Ведь кажется, что для этого нет никаких оснований.

У.Г.: Я должен тебе говорить, почему ты боишься? Нет нужды, чтобы я говорил тебе; тебе не нужен философ или учитель, чтобы сказать тебе, почему ты боишься. Понимаешь, не задавай этот вопрос о том, почему ты боишься.

Саджид: Почему нет?

У.Г.: Ты хочешь установить причину.

Саджид: Нет, нет, я не спрашиваю в этом смысле.

У.Г.: Скажи мне что-то о страхе. Ты передаёшь что-то словами. Но слово не может передать нечто живое. И это не значит, что есть какой-то другой способ передать, выйти за пределы. Нет!

Саджид: Нет, но мы всё равно вынуждены использовать слова, даже если это не может ничего передать.

У.Г.: «Это лавка, а это мужчина.» И? Если мы все это так называем…

Саджид: Это способ указать на что-то.

У.Г.: Именно. Способ общения. Так что же ты мне сообщаешь о своём страхе? Тебе нет нужды сообщать мне что-либо о страхе. Это реагирует так, как будто он вовне, но он не вовне. Это слово разделяет тебя и меня. Тебе нет нужды мне говорить! Я нахожусь в той же ситуации, когда ты пугаешься. Я уже реагирую. И как же я тогда могу тебя уничтожить? Я не могу тебя уничтожить; мы оба находимся в одной и той же ситуации.

Саджид: Это не совсем ясно. Смотри, ты говоришь, что страх…

У.Г.: Послушай, всё, что ты говоришь мне о страхе, это то, о чём ты в действительности ничего мне не говоришь, потому что его там нет. Если страх там есть, то ты не cможешь сказать даже самому себе, что это страх! Как только ты…

Саджид: Тогда о чём мы говорим?

У.Г.: Именно это я у тебя и спрашиваю. Как только ты говоришь «я боюсь», ты уже не имеешь дела со страхом. И естественно есть так много дуралеев, говорящих тебе: «Живи со страхом, будь одним со страхом, осознавай страх без выбора,» — весь этот вздор и всю эту полнейшую чушь!

Саджид: Значит ты говоришь, что я говорю именно об этом: просто об этом общем…

У.Г.: Нам не нужно ничего делать…

Махеш: Воспоминании, памяти о страхе.

У.Г.: Воспоминание — это ещё одно слово, обозначающее знания. О чём ты говоришь? Какова на самом деле анатомия памяти, строение памяти, чем является память, или какую роль играют нейроны в твоей памяти, — это всё для физиологов и психологов. Вот они пусть и занимаются подобными вещами. Если ты не помнишь, то ты в беде.

Собеседник: Но интересно, какую роль играет память в запуске реакции страха.

У.Г.: Что есть вы? Вы сами являетесь воспоминанием. Да, и всё.

Махеш: Понимаешь, у меня было неприятное переживание, и я не хочу, чтобы оно повторилось снова.

У.Г.: А тебе удалось жить только с приятными переживаниями?

Махеш: Нет.

У.Г.: Ну и?

Кто-то из собеседиков: Ладно, до встречи, спасибо.

У.Г.: До свидания, сэр.

Кто-то из собеседиков: Мне тоже нужно идти. День матери.

У.Г.: Ладно, сэр, нам всем нужно. Какой же подарок вы дарите своей матери. (Смеётся.) До свидания.

Саджид: Это значит, что ты говоришь, что тот страх, о котором мы говорим, это лишь общественное создание этих вопросов.

У.Г.: Страх того, что испуганный человек причинит какой-то вред обществу. И вот такой человек, который говорит о страхе, уж точно что-то сделает: изобретёт атомную бомбу и взорвёт весь мир. Я не против этого.

Собеседник: Разве не верно также, что все эти различия и разграничения, о которых мы говорим, необходимы также для того, чтобы действовать с моральной совестью.

У.Г.: Вы вообще не действуете. Вы просто говорите об этом: о моральности, неморальности. Вы не действуете. Ваши действия никак не связаны со страхом. Это всё, на что я указываю. У меня есть один способ справляться со страхом, у него есть другой способ справляться со страхом, вы делите страх на десять разных вещей: страх перед неизвестным, страх перед известным, страх потерять, страх не получить. Понимаете, базовый страх — это страх потерять то, что у вас есть, что вы знаете. Вот и всё. Все остальные страхи — это вариации того же. Страх потерять то, что у вас есть. И что же, чёрт побери, у вас есть?

Саджид: Верно, нам в любом случае не так уж много терять.

У.Г.: У тебя нет сейчас даже страха потерять.

Махеш: У меня так много всего, что я могу потерять.

У.Г.: Где? Все идеи, которые у тебя есть, всё, что ты думаешь, надо делать, чтобы освободиться от страха, — всё это абсолютно не связано со страхом. Это всё, что я говорю: тебе ничего не надо с ним делать. Всё, что там есть, это «что надо делать» с чем-то, чего нет. Если это пропадёт, то ничего не пропало. Забудь об этом.

Саджид: Верно, если ты потеряешь все эти идеи…

У.Г.: Они не твои и не мои. Ты заменяешь одну идею на другую идею.

Саджид: В некотором смысле ты не можешь их потерять, ты можешь просто прекратить на них сосредотачиваться.

У.Г.: Как ты можешь потерять то, чего у тебя нет?

Собеседница: Но У.Г., всё сводится к тому, что когда я на вас смотрю, всё кончается вопросом об эволюции, поскольку…

У.Г.: Нет, вы смотрите на меня как на того, кто представляет угрозу для вас. (Не обязательно лично вы.) Действует страх. Я никому не угрожаю, но всё же это угроза. Поэтому вы возмущаетесь, строите стены вокруг, порицаете, выбрасываете, общество называет этого человека таким и сяким.

Саджид: Ты скорее олицетворяешь угрозу, а не на самом деле являешься угрозой.

У.Г.: Вы делаете символ из этой угрозы и проецируете её на кого-то. Либо вы его избегаете, либо создаёте утешительное чувство вокруг этого, и творите с этим вред, и всё.

Собеседница: У.Г., не физически, но то переживание, то, что с вами случилось. У нас этого не может быть, потому что, как вы говорите, для меня это [не слышно].

У.Г.: Понимаете, вы говорите об этом, словно это можно пережить. Я говорю вам, что страх невозможно пережить вовсе. Так что, вам не нужно с ним ничего делать. Отчаяние вы не можете пережить. Знания, которое у вас есть об отчаянии, или хорошие и плохие воспоминания, которые у вас о нём есть, и которые также являются знанием, это то, что вы сейчас делаете. Так что, вы не имеете с ним дела, вам не нужно ничего делать с этими вещами. Это всё, что я говорю. Ни с чем.

Собеседник 1: Вам ни с чем ничего не нужно делать, потому что вы являетесь биологической машиной, которая работает сама. Ей не нужны вы, чтобы работать. Так называемое «я» — это побочный продукт биологической активности. Биологическая активность появляется первой, и поэтому она не является следствием своего собственного побочного продукта. И когда мы говорим о страхе или о том, что делать со страхом, мы говорим о побочном продукте, который пытается позаботиться о первичной активности.

У.Г.: Или о его тени. Даже не нынешней тени, а прошлой тени. Вот и всё. Достаточно. Двадцать минут.

Кто-то из собеседников: Осталась ещё плёнка.

У.Г.: Сорок минут — достаточно. Это никому не поможет, кто будет смотреть или слушать. Я уверяю вас, гарантирую вам.

Кто-то из собеседников: Но мы должны сжечь нашу энергию.

Нараяна Мурти: Давайте выпьем кофе.

Кто-то из собеседников: С чизкейком.

У.Г.: Мы не можем жить без чизкейка. Это более полезно, чем то, что я говорил в течение двадцати минут. (Смеётся.) Это всё, что интересует [тело] — эта энергия, чтобы поддерживать его на плаву. И его даже не интересует, кормите вы его, или нет. Только один-два дня память о твоём голоде тебя беспокоит и создаёт какие-то истерики. Это и есть тот страх, который вы переживаете, — эти истерики, а не сам голод. Оно питается самим собой. Всё. Баста. (Смех.) Сэкономьте плёнку, сэр. Вы — человек кино. Его единственный интерес — это развлечение. (Смеётся.) Теперь я могу наконец сесть сюда [в кресло-качалку] и покачаться. (Смех.)