О йоге и потере сознания

Собеседница: Вы не выходите на улицу?

У.Г.: Нет. Большую часть времени я нахожусь здесь. Если теперь погода станет получше, то возможно я буду ходить на прогулки в Гштад.

Собеседница: Но вы иногда ходите на длительные прогулки?

У.Г.: Да, я хожу на длительные прогулки. И я занимаюсь йогой здесь каждый день по полтора часа с утра.

Собеседница: Вы занимались с Кришнамачарьей?

У.Г.: Да, и также с Дешикачаром.

Собеседница: Он славный.

У.Г.: О, он замечательный учитель. Как учитель Дешикачар просто замечателен.

Собеседница: Я работала с Айенгаром.

У.Г.: С Айенгаром? Я слышал, что он был здесь в этом году. Но он очень груб с людьми. Нет?

Собеседница: Нет. Со мной он не груб. И когда я с ним занимаюсь, он говорит очень тихо. Он изменил свой подход, правда не со всеми. Нельзя научиться йоге по книге.

У.Г.: Нет. Основам необходимо научиться у некого учителя, и тогда, возможно, от [книги] будет какая-то польза.

Собеседница: Да, когда вы уже занимаетесь, то можно почитать книгу, но книга без учителя не годится. Вы много занимаетесь йогой?

У.Г.: Нет, но дыхательные упражнения, как я вам говорил, и только одну или две позы: стойку на голове и стойку на плечах.

Собеседница: Пол часа?

У.Г.: Пятнадцать минут. И дыхательные упражнения я выполняю в течение сорока минут. Знаете, одной интересной вещью является то, что когда ты оказываешься в этом состоянии, то ты открываешь для себя происхождение многих из этих поз. Иногда я вхожу в специфическое состояние, которое индусы называют “нирвикальпа самадхи”, фактически это полная и совершенная смерть, за исключением того, что есть признаки жизни. Когда я выхожу из него, тело является таким одеревенелым, и оно начинает совершать своеобразные сгибания. Тело должно войти в свой нормальный ритм. И тело принимает многие из этих поз йоги само по себе, без воли. Я ничего не делаю, они просто начинают двигаться. И даже основу индийского “Намасте”… Как будто за счёт магнитной силы, руки складываются вместе и “склеиваются” здесь на долгое время.

И дыхание тоже является частью этого. Оно является для меня естественным. И фактически большую часть дня я делаю пранаяму. (Хотя я делаю её каждое утро по пол часа или сорок минут.) Когда я иду на прогулку, дыхание происходит; у него теперь другой ритм внутри меня. Когда я там вижу нечто удивительно красивое, то я осознаю эту красоту гор или заката потому что я делаю глубокий вдох. Это вид, от которого захватывает дух, и за счёт этого я осознаю, что есть нечто удивительно красивое вокруг меня. Я ничего не называю “красивым”, но с момента, когда я отправляюсь из Саанена, это дыхание происходит всё время по разным причинам. Это очень интересная вещь. Ты открывешь для себя происхождение многих из этих поз йоги. Возможно, это и есть происхождение, но [йогу] сделали такой формальной. За счёт практики йоги вы вовсе туда не доберётесь, но если вы в этом состоянии, то тогда, возможно, вам будет легко обучать кого-то йоге.

Собеседница (по французски): А вы ей занимаетесь, Мадам?

Валентина (по французски): Нет, только дыханием.

Собеседница (по французски): Дыхание важно, оно способствует тишине, спокойствию…

Валентина: Ты можешь рассказать, что когда ты занимаешься йогой, ты иногда делаешь её даже не зная. Я имею в виду, что ты входишь в эти состояния во время йоги.

У.Г.: Да. Поскольку у меня вообще нет сознания тела в любое время дни и ночи, то когда я стою на голове, я забываю об этом, и иногда продолжаю [так стоять] двадцать минут, тридцать минут, и затем неожиданно обнаруживаю это. Нет, я не падаю, а становлюсь на ноги. Я забываю считать вдохи. Иногда я делаю шестнадцать вдохов, и неожиданно забываю число. И тогда я продолжаю. Я совершенно не ощущаю веса собственного тела, когда стою на голове; оно подобно резиновой кукле.
Ранняя аудио запись, Саанен, 1968 г.


У.Г.: Когда случается “смерть” — давайте назовём это так в кавычках — как и когда она приходит, ты не узнаешь. Это не является каждый раз одинаковым. Иногда есть сознание тела. Постепенно, одна часть за другой, тело исчезает. И “сознание” — в кавычках — сосредоточено только на одной точке. Этой точкой является место, где [верхний] зуб соприкасается с нижней губой. Это единственная точка, в которой ты находишься в этот момент. Это значит, что по-прежнему остаётся разделение: кто-то ощущает эту одну точку, где верхний зуб соприкасается. В другой раз, [это будет точка, где] нога соприкасается с этим. Никакой другой части тела нет для этого человека, это единственная точка. Иногда это, иногда то — каждый раз по-разному. Когда всё целиком исчезает, то то, что происходит в течении этого времени, ты никогда не сможешь узнать. Это не длится долго. Если это длится долю минуты, то ты “мёртв”. Когда ты “возвращаешься”, так сказать, то тело является окоченевшим, как труп. Поэтому оно должно медленно хромать, вернуться к движению. Это йога!

Понимаете, йога начинается со “смерти”, а не заканчивается шавасаной. Вы принимаете шавасану после всего этого физического истязания тела и говорите себе, что это шавасана. Но [здесь] ты начинаешь с трупа, и затем возвращение тела к его нормальному функционированию – это йога, а не наоборот. И каждый раз это отличается. Очень странно, что движения тела… Этот мой друг, врач по имени Лебойе, наблюдал за мной всё время. Он сказал: “Я принимал роды, я помог тринадцати тысячам младенцев появиться на свет, У.Г., и движения твоего тела в точности похожи на движения новорожденного младенца.” Он очень известный [автор], опубликовавший много книг о естественных родах. Он помешанный. Я жил в их доме в Париже.

Так вот, это и есть йога. Но стойка на голове, стойка на плечах – это просто акробатика. Движения тела так грациозны, так естественны. Это надо было записать на видео, было бы очень интересно. Валентина наблюдала за всем этим в то время, но она даже не потрудисать сфотографировать.

Собеседник: Но сейчас это не…

У.Г.: Это случается. Понимаете, никто не знает, когда это произойдёт. Неожиданно, это происходит. И в этот раз… Очень странно, сэр. Я поехал в Сидней, и после того, как все эти стюардессы меня беспокоили, я не хотел ни с кем встречаться. Я арендовал квартиру. Ты помнишь? Я не хотел ни с кем встречаться, я не хотел даже вылезать из кровати! Я был “мёртв” в течение двух дней. Это не физическая усталость. Я выхожу, и вешаю записку снаружи: “Не беспокойте меня.” В течении двух дней я вообще не ел! Ты рождаешься, ты умираешь, ты рождаешься, ты умираешь… Это продолжалось и продолжалось в течение трёх дней. Я не знал, что со мной произошло. И затем, постепенно… Я должен был пойти за едой. Я не хотел ни с кем встречаться. Эти люди названивали [из передачи] “Доброе утро, Австралия”, но я так и не ответил. Ты тоже звонил пару раз?

Собеседник: Да, но тебя не было дома.

У.Г.: Я был дома, умирал. Это не блаженство, когда ты выходишь из этого [состояния], никакая ни “ананда”. Ничего подобного, Чандрасекар.

Собеседник: А что с тобой произошло в Сан-Франциско? Ты был в отвратительном настроении.

У.Г.: Потому что эти люди меня всё время беспокоили. Неожиданно, я [почувствовал, что] не хочу ни с кем встречаться. Та запись на автоответчике, который я купил за 89 долларов… “Кто вы? Что вы хотите? Я не хочу с вами встречаться. Если вы прочли книгу, то этого достаточно. Книга не сделала своё дело.” И всё равно, люди продолжали меня беспокоить. Постоянно звонил телефон: “Я хочу прийти, я хочу прийти, я хочу с вами встретиться.”

Собеседник: Вы сказали, что “смерть” не обязательно приходит в одной и той же форме.

У.Г.: Нельзя пожелать этого и сказать: “Я собираюсь умереть.” И что происходит во время этого… Это не длится долго. Кажется, что это целая вечность, но если смотреть на часы (нет возможности заметить время), то это не займёт даже одну минуту. (…) [В Сиднее], я время от времени ходил в туалет, как зомби. Дефекации не было.

Чандрасекар: Ты ничего не ел.

У.Г.: Ничего. Поэтому, она прекратилась. Конечно, я иногда пил воду.

Чандрасекар: Ты не был голоден?

У.Г.: Я никогда не бываю голоден, Чандрасекар. Я не даю шанса [телу] ощутить голод. Я кормлю тело время от времени для того, чтобы были силы. Что касается жажды, то иногда она есть. (…) О том, что происходит во время этого [состояния «смерти»], ты никогда не сможешь ничего сказать. Дыхание замедляется и замедляется, но ты не узнаешь, когда ты сделаешь последний вздох. До определённого момента ты знаешь, что ты задыхаешься, но не дальше. И я не намерен устраивать какое-то представление кому-либо. Меня это вовсе не интересует.

Чандрасекар: Но ты сказал: “Если бы у меня была воля, то я бы никогда не вернулся.”

У.Г.: Нет, я сказал не это. Если бы у тебя была возможность сказать “я не хочу возвращаться”, то вероятно в этот момент это было бы возможно. Сделать как надо. Не то, чтобы я не хотел возвращаться. У меня нет вообще никакого выбора. Я сказал то же самое не телевидении: “Какой у меня есть выбор? Я не пришёл в этот мир по собственному выбору, и я не хочу уходить, кроме как если что-то произойдёт, тело изнашивается…” Все люди достигают мокши прямо перед смертью, но тело не в состоянии возродиться и выжить после этого. Какую это сейчас имеет ценность, Чандрасекар? Вы всё время думаете в терминах ценности, [думаете о том], как это может помочь вам решить ваши мерзкие проблемы жизни с кем-то другим. Вот и все ваши проблемы — ничего больше — как приспособиться к этому миру. Но вы никогда не ставите под сомнение систему ценностей.

У.Г.: И поэтому в вашем страдании виноват этот духовный учитель. Мошенник, надувавший… Не говорите, почему он надувал! Он тоже себя одурачил. Какой-то мелкий, ничтожный опыт…

Собеседник: Он сам является жертвой, сэр.

У.Г.: И поэтому ты готов… Если ты не хочешь, то тебя это не волнует! Мир может быть полон мошенников, но тебя это не волнует. Ты даже не хочешь спасти эту суку или этого негодяя от таких мошенников. Нет. Он может жить в аду и подохнуть в аду, но ты и пальцем не пошевелишь. Если он не хочет, то что ты можешь сделать? Никакого сострадания. Это и есть сострадание: нет ничего, что этот негодяй может сделать. Ничего!

Собеседник: Есть ли кто-то, кто может?

У.Г.: Никто! Это не что-то, что ты можешь сделать, даже если захочешь.

Аудио запись, Бангалор, июнь 1989 г.