Случилось так, что один великий король должен был принять неприятное для себя решение. Два его министра совершили преступление. А он их очень любил. Он предпочёл бы простить их, но это было против законов его страны и создало бы неверный прецедент.
Осудить их на смерть было бы слишком тяжело для него, поэтому он нашёл выход.
Он сказал:
— Они заслуживают смерти, но я дам им ещё один шанс. Между двумя холмами будет натянут канат. Если они смогут пройти по нему и выжить, я прощу их.
Это было почти невозможно. Это было почти невозможно, потому что они никогда не ходили по канату. Хождение по канату – это великое искусство. Ему надо учиться. Им и присниться не могло, что они станут канатоходцами.
Один из них не мог спать. Всю ночь он просил у Бога помощи. Утром он не смог выпить даже чаю. Он пришёл к тому месту, где натянули канат. Там уже собралась вся столица.
Второй спал, зная, что всё равно не умеет ходить по канату и не сможет ничего предпринять. Так почему бы не выспаться? Утром он, как всегда, выпил чаю и, не торопясь, пришёл к назначенному месту. Первый дрожал, как в лихорадке; второй был спокоен, он знал, что обречён на смерть, — а когда это очевидно, то зачем волноваться? Умри молча.
Он вступил на канат, и – о чудо из чудес – он пошёл!
Никто не мог в это поверить! Даже канатоходцы пришли посмотреть. Этот путь был сложным даже для них – слишком большое расстояние и слишком велика опасность. Один неверный шаг, незначительный наклон влево или вправо – и ты погиб; чуть-чуть потерял равновесие – и тебя ждёт смерть. Но человек шёл, и он шёл так неторопливо, словно совершал утреннюю прогулку. И он достиг другого холма.
Министр, который должен был идти вторым, весь покрылся испариной.
— Пожалуйста, расскажи, как ты это сделал, — крикнул он, — чтобы я тоже смог пройти!
Тот прокричал в ответ:
— Трудно объяснить, потому что я сам не знаю как. Я знаю только одно – так я ходил всю жизнь. Я так и жил всю жизнь – сохраняя равновесие, никогда не впадая в крайности. То есть, если я отклонялся влево, я тут же старался наклониться вправо. Я не делал ничего другого…
Говорят, на вратах Ада высечена надпись:
ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ!
У большинства она вызывает страх, и очень мало тех, кто использует ее по прямому назначению — как Указатель.
Ведь оставление надежды — это единственный способ выбраться из Ада!
Сама надежда поддерживает ад, в котором вы находитесь.
ОТБРОСЬТЕ НАДЕЖДУ, и ад исчезнет!:)))))
Один немецкий профессор, Герригель, учился в Японии стрельбе из лука. Он был лучшим лучником Германии. Но в Японии стрельба из лука — не просто стрельба из лука, это медитация. Немец был растерян, поскольку в его представлении, если вы всегда попадаете быку в глаз, вы великий лучник; а он попадал стопроцентно. Но его Мастер говорил:
— Нет, главное неверно. Нас не интересует бычий глаз; мы не заботимся о том, чтобы стрела всегда попадала в цель; мы сосредоточены на тебе. Ты не должен ничего делать. Ты должен позволить стреле двигаться самой. Ты должен только создать условия, а затем ждать и позволить этому случиться.
Для немецкого ума это было совершенно непостижимо: как это может случиться, если вы не натягиваете лук, если вы ничего не делаете, если вы просто стоите с луком и стрелами — как это может случиться? И даже если это случится, стрела не попадет в цель. Здесь можно понять разницу между Востоком и Западом. Западный ум больше сосредоточен на цели, а восточный ум больше сосредоточен на лучнике, на воине.
Мастер много раз повторял ему:
— Забудь о цели. Даже если ты промахнешься, неважно. Сначала я должен привести в порядок тебя. Герригель сказал:
— Что я еще могу сделать? Я лучший лучник в своей стране.
Мастер сказал:
— Может быть, в своей стране ты и лучший лучник, но здесь ты просто любитель.
Три года прошло, а он не мог уловить смысл. Это было трудно. Наконец, устав, он сказал Мастеру:
— Завтра я уезжаю. Мастер ответил:
— Жаль; но прежде чем ты уедешь, приходи ко мне, выпьем чаю, а потом можешь ехать.
Когда он пришел, чтобы выпить с ним чаю, Мастер учил других учеников стрелять из лука. Он сел на скамейку и стал наблюдать. Впервые это было не его заботой. Он впервые расслабился; а он все время был в напряжении, день за днем он думал: как позволить этому случиться? Но сегодня он сидел на утреннем солнышке, в саду Мастера, расслабившись, наблюдая. Он видел, как Мастер показывает другим ученикам, как они должны позволить стреле двигаться к цели: они не принуждают ее, они просто позволяют ей лететь.
Мастер взял лук. В Герригеле не было напряжения, его это не интересовало, он уезжал, так что он смог увидеть более ясно, что Мастер стоял совершенно расслабленно. Когда стрела покидала лук, он видел его руки — в них не было напряжения. Он видел его лицо — это было чистое изящество. И совершенно неожиданно он понял, что значит «позволить этому произойти».
Внезапно он встал, взял из рук Мастера лук и стрелу — Мастер даже не спросил, что он делает — и, ничуть не заботясь о цели, поднял лук и стрелу очень расслабленно и изящно… случилось. Он попал в цель. Мастер сказал:
— Великолепно, у тебя получилось. Ты не делал это; ты позволил этому случиться.
Герригель записал в дневнике: «Разница была огромна. Если бы я уехал на день раньше, я мог не узнать красоты того, о чем мой Мастер три года неустанно говорил мне. Я уставал, но он не уставал никогда — каждый день одно и то же. Но в этом была моя ошибка. Я был напряжен, и все мои усилия были направлены на то, чтобы поразить цель, а он заботился только о том, что я должен быть изящным и расслабленным. Я был его целью».
Мастер был чрезвычайно счастлив:
— Хотя бы через три года тебе это удалось. Герригель сказал:
— Я ничего не старался сделать. Я просто смотрел на вас. Я никогда не смотрел на вас. Вы учили меня каждый день. Я был в своем уме, думая: как? Но это не вопрос «как». Поскольку я был слишком озабочен тем, как это сделать, я не мог это сделать. Сегодня во мне не было беспокойства, ум безмолвствовал, и я впервые увидел вас — это изящество, эту красоту.
Один аскет годами практиковал аскезу. Его звали Джаджали. Он занимался такими экстремальными практиками, что его тело почти высохло, и он стал похож на мертвое, засохшее дерево. Он не двигался. Говорят, что он стоял так неподвижно, что птицы вили у него на голове гнезда и откладывали яйца. Джаджали сдвигался с места, лишь когда птенцы вылуплялись из яиц и улетали.
Думая, что яйца могут пострадать, а птенцы — упасть, он продолжал стоять в том же положении. Он не двигался, даже не ходил просить еду, и месяцами оставался голодным. Лишь когда птицы улетали, он мог шевельнуться. Но однажды в нем возникла огромная гордость и эго: «Есть ли другой такой великий аскет? Есть ли другой такой ненасильственный человек?» Возникло великое эго.
Пока он говорил сам с собой, он услышал в безлюдном лесу чей-то смех. Затем голос невидимого человека сказал:
— Джаджали, не наполняйся таким самомнением! Если хочешь увидеть человека, который знает, пойди и сядь у ног торговца Туладхара.
Он не мог понять: «Туладхар, торговец? — и такой великий аскет, как Джаджали, должен сидеть у его ног? Великий аскет Джаджали, в волосах которого птицы свивают гнезда, и он остается неподвижным, потому что так велики его не-насильственность и сострадание? Но все равно, придется пойти и посмотреть, кто такой этот Туладхар». Он пошел его искать.
Торговец Туладхар жил в Каши, и он пришел к нему. Джаджали не мог поверить своим глазам — Туладхар был просто обычным торговцем! Днем и ночью он продавал товары с весами в руках. Именно поэтому его звали Туладхаром, «тем, кто держит равновесие». Он все время все взвешивал. Когда прибыл Джаджали, он отвешивал и продавал, окруженный толпой покупателей. Туладхар даже не взглянул на Джаджали. Он сказал:
— Садись, Джаджали. Не будь таким гордым оттого, что птицы вьют гнезда у тебя в волосах и ты остаешься неподвижным, пока птицы не вырастут и не улетят. Сядь, сиди в молчании; позволь мне сначала покончить с покупателями.
Услышав слова Туладхара, Джаджали был изумлен. Он подумал:
— Теперь у меня большие проблемы. Этот человек, несомненно, что-то знает, несомненно, он обогнал меня. Теперь он все испортил. И еще я хочу увидеть, каково его искусство, какова его духовная дисциплина.
Он сел, но его эго было разбито. Он стал наблюдать. Приходили хорошие люди, приходили плохие; все говорили с Туладхаром по-разному; кто-то говорил любезно, кто-то оскорблял его — ведь это была лавка и торговое ремесло! Но Туладхар отвечал на все ровно и спокойно, не выказывая ни гнева, ни эмоций, не становясь ни на чью сторону. Джаджали продолжал наблюдать. В его равновесии не было ни малейшего отклонения: приходили родственники, приходили незнакомые люди, но его рука отвешивала одинаково для всех.
Когда наступил вечер и лавка закрылась, Джаджали спросил:
— Что ты мне посоветуешь?
— Я только обычный торговец, лавочник — ответил Туладхар. — Я не знающий человек. Я знаю только одно: как раз когда обе чаши весов на одном уровне, есть равновесие, и точно так же, когда есть равновесие между обеими сторонами ума, гневом и не-гневом, любовью и ненавистью, симпатией и антипатией, достигается внутреннее равновесие. И в это мгновение происходит самадхи.
Наблюдая весы, я сам пришел к равновесию. Я не делал больше ничего. Птицы не вили гнезда у меня в волосах, я не был аскетом. Джаджали, я обычный лавочник, я не аскет. Весь мой секрет в том, что, уравновешивая весы, я научился искусству уравновешивать себя. Я понял, что, когда внутри царит совершенное равновесие, эго исчезает. Равновесие создает пустоту, и в эту пустоту нисходит целое.
Но я только лавочник. Ты великий ученый. Ты много знаешь, ты аскет. Может быть, тебе это поможет, может быть, нет. Я знаю только это, и вот что я тебе могу сказать: если даже в лесу тебя захватывает эго, ты опять в миру. А если ты остаешься в миру и даже там твои весы уравновешены, тогда ты в лесу, ты в Гималаях, даже оставаясь на рыночной площади. Вопрос в том, что ты собой представляешь.
Один мой друг очень любил читать книги разных Мастеров.
При этом он постоянно что-то в них подчеркивал, а потом восторженно цитировал.
Я ему как-то предложил:
— А теперь попробуй внимательно прочитать то, что ты не подчеркнул.
Друг пришел в дикую ярость и чуть меня не убил.:)))))
Человеческий ум так устроен, что постоянно ищет подтверждения своего «правильного» понимания и избегает противоречий.:)))
Девочки завязывают бантики.
На руку и на ногу легки.
Девочки мечтают о романтике,
Собирая в горы рюкзаки.
Вместо босоножек пару триконей
Собирают девочки в поход.
И глядят на них глазами дикими
Мама, папа и сиамский кот.
Им бы на курорт, мужчины дружно бы
На руки их взяли б в пять минут.
Здесь же за инструктором разгруженным
Сами они груз свой волокут.
Там бы шли они, сверкая глазками,
В аромате моря и вина.
Здесь же с ледорубами под касками…
Не поймешь, где он, а где она.
В шрамах, синяках идут хорошие
И смеются всем смертям назло,
С виду словно боевые лошади
После съемок фильма «Ватерлоо».
Что же ты наделала, романтика?
Превратила в Золушек Принцесс.
Завязали булинями бантики,
Получилось чудо без чудес.
Девочкам мечтается и грезится
Шум лавин и ветра страшный свист,
И большой, как Малая Медведица,
Вусмерть в них влюблённый альпинист.
Это про которого поётся,
Что он на вершине, как хмельной,
И с которым чёрт не разберётся,
Где хороший он, а где плохой.
Вроде не скулит он, и не ноет,
Только вот и в горы не идёт.
Может он влюблён, и всё такое,
Ну, а кто ж рюкзак-то понесёт?
С мальчиками все гораздо проще.
Мальчику важней всего значок.
Мальчику, бывает, даже тёща
Подносит к самолёту рюкзачок.
Когда он летом в горы уезжает,
Он для всех заранее герой.
Его семья в альплагерь провожает,
Как на последний и священный бой.
Он ледоруб полгода дома точит,
И из подушек выпускает пух,
И кроит он спальник среди ночи
На одного, а мысленно на двух.
Он письма пишет кратко и сурово.
И мама уже видит страшный сон,
Как будто лагерь не в лесу сосновом,
А проволокой колючей обнесён.
Оружье у них, то бишь карабины.
И слышит мама пуль ужасный свист,
И видит, как связал родного сына
Инструктор — альпинист-рецидивист.
Нельзя сказать, что мальчик не мечтает.
Но все его заветные мечты,
Когда он летом в горы уезжает,
Как правило, конкретны и просты.
Надеть бы на инструктора колоду,
Чтоб он, как люди, шёл, а не бежал,
Мечтают мальчики на переходах,
Мечтают на страховке среди скал.
Найти бы на дороге самородок,
А лучше с колбасою бутерброд,
Вернуться бы живому из похода,
А в лагере из дома перевод.
Нанять бы, скажем, шерпа или пару,
Ну или, на худой конец, осла,
Идти себе, петь песни под гитару
И пиво пить у каждого куста.
Приделать бы к Наташкиной фигуре
Да Катькин бы характер золотой,
И чтоб она ещё была не дурой,
Водилась бы не с Колькой, а со мной.
И отпускают бороды и баки,
Штормовки любят, чтоб рваньё одно.
Чтоб выглядеть, как бравые рубаки
От батьки по фамилии Махно.
Шагают мальчики под облаками,
Шагают девочки за ними вслед.
А рядом за ближайшими горами,
Всё ярче разгорается рассвет.
Вы про меня плохого не подумайте,
Я сам чрез это всё давно прошёл.
И на душе не чувствую обиды я,
И это, безусловно, хорошо.
Как хорошо, что есть ещё романтика,
Что Джомолунгма есть и Софруджу…
А девочки завязывают бантики,
А я на них с улыбкою гляжу.
Если вам штормовки
Не досталось новой,
Там рукав оторван,
Капюшона нет…
Вспомните, что рядом
Ходит вовсе голый,
С вами, в общем, очень схожий
Снежный человек.
И улыбка, без сомненья,
Вдруг коснется ваших глаз,
И хорошее настроение
Не покинет больше вас.
Если крупный камень
Стукнул вас по шее,
Если гнев невольный
В сердце к вам проник,
Вспомните, что камень
Мог бы быть крупнее –
Их в горах гораздо больше,
Вспомните про них!..
И улыбка, без сомненья,
Вдруг коснется ваших глаз,
И хорошее настроение
Не покинет больше вас.
Если вы случайно
Со скалы упали, в
Полетели в пропасть
Камни догонять,
Вспомните, что раньше
Так вы не летали,
И уж наверное
не будете летать!
И улыбка, без сомненья,
Вдруг коснется ваших глаз,
И хорошее настроение
Будет до конца вас.
Жили- были два брата близнеца по фамилии Джонс. Были они очень похожи друг на друга. Джон Джонс был женат, а у Джима Джонса была ветхая полуразрушенная лодка. Случилось так, что в тот день, когда умерла жена Джона, лодка Джима, зачерпнула много воды и затонула. Через несколько дней одна добрая старая женщина встретила на улице Джима и, приняв его по ошибке за Джона, сказала:
— О мистер Джонс! Я слышала, вас постигло страшное несчастье. Наверное ваше сердце разбито.
Джим ответил:
— Что вы, мне нисколько не жаль. Она с самого начала была старой развалиной. Зад у нее был весь изжеван, и она вся провонялась протухшей дохлой рыбой. Когда я в первый раз в нее забрался, в ней образовалась огромнейшая дыра спереди, и ужаснейшая трещина сбоку и, всякий раз, когда я в нее взбирался после этого, она начинала течь со всех сторон. Поверьте, я прекрасно с нею управлялся, но когда в нее взбирался кто-нибудь другой, она так и разваливалась на части. Это ее и сгубило. В город приехали четверо отдыхающих, и они, желая развлечься, попросили меня дать им ее напрокат. Я их предупредил, что она уже не первой свежести, но они сказали, что все-равно хотят попытать удачи. И вот, все эти чертовы дурни попытались влезть в нее одновременно; тут-то она и треснула во всю длину. Раньше, чем он успел закончить, старушка упала в обморок.
Вот так всегда и бывает: один человек говорит одно, а люди понимают его совершенно по-другому, и каждый по-своему.
Моисей и Иисус поплыли вместе на лодке.
— Мне действительно понравилось, когда ты раздвинул воды Красного моря, Моисей, — сказал Иисус.
— Ах да, — сказал Моисей, — но это ничто в сравнении с тем, как ты ходил по воде, — ты побил меня. Скажи, а ты можешь сделать это снова?
— Конечно, — сказал Иисус, — хотя с тех пор и прошло много времени.
Он шагнул из лодки. Все было прекрасно, и он медленно двинулся вперед. Вскоре он заметил, что промочил ноги. Он был немного встревожен, но продолжал идти. Вскоре вода дошла ему до щиколоток. Обеспокоенный, он повернул обратно к лодке. Когда он добрался до лодки, вода доходила ему до колен. С облегчением он взобрался в лодку, но был немного озадачен.
— Не понимаю, — сказал Иисус, — я знаю, что прошло много времени, но я был уверен, что все будет в порядке. Интересно, что я сделал не так.
Моисей тоже задумался. В конце концов он сказал:
— Держу пари, что я понял! Когда ты делал это в первый раз, у тебя не было вот этих дырок в ногах!
Маленький мальчик врывается в комнату своей мамы и говорит: «Мама, я давно уже хотел спросить тебя об этом, но сегодня это очень срочно — я хочу знать ответ прямо сейчас!»
Мама как раз переодевалась, чтобы выйти из дома, и сын спросил ее: «Что это за две такие штуки у тебя на груди?»
Мать почувствовала себя немого смущенной: как объяснить ребенку про грудь?
Это просто объяснить, а дети очень понятливы. Можно было легко сказать, что груди нужны для питания малышей, и с этим вопросом было бы покончено раз и навсегда. Но мы привыкли к подобному вранью — и мать немедленно придумала очередную ложь.
Она ответила: «Это воздушные шары. Когда женщина умирает, Бог надувает эти шары. Они становятся больше и больше, а потом тело женщины возносится к небесам».
Ребенок сказал: «Теперь я знаю, что происходит».
«Что происходит?» — спросила мать.
«Наша служанка умирает, — ответил сын, — а бедный папа изо всех сил пытается не дать ей умереть. Он лежит на ней сверху, прижимает ее к полу и пытается высосать воздух из ее шаров, а она стонет: «Господи, я скоро кончусь!»
SwamiNirav