Да нет. Просто внутри такое ощущение при чтении этих сутр… Отторжение какое-то. Вроде как в музей пришел, а там болт слона лежит в витрине. И все обсуждают его величину, твердость, эстетическую значимость, замысел художника… А я смотрю и понять не могу… Ребята это же хрен слона о чем вы???
Сегодня вот ощутил, испанский стыд за Эдуарда… Какой же он отсталый, когда заходят разговоры об, ригпах и ниббанах хочется тихонько выйти закрыв плотно дверь, дабы не мешать мудрым… И тихонько переживать за свою тупость… Но и выйти вроде показать свою тупость профана, и остаться стремно… как в тантрическую баню случайно зашел… Чувствует себя Эдуард вроде как что то непристойное смотрит. Но публика вроде одобряет, делится опытом, смакует… Может есть зерно какое мудрое…
Швейк о мастерстве.
Конвоир-поляк держался аристократом: он ни на кого не обращал внимания и забавлялся тем, что сморкался на пол, очень ловко пользуясь большим пальцем правой руки, потом он задумчиво растирал сопли прикладом ружья, а загаженный приклад благовоспитанно вытирал о свои штаны, неустанно бормоча при этом: «Святая дева».
— У тебя что-то не получается,— сказал ему Швейк.— На Боиште в подвальной квартире жил метельщик Махачек. Так тот, бывало, высморкается на окно и так искусно размажет, что получалась картина, как Либуша пророчит славу Праге. За каждую картину он получал от жены такую государственную стипендию, что вечно ходил с распухшей рожей. Однако этого занятия он не бросил и продолжал совершенствоваться. Правда, это было его единственным развлечением.
Конвоир-поляк держался аристократом: он ни на кого не обращал внимания и забавлялся тем, что сморкался на пол, очень ловко пользуясь большим пальцем правой руки, потом он задумчиво растирал сопли прикладом ружья, а загаженный приклад благовоспитанно вытирал о свои штаны, неустанно бормоча при этом: «Святая дева».
— У тебя что-то не получается,— сказал ему Швейк.— На Боиште в подвальной квартире жил метельщик Махачек. Так тот, бывало, высморкается на окно и так искусно размажет, что получалась картина, как Либуша пророчит славу Праге. За каждую картину он получал от жены такую государственную стипендию, что вечно ходил с распухшей рожей. Однако этого занятия он не бросил и продолжал совершенствоваться. Правда, это было его единственным развлечением.