Закачанный допуск

Караев, видимо, хотел, чтобы Кеша ему возразил – под его креслом появились опции ответной реплики. Из «почему, интересно» и «отчего, мне очень интересно» Кеша выбрал второй вариант, но Караев неумолимо покачал головой.

– Нет времени, – сказал он. – С тех пор технологии наблюдения стали неизмеримо совершеннее. А после появления внутримозговых подключений говорить о каком-то сопротивлении сканированию просто смешно. Тебе не понять этого олимпийского всемогущества, этого божественного всеведения, с которым смотрит в ваши души любой офицер спецслужб с полным допуском… Чем выше мы поднимаемся по служебной лестнице, тем больше узнаем про мир, в котором живем. Но я был уверен, Ке, что мои глаза открылись еще до того, как мне дали высший допуск. Я думал, что понял главную тайну сам.

Кеша покосился на опции и выбрал верхнюю.

– Какую именно? – спросил он.

– Слушай внимательно.

Тебе известно, что можно расшэрить любую мысль. Но для этого ты должен подумать ее совершенно особым образом. Как бы проговорить про себя. Ты должен довести ее до определенного градуса интенсивности, сделать ее медленной и проартикулированной. Остальная территория твоей внутренней жизни – теневая зона, куда система еще не научилась до конца залазить. Это тот последний уголок, где мы можем побыть тем, что мы есть на самом деле. Но только очень недолго, легонько и тайком. Там нас никто не видит. Так, во всяком случае, полагают люди. И точно так же считал когда-то я.

Кеша почувствовал легкую тошноту. Ему было страшно от того, куда сворачивает разговор.

– Теперь подумай вот о чем, – продолжал Караев. – Каждый день через тебя прокачивают контекстную рекламу. Иногда несколько раз в час. Это происходит всегда одинаково. Ты о чем-то размышляешь, у тебя возникает случайная мысль, какая-нибудь быстрая и беглая ассоциация – и система тут же ставит тебе рекламный ролик по мотивам того, что крутится у тебя в голове. Мило и ненавязчиво, да?

В опциях появилось разнообразие – «да» и «кивнуть». Кеша кивнул.

– Ты не задумывался, каким образом система выбирает поп-апы? Ты ведь не шэришь ту мысль, на которую вешают рекламу. Ты не всегда даже успеваешь внятно продумать ее до конца.

Кеша знал, что это правда. Его собственный опыт – хотя бы с шампанским – подтверждал это каждую неделю. Но он почему-то не придавал происходящему значения.

Кеша кивнул, хотя никаких диалоговых опций не выскочило.

– Когда я понял это, – продолжал Караев, – мне стало ясно, что происходит одно из двух. Либо система может читать все наши мысли без исключения, и для нас не оставлено даже узкой полоски тени, где мы можем быть сами собой. Либо… Либо она заранее знает, что именно мы подумаем.

– Да, – сказал Кеша. – Точно.

Он понял, что говорит с трупом, как с живым. Впрочем, это было неважно. Караев все равно не слышал.

– Первый вариант я отбросил сразу, – продолжал Караев. – Наши самые легкие и быстрые мысли в принципе не могут быть считаны из-за своей неоформленности. Они не поддаются четкой локализации. Понимаешь почему?

Слово «локализация» в этом контексте наверняка означало не перевод на русский, а что-то специальное. Кеша пожал плечами.

– Ментальные объекты вообще не существуют в том виде, в каком вспоминаются нам, когда мы стараемся их вернуть. Когда мы думаем, мы как бы пытаемся вспомнить некую мысль, которой на самом деле еще не было. В этом природа творчества. Мы откуда-то знаем эхо звука, который хотим услышать. А система может считать только действительно прозвучавший звук. И лишь тогда, когда он был достаточно громким и долгим. Поверь мне на слово – просветить тебя насквозь цукербрины не могут. И вряд ли когда-нибудь смогут. Пока ты не делаешь себя прозрачным, в тебе нет ничего, что можно было бы увидеть.

Это звучало очень обнадеживающе. Кеша выбрал опцию «кивнуть».

– Итак, – продолжал Караев, – остался второй вариант. Система никогда не ошибается с контекстной рекламой, поскольку знает заранее, что мы подумаем. Я долго размышлял, как такое может быть. И, перебрав все возможности, понял.

Караев нагнулся к Кеше, и его глаза оказались совсем рядом – гораздо ближе, чем это предполагало физическое движение.

– Ты полагаешь, что система читает мысли, а потом вставляет между ними контекстную рекламу? – прошептал он. – Черта с два! Ей не надо ничего читать. Мы думаем мысли, в которые вставляют рекламу, потому что нас заставляют их думать. Их заметают в наши головы вот этой вот поганой метлой…

Караев выставил вперед свою клешню, и Кеша второй раз за день увидел легчайшую серебристую метелочку. В грубых красных пальцах Караева мозговой имплант фейстопа казался особенно нежным и невесомым.

– Мы с рождения подключены к информационному потоку, который промывает наши мозги с таким напором, что там не способна появиться ни одна случайная мысль. Системе незачем читать мысли. Ей гораздо проще прокачать через твою голову мысль, которую ты примешь за свою – а потом, как бы в ответ на нее, прокачать рекламу, удивляющую своей уместностью. Если цукербрины рекламируют картофельное пюре, они сначала заставят тебя подумать о чем-то круглом. Потом прокачают мысль, что это похоже на картошку. А затем уже включат рекламу пюре… Понял?

Караев откинулся назад и некоторое время внимательно изучал Кешу – так долго, что тот даже почувствовал себя неловко. Впрочем, чувство прошло, когда Кеша вспомнил, что Караев вообще уже никуда не смотрит. Но актером покойный террорист был неплохим – для Кеши он успел превратиться в живого собеседника.

Кеша посмотрел на опции. Там было «кивнуть» и «промолчать». Он выбрал второй вариант.

– Но это еще не самое страшное, – продолжал Караев. – Гораздо серьезней другое. Когда ты принимаешь решение съесть сто грамм картофельного пюре, это тоже не твое решение. Его вколачивают в тебя точно так же, как мысли с контекстной рекламой. Мало того, когда ты, например, злишься, что тебя заставляют платить за случайный кивок, это тоже прокачка. Понимаешь? Вся твоя внутренняя жизнь – такая прокачка. Вся. Это просто длинная программная петля, прокручиваемая системой в твоем сознании.

Караев опять показал Кеше имплант.

– Все твои скрытые пороки, все твои стыдные темные пятна, и даже твоя затаенная ненависть к системе – тоже часть прокачиваемого контента. Нас всех давно подменили. А мы этого не заметили. Знаешь почему?

– Почему? – послушно спросил Кеша, покосившись на опции.

– Именно потому, – ответил Караев, – что тех нас, кто мог это заметить, подменили. Я сказал, система показывает тебе кино – но это неправда. Она показывает его не тебе, а вообще непонятно кому. Ты сам, Ке, и есть кино. Твоя любимая Ксю Баба любит повторять индусскую мантру «ты есть то». Чистая правда, Ке. Ты есть то, что прокачивают сквозь тебя цукербрины. И никакого другого тебя нет. Это реальность нашей жизни. Ее единственная реальность! Я был уверен, что понял все сам – еще до того, как система дала мне допуск. Только потом до меня дошел весь сарказм ситуации. Само понимание, которое я считал своим тайным прозрением, и было допуском! Допуском, просто закачанным мне в башку по проводам…©Пелевин. Любовь к трем цукербринам