Детство.

ОБИДА.

Скучаешь и смотришь, и ищет твой взгляд в окне силуэт, а вопящий детсад, как шумное море, и ты как скала, и тиной обиды, душа заплыла. Где мама, где киса…?! в ответ тишина… ее не найти…. только блеск от окна. Он режет по горлу и новый удар… больницу покорно, боль прячет в угар…. Стоишь, полотенце на шее висит, не знаешь что ждет, а сердечко дрожит. Железные птицы ворвутся в твой рот и хочешь напиться, а горло дерет. И так за изменой измена и вновь из пальцев песком утекает любовь. Что толку, что все понимаешь сейчас, ты полон сноровки и тверд как алмаз… а детское сердце приливом тоски размоет твердыни, что были крепки, подымет из глуби горячей слезой… и хочешь стони, а не можешь то пой, о том что уже навсегда потерял… невинную песня начала начал.

ТРУСОСТЬ.

Вокруг злые лица и режущий смех и хочется слиться, исчезнуть для всех, но стая загнала, прижала к стене…. бессильная ярость и холод в спине. Свернешься клубочком, закроешь глаза… быть может не тронут, бить слабых нельзя… и хочется крикнуть, но в горле комок и сердце без ритма ждет новый урок. Быстрее, быстрее… ну где же звонок, и щеки алеют… ах если бы мог… взорваться как бомба, в 500 мегатонн, и мир этот сжечь, как истрепанный сон… Но гнев не пускает трусливая кровь, она вспоминает все кары богов, погромы, пожары, испанский сапог, ГУЛАГ и татары и тысячи снов… в них дымные лица, Освенцима гарь… И хочешь подняться, но болен и стар…. Я трус и бессильно ползу как змея и жду, что раздавят когда то меня. В себя я запрятав и боль и вину живу с этой ношей, зачем не пойму. И каждую ночь продолжаю войну, бессильно машу кулачком на себя и утром проснусь я себя не любя.
Но вам не узнать, буду весело петь, о том, что сумел я как Бог умереть. И буду читать ницшеанский коан, себя Заратустрой запрятав в карман. И буду я смелым, пока не придет под белой вуалью последний исход.