Интегральная постметафизика и миф о данном

КОЭН: Тот факт, что наш мир в большей степени является сконструированным нами, нежели существующим в качестве объективно реальной, статичной сущности является неустаревающим откровением. Это озарение бросает сильнейший вызов. Вызов в том, что имеется очень мало того, что в действительности есть нечто данное, а ещё в том, что то, как мы воспринимаем всё сущее, есть процесс творчества и со-творчества. В «Интегральной духовности» ты ясно дал понять, что эти глубинные структуры восприятия межсубъективно создавались в сознании — медленно, в течение многих тысячелетий. Когда начинаешь видеть, насколько глубоко в действительности обусловлен процесс интерпретации, это одновременно и восхищает, и ужасает. Это понимание мощным образом пробуждает нас к тому, чтобы осознать действующий механизм нашей собственной «я»-системы (системы самости). По пробуждении данное видение позволяет превратить этот процесс из бессознательного субъективного опыта в объект сознавания. Хотя мне и казалось, что я уже во всём этом рзаобрался, при чтении меня преследовало ощущение, словно у меня снова и снова уходит почва из-под ног, словно её кто-то выдёргивает. Это происходило по простой причине: настолько глубоко запечатлённой является привычка некритично принимать «данности», определяющие столь многое в нашем опыте. Трудно сосчитать количество раз, когда в процессе чтения я испытывал ощущение того, что у меня кружится голова от одновременного переживания и радости, и пришибленности, и вдохновлённости.

УИЛБЕР: По-моему, интересно то, что, понимая этот простой вопрос, всё ещё возможно обладать просветлённым сознаванием и переживать сатори. Это вопрос того, что, как отмечали Иммануил Кант и столь многие теоретики модерна и постмодерна, наши перцепции есть концепции [перцепция — научный синоним слова «восприятие», — прим. пер.]. То, что мы на деле видим, в какой-то степени сконструировано. Это не есть только лишь социальная конструкция, фабрикация нашего культурного сознания: этот вывод чересчур радикален и, к сожалению, слишком многие постмодернисты ударяются в такую крайность. Но почти все серьёзные философы модерна и постмодерна согласны, что то, что мы видим, есть отчасти конструкция.

Когда речь заходит о духовном опыте, мы можем это увидеть со всей ясностью. Если рассмотреть, к примеру, духовные переживания просветлённых святых и мудрецов Запада, можно обнаружить множество описаний ангелов, или светоносных и сияющих существ, но никогда не встретишь какого-либо западного святого или мудреца, который описывал бы сущность, имеющую тысячи рук. И всё же этот опыт довольно распространён в Тибете. Тибетцы могут постоянно видеть в своих снах тысячерукое божество Авалокитешвару и считать, что это действительная форма Бога. Но это форма Бога в Тибете, а не Германии.

КОЭН: Это в случае, если немец не является приверженцем тибетского буддизма!

УИЛБЕР: Верно! Смысл в том, что всё это достоверные духовные переживания, но на их формирование повлияла культура. И если некто возводит свой духовный опыт в ранг повсеместно верного, говоря: «Это универсальная истина!» — тот человек лукавит. Его опыт сконструирован и сформирован культурой, а сам он этого не замечает. Поэтому он в ловушке одной из разновидностей мифа о данном. Какой-нибудь учёный в той же самой ловушке. Если научный материалист утверждает: «Всё, что я вижу в сенсомоторном мире реально, поскольку оно дано мне в ощущениях», — он ошибается. Воспринимаемое не дано, оно сконструировано. Мы пребываем в ловушке мифа о данном всегда, когда берём то или иное состояние, стадию, структуру или уровень нашего сознания и считаем, что то, что в нём дано, реально.

КОЭН: Весьма интересен следующий факт: причина, по которой я основал журнал «Что такое просветление?», ту самую площадку, в рамках которой мы ведём эту дискуссию, состоит в том, что в ранние годы работы духовным учителем я обнаружил, что попадаюсь в то, что теперь воспринимаю как множество разновидностей мифа о данном, которые лично меня вводили в полнейшее замешательство. Я был молодым американским евреем, обучающим восточному просветлению в контексте постмодернистского Запада, из-за чего я оказался в необычайном и сложнейшем положении. По моим наблюдениям, так много западных людей, обратившихся к восточным духовным путям, как кажется, некритически принимают домодернистские суеверия и прочий метафизический багаж, который более не имеет смысла в контексте постмодерна. Я и вправду обнаружил, что многие «абсолютные истины», утверждаемые моими восточными учителями, были всего лишь интерпретациями, унаследованными из более ранних времени и культуры.

УИЛБЕР: Именно. Тибетский йогин, просидевший в пещере, думает, что он созерцает вневременные истины — истины, которые справедливы для всех. На деле же довольно большое количество этих истин есть всего лишь исключительно тибетское веяние.

КОЭН: Это озаряющее понимание привело меня к тому, чтобы начать задавать вопрос: «Что же такое просветление?». Сперва всё началось с критического рассмотрения традиционных интерпретаций духовного опыта, а со временем перешло в непрекращающееся изучение того, каким могло бы быть, если использовать предложенный тобою язык, посттрадиционное и постметафизическое истолкование глубочайших духовных озарений. На чём будет основываться религия будущего?

Вновь и вновь я прихожу к выводу, что, хотя сущность или основание просветлённого понимания составляет глубочайший опыт пустотности, или основы бытия, которую мы обнаруживаем в высших состояниях сознания, мы, люди, по-видимому, испытываем глубинный ужас перед этой не имеющей оснований основы. И сколь бы мы ни верили, что мы в действительности заинтересованы в пустотности, или этой точке нуля, в подавляющем большинстве случаев мы обретаем чувство безопасности путём цепляния за культурные конструкты или метафизические системы, в которых содержится это откровение.

УИЛБЕР: Так и есть.

КОЭН: Хорошим примером этому служит случай, произошедший со мной в прошлом году, когда я посетил в Дании замечательного индийского свами — прекрасного старца, окружённого многими любящими и приверженными учениками. Мы вместе дали учение, а затем у меня состоялась беседа с одним из его ближайших учеников о природе Бога. Я объяснил, что, с точки зрения эволюционного контекста, то, кто и что есть Бог нельзя более считать фиксированным. С точки зрения развития и эволюции, Бог тоже эволюционирует, в точности как и мы сами. Это был мощный эпизод: этот человек вначале имел весьма любящее и ангельское выражение лица, но по мере того, как я говорил, его лицо буквально изменилось: оно приобрело испуганное, оторопелое выражение, даже немного злое. Он резко встал и вышел. И ведь это был человек, который, совершенно очевидно, переживал довольно глубокие состояния сознания и в результате приобрёл глубокую уверенность в том, чем является абсолютное измерение жизни. И всё же предположение, что его фиксированное понимание Бога не было какой-то данностью, стало для него угрозой на глубочайшем экзистенциальном уровне.

УИЛБЕР: Это часто встречаемая проблема. Корни её в том факте, что все великие метафизические традиции Запада и Востока — суфийские, буддийские, неоконфукцианские, христианские и даосские — были созданы в период, когда среднестатистическая стадия развития, встречавшаяся у населения, была, по нашей терминологии, «мифической» или «предмодернистской». Стало быть, эти метафизические мифические системы использовались для интерпретации высших состояний сознания. Теперь нам известно, что эти системы устарели. Они давали хорошие интерпретации в то время, но теперь они дают плохие интерпретации для этих достоверных духовных состояний в современном мире модерна и постмодерна.

КОЭН: Ибо теперь мы намного больше знаем об интерпретации опыта.

УИЛБЕР: Именно. Мир формы изменился. Мир модерна и постмодерна привёл к критическим прорывам в том, как мы понимаем мир формы. Посему вызов, который стоит перед современными молодыми мужчинами и женщинами, это необходимость вовлечься в создание постметафизической духовности, которая понимает миф о данном, а также и требования модерна и постмодерна.

КОЭН: Это, одновременно, и источник вдохновения, и вызов. Ведь, на мой взгляд, одно дело — понимать концепцию мифа о данном на когнитивном (умственном) уровне, но освоение его глубинных следствий — эмоционально, психологически и духовно — требует значительной глубины подлинной свободы и просветлённого сознавания. Попросту недопустимо излишне сильно цепляться за какие-либо фундаментальные идеи о природе или структуре реальности.

Твои идеи о постметафизической духовности сильнейшим образом повлияли на меня и моё восприятие того, чем же я занимаюсь, будучи учителем просветления в начале двадцать первого века. Я, в частности, безмерно обязан пониманию, что высшие стадии или уровни не есть что-то предсуществующее, то есть они не «предзаданы», но в буквальном смысле созданы храбрыми личностями, которые на деле отправляются в новые, неизведанные территории, оставляя за собой «космические колеи», которыми последуют другие и которые в итоге станут новыми структурами или стадиями [сознания и бытия]. Тот факт, что будущего, даже на самых тонких метафизических уровнях, фактически не существует как некой предзаданности, бросает вызов нашим фундаментальным духовным/религиозным идеям во всех их аспектах. Но если мы готовы к этому вызову, он может стать источником необычайного вдохновения и надежды.

УИЛБЕР: Совершенно верно. Я согласен, что продвижение в мир постметафизической духовности является величайшим и интереснейшим приключением, которое нас ожидает.

КОЭН: Я считаю, что потенциально наиболее интригующим для постмодернистского «я» является открытие, что мы буквально создаём будущее, что в постметафизическом воззрении означает, что мы неотделимы от созидательного принципа или божественного импульса как такового: Бог эволюционирует по мере нашей эволюции.

УИЛБЕР: Я убеждён в том, что так и обстоит.

КОЭН: Как я сказал последователю того датского свами, Бог не есть нечто уже полностью сформированное, сидящее на облаке и ожидающее, когда же мы к Нему (или Ней) подлетим!

УИЛБЕР: [Смеётся]

КОЭН: И настоящее мгновение как таковое, если ты в него погружаешься всей своей сутью, открываясь для будущего, потенциально является рубежом возможного: за его пределами нет ничего, кроме, пожалуй, внутренне присущей тенденции к движению в определённом направлении.

УИЛБЕР: Говорят, что Альберт Эйнштейн, когда исследовал относительность, провёл следующий мысленный эксперимент. Он задал вопрос самому себе: если бы ты буквально оседлал острие светового луча и поставил перед собой зеркало, смог бы ты увидеть себя? Ответом было: нет. Если ничто не путешествует быстрее света, тогда свет не может попасть в зеркало, чтобы породить твоё отражение, посему ты не можешь ничего увидеть. Это ещё один хороший образ для передового края, или рубежа, эволюции. Нет ничего в будущем, во что можно было бы вглядываться. Мы творим будущее по мере продвижения по территории. И очень страшно смотреть в зеркало и ничего не видеть…

КОЭН: …и всецело, совершенно захватывающе.

Источник: integraltranslations.wordpress.com/