Проза Аркадия Ровнера.

ЧЕЛОВЕК В ТРУБЕ

Надо бы снести этот дом до основания – он производит на меня гнетущее впечатление чудовищного гасильника.

Жан Рэ

Две пары поселились в курортной зоне города L на севере Германии. Стоял лучезарный август с феерическими закатами, с морем, отблескивающим во всю свою необъятную ширь до самого горизонта сапфирами, ониксами и рубинами. Море дарило им свою полуденную ласку, песчаные пляжи, кабинки на берегу, в которых можно было уединяться и не видеть никого и ничего, кроме воды. Море было мелководным: идешь, идешь, а оно по колено – какое уж тут купание! Но оно освежало и радовало, а при желании и, главное, терпении можно было дойти до настоящей глубины и плыть, плыть, плыть, фыркая и отдуваясь.

Это были пары, хорошо знавшие друг друга: мужчин связывало многолетнее приятельство, женщины также чувствовали взаимную приязнь, так что в маленькой компании царила гармония. Мужчины были немолоды, а женщины – в самом расцвете зрелой красоты. Со стороны они смотрелись как две респектабельные семейные пары, но они не были семьями. У Виктора дома была жена и двое взрослых детей, здесь же он был со своей приятельницей Нонной. Александр также приехал со своей знакомой Алисой, оставив дома жену и оправдав свой отъезд служебной командировкой или чем-то подобным.

У Виктора был затуманенный взгляд человека, мало что видящего вокруг себя, ищущего в своей глубине устойчивую основу. Александр отличался ироническим складом ума и большей практичностью. Он-то и предложил отправиться вчетвером на север Германии, он же и отыскал недорогой коттедж с видом на море, вблизи ресторанов, баров и продовольственных лавок.

Стоимость аренды оказалась невысокой по причине строящегося рядом гостиничного комплекса и неудобств от нагромождения высоких штабелей ярко-красных кирпичей, черных труб фантастического диаметра, железных прутьев и всякого другого строительного материала и техники. Особой пыли не было, шум заканчивался в пять часов, когда они возвращались с моря, и потому все четверо это неудобство умело не замечали и не обсуждали.

Женщины чувствовали себя прекрасно и вносили в украденные у судьбы каникулы оживленность и грацию. В отличие от спокойной и медлительной Нонны, Алиса казалась шустрой обезьянкой с постоянно меняющимися гримасками на смуглом лице. Каждая из женщин была по-своему хороша, яркая красота статной и сероглазой Нонны останавливала взгляды зрелых мужчин, в то время как легкая подвижная Алиса с выразительной упругой фигуркой, вольной манерой одеваться и взрывами заливистого смеха привлекала к себе интерес мужчин помоложе.

Дни их начинались с раннего завтрака, подгоняемого скрежетом и стуками со строительной площадки, и заканчивались поздним ужином в ближайшем ресторане. Обычно за ужином следовали долгие разговоры на террасе под шелестение волн, набегающих на прибрежный песок. Текла тихая, неторопливая речь, не обгоняющая естественную поступь мыслей, похожая на вдумчивый разговор со своей душой, с паузами, оговорками, поправками, уточнениями. Никто не перебивал другого, не стремился успеть вклиниться и сказать свое, никто не говорил о себе – речь шла об истине, которую каждый в себе подслушал, выведал, угадал и принес, чтобы отдать самым близким в эту минуту людям.

Говорили о жестокости внешнего мира, об инстинкте секса и инстинкте смерти и их охранительной роли в жизни человека. Говорили о таинственных совпадениях между образами, возникающими по воле воображения, и реальностью, вторгающейся в нашу жизнь. Говорили о желании и любви, о привязанности и роке, о вдохновении и отчаянии и много еще о чем другом. Улыбались невысказанным мыслям, воспоминаниям и неуловимым теням, разбуженным в собственной глубине и витающим над ними.

По морю проплывали ярко иллюминированные прогулочные катера, с которых долетали обрывки жалобных песен о превратностях однополой любви и страданиях покинутых и одиноких любовников. С моря дул ветерок, пахло свежими водорослями и рыбой и чем-то еще непонятным, похожим на мазут. Ресторан закрывался, гасло наружное освещение, но они продолжали сидеть, как и еще несколько пар за соседними столиками, с припасенными бутылками белого и пластиковыми стаканчиками.

Возвращались в коттедж уже под утро, слегка покачиваясь на неверных ногах, откровенно держась за своих более трезвых спутниц, а потом спали до полудня, не слыша звуков стройки. Днем устраивали продолжительные сиесты, когда каждая пара оставалась наедине с собой в тени опущенных жалюзей на расстеленных широких кроватях. Занимались любовью, теряли и вновь обретали себя, засыпали, просыпались. Их опыты разбивались о невидимую стену, каждый раз убеждая любовников в тщетности усилий, напоминая, что из тела нельзя высечь искру, подобную молнии, да это и не нужно. Приманка желания измерена и ограничена, хотя и возобновляема, она похожа на морковь, повешенную перед осликом и заставляющую его без толку бегать.

Говорили ли они при этом между собой и если да, то о чем? Одно можно было сказать определенно: они не говорили о любви, потому что знали, что любви между ними не было, а было странное душевное сродство и взаимное влечение. Конечно же, это не было любовью. Любовь – это безумие и полет, иногда смертельный, это вдохновение и восторг, но у них не было восторга и полета, но было стремление дойти до предела в том, что давала им их откровенная близость, и – там, где это удавалось, – выйти за пределы, им определенные. Их отношения можно было бы описать как эксперимент, осуществляемый над собой двумя находящимися в сговоре людьми, порожденный желанием досконально исследовать две взаимосвязанные вещи: пределы наслаждения и – последний смысл ожидающей всех нас смерти. Они спрашивали себя: можно ли испытать больше того, что им отпущено природой? И еще: не открывалась ли в этих опытах та их глубочайшая подлинность, которую нужно скрывать от окружающего мира?

После секса Виктор не испытывал того уныния, о котором читал у классиков и слышал от знакомых. Напротив, в нем возникала редкая ясность и чувство освобождения. Но проходило время, и он замечал, как черная тень наползала на него, отрезвляя, рождая леденящую душу тревогу. Что-то в нем обнажалось и пугало. Потом это ощущение улетучивалось, и он опять погружался в привычное состояние душевной невозмутимости и интеллектуального беспокойства.

Виктор невольно сравнивал свои отношения с женой и любовницей. К жене он относился с привычным теплом, радовался ей и дорожил ею, но с каждым годом желание близости с ней все больше остывало. Отношения с Нонной были предельно откровенными, желание близости было острым и пряным и тем сильней, чем реже они виделись, чем случайнее были их встречи. Он не скрывал эту связь от Александра, также как Александр не скрывал от него свой роман с Алисой. Иногда они проводили время вчетвером, встречались в музеях или на концертах. В общую поездку, да еще в Европу, они отправились впервые.

***

В первую ночь на новом месте Виктору приснился сон, которым он поделился со своими спутниками, когда после ужина они сидели с бокалами белого вина на ресторанной террасе. В его сне какой-то глубоко погруженный в себя человек – раньше таких называли мизантропами, а теперь зовут аутистами – попросил рабочих замуровать себя в огромной черной трубе, предназначенной, очевидно, для нужд канализации. Сегмент трубы, в который он вошел, соединили с соседними, и человек этот остался внутри трубы в полном одиночестве. Труба хорошо продувалась, и особого стеснения он не испытывал, кроме того, знакомые позаботились, чтобы у него был хороший запас воды и продуктов, однако он был в темноте и был один. Начался отсчет времени, проведенного им в черной трубе: день, два дня, пять дней, неделя…

Время от времени он перестукивался и даже переговаривался с приходившими его навещать знакомыми. Через неделю голос его начал едва доноситься, а постукивания стали реже и слабее. Через две недели он и вовсе перестал отзываться, и тогда знакомые попросили строителей разобрать несколько сегментов трубы и вытащили из нее добровольного пленника. Когда он принял душ, переоделся и побрился, знакомые обнаружили, что внешне он нисколько не изменился, разве что стал еще молчаливее и замкнутее чем прежде, но они пришли к единодушному мнению, что после двухнедельного заточения в трубе он был уже не способен жить прежней жизнью. Это был человек, вернувшийся с того света, его больше ничего здесь не интересовало, он уже не хотел и не мог считаться с требованиями внешнего мира. Через сутки он тихо и спокойно ушел из жизни, в которой ему больше нечего было делать.

Сон Виктора породил в компании цепь размышлений и разговоров о смерти. Снова сидели за столиком в знакомом прибрежном ресторане на террасе, расположенной между пляжем, с одной стороны, и променадом – с другой. Был ранний вечер и ужин закончился.

– Я исхожу из убеждения, – сказал Александр, – что смерть – это просто исчезновение сознания и всего остального. В черной трубе нет никого и ничего. Эта мысль может сначала напугать, но, в конце концов, она должна привести к абсолютному покою, так как ничего означает ничего. В ней нет ничего плохого и ничего хорошего, ничего привлекательного и ничего неприятного.

Помолчав, он спросил, обращая свой вопрос ко всем и ни к кому:

– Скажите, не возникает ли у вас иногда желание взорвать этот мир к чертям собачьим? Он ведь абсолютно замкнут, запаян со всех сторон и, что бы нам ни говорили религии, никуда не ведет. Смерть тоже никуда не ведет, и отчаяние, в котором мы постоянно пребываем, бесполезно.

– Однако, – возразил ему Виктор, – нельзя игнорировать свидетельства тех, кто пережил смерть как свой личный опыт. Такие люди жили в древности, и они есть сегодня. И потом, кто сказал, что для всех людей смерть должна означать одно и то же? Все не одинаковы, и судьбы людей не идентичны, люди имеют разные возможности и отличаются друг от друга как взрослый человек – от младенца или как человек – от собаки. Даже собаки демонстрируют безграничный диапазон природных качеств – от благородства и ума до тупой низкой злобы. У людей и подавно смерть не одна и та же, у одних она одна, у других другая…

– Да, – согласился Александр, – но будем рассуждать беспристрастно. Согласимся, что смерть забирает у человека все: тело, ум, интуицию, чувства и ощущения – даже самые тонкие. Самая глубокая самоидентификация умирает вместе с человеком. Магазин закрывается, когда из него вывозят все товары. Что же остается или может остаться? Есть мнение, что остается только то, что может пережить тотальную ликвидацию, нечто особое, к нашей реальности непричастное, – то, что человек либо получил «сверху», либо сам заработал при жизни. Назовем это нечто каким-нибудь словом, например, словом «душа», ведь никто из нас не знает, что это слово означает. Или это неумирающее нечто может быть двойником нашей «души», нашим Ка – еще одно архаичное слово, – так называли его древние египтяне.

– В наше время лишь у немногих людей существуют рудименты причастности к своей внутренней жизни, которая была нормой прошлых культур и цивилизаций. Именно поэтому смерть представляется сегодня черной трубой, и такой она для подавляющей массы является, – заметил Виктор. Он хотел что-то еще сказать, но промолчал.

– Мне припомнилась история, рассказанная в одном из фильмов Микеланджело Антониони, – встрепенулась Нонна, и когда все обратили к ней свои лица, продолжила. – В Мексике ученые наняли носильщиков, чтобы добраться до вершины горы. Вдруг носильщики остановились и отказались идти дальше. Ученые забеспокоились, не зная, что делать и как убедить их идти дальше. Они не понимали, почему носильщики стоят на одном месте. Спустя несколько часов носильщики опять тронулись, и, в конце концов, старший носильщик решил все объяснить. Он сказал, что они шли так быстро, что обогнали свои души. – Нонна помолчала, а потом закончила: Вот и мы потеряли свои души, и нам нужно подождать, когда они нас догонят. Не так ли?

– Как долго, по-твоему, мы должны ждать? – спросила ее улыбающаяся Алиса.

Наступила пауза, во время которой рядом с ними возникла шумная группа молодых немцев. Немцы были навеселе и, перебивая друг друга, о чем-то азартно спорили. Особенно громко и визгливо разговаривал высокий худой парень с кадыком, одетый в пестрые клетчатые шорты и желтую футболку. Ему вторила что-то кричавшая и на ходу заглядывавшая ему в лицо краснощекая девушка с большими желтыми бусами на шее. Остальные – их было пятеро или шестеро – также пытались вмешаться в разговор, их голоса звучали несколько глуше. Вместе они образовывали мощное звуковое поле, которое пролетело мимо сидящей за столиком группы, как шаровая молния, подавляя своей мощью и законченностью. Ему нельзя было противостоять, возразить, даже вставить слово.

Шумная группа прошла, крики постепенно стихали, резкий голос визгливого юноши растворился последним. И тотчас же Виктор услышал, что на него опустилась знакомая темная тень. Сердце его упало, жизнь ушла из него, дыхание остановилось. Он увидел себя замурованным в черной трубе без надежды на милость и пощаду и с любопытством взглянул на Александра: коснулась ли тень и его? Тот сидел со впалыми щеками и жесткими скулами, глядя перед собой с пугающим упорством.

– Это была разорвавшаяся бомба, – попробовала пошутить Алиса, но никто на ее шутку не отозвался. Стали собираться домой, и вдруг Александр решительно заявил, что собирается купаться, и предложил желающим составить ему компанию. Все пошли на пляж его проводить и, возможно, подождать.

Небо было укутано облачной пеленой, и на пляже было немноголюдно. Днем припекало, и вода оказалась теплой, приятной, почти неслышной – поверхность ее слегка покачивалась в сгущающихся сумерках. Чайки громко почти по-человечески кричали, хозяйственно расхаживая по пляжу и выясняя между собой отношения.

Дамы купаться отказались, Виктор, поколебавшись, решил из солидарности составить Александру компанию.

Виктор слышал в себе нарастающую тревогу. Мрачный сон, черная труба, шумные немцы, жесткий взгляд Александра, страшная висящая над ним тень, – все это делало его неспокойным, нервичным. Он быстро разделся и догнал Александра, широко шагавшего по неглубокой воде. Они пошли молча рядом. Долго шли по щиколотку, потом по колено и снова – по щиколотку.

– Может, вернемся? – предложил приятелю Виктор. Александр ему не отвечал.

– Слушай, сколько еще идти? Не лучше ли повернуть назад? – неуверенно повторил свое предложение Виктор.

В ответ Александр ускорил шаг и вырвался вперед. Виктор остановился, чтобы отдышаться. В сгущающихся сумерках он увидел, что Александр уже достиг глубины и поплыл, высоко вскидывая руки. Потом он перестал его видеть, может, оттого, что было уже совсем темно.

Виктор пошел туда, где еще недавно видел Александра. Рядом, едва не задев его, пролетела чайка, неся в своем клюве трепещущую рыбешку.

7.04.14

Москва
Источник arkadyrovner.wordpress.com/man-in-the-tunnel/