2 декабря 2016, 20:33
FelixНоэль Гарднер. СОМНЕВАТЬСЯ ПОЧТИ НЕ ПРИХОДИТСЯ.
Меня нелегко убедить в чем-либо. Я ставлю под сомнение буквально все. Именно это вполне привычное чувство недоверия охватило меня как-то раз, когда я вернулся домой и, удобно устроившись в любимом мягком кресле, долго смотрел на сюрреалистическое полотно, купленное когда-то Сюзан в состоянии временного помрачения рассудка. Если, конечно, это можно было назвать произведением искусства.
Картина представляла собой жуткое переплетение зеленых и лиловых полос, извивающихся, словно змеи. Я ужасно устал после тяжелого рабочего дня, и перед глазами у меня немного плыло. От этого казалось, что картина колышется, идет волнами, будто в ночном кошмаре.
И тут, ни с того ни с сего, я вдруг подумал: а существует ли картина на самом деле? Право, было бы куда лучше, если б эта пародия на искусство никогда не была написана. Меня посетило сомнение в ее реальности…
И в одно мгновение картина бесследно исчезла. От нее не осталось ничего, даже более светлого пятна на стене.
Я встал с кресла и подошел посмотреть на стену поближе. Должно быть, решил я, Сюзан сняла картину, когда я задремал. Странно.
Из кухни появилась жена, немного раскрасневшаяся и, как всегда, по-своему очаровательная. Сногсшибательная стройная блондинка.
— Суп почти готов, — сказала она.
— А где картина? — спросил я.
Сюзан озадаченно посмотрела на меня.
— Какая картина?
— Твоя. Сюрреалистическая. — Я показал на стену.
Сюзан натянуто хихикнула и подошла ближе, явно рассчитывая на поцелуй.
— Эд, ради бога, о чем ты? Ты же знаешь — у нас не было никаких картин.
— Если ты решила выбросить ее, — сказал я, поцеловав, наконец, Сюзан, — я не буду возражать. Совсем наоборот.
— Ты с ума сошел, — ответила она и вернулась на кухню.
Я снова посмотрел на стену и не увидел даже дырки от гвоздя, на котором висела картина. Я обыскал квартиру, но полотна нигде не было.
Сюзан приготовила бифштекс. Я чувствовал его запах, но когда попытался открыть крышку жаровни, жена шлепнула меня по руке и прогнала с кухни. Я удалился в ванную, привел себя в порядок и задумался об иллюзиях.
Взять хотя бы эту картину… Порой воображение рисует вещи, которых в действительности не существует. Такие вот фокусы. Например, я мог ваообразить, что на решетке жаровни лежит бифштекс, хотя на самом деле его там нет. Аппетитный аромат — самовнушение. Иногда я много размышляю. Слишком много…
Вот и теперь сам не заметил, как увлекся: задумался о бифштексе на кухне, а потом начал сомневаться в его существовании.
— Эд, нам пора, — услышал я голос Сюзан. — Ты идешь?
Я нашел жену в спальне, примеряющую совершенно нелепую шляпку.
— Как, ты еще не готов? — возмутилась она.
— Я-то готов, — ответил я. — А зачем шляпка?
-Так-так! Мы, кажется, собирались ехать ужинать… Или ты решил перекусить гамбургерами в ближайшей забегаловке?
— Ехать ужинать? — Вероятно, мой голос звучал удивленно. — Я готов рвать зубами бифштекс.
— Какой бифштекс?
Я взял жену за руку, провел на кухню и показал на жаровню.
— Вот этот, — сказал я, поднимая крышку.
Под ней ничего не было, даже капли жира. Решетка была идеально чистой.
Но картофель фри и шпинат были приготовлены. Я показал их Сюзан, и она прямо-таки застыла от изумления.
— Боже! — ахнула она. — Ничего не понимаю. Зачем я их пригоговила, если знала, что мы ужинаем в ресторане?
— Послушай, — начал я, едва не срываясь на крик, — ты помнишь, что покупала и готовила мясо?
— В последний раз это было на прошлой неделе, — ответила Сюзан без тени сомнения.
Мы поужинали в ресторане. Вот уж действительно, фома неверующий! Теперь я был почти уверен в том, что произошор с картиной. Но по поводу всего остального меня по-прежнему терзали сомнения. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале, висевшем напротив нашей кабинки в ресторане: невысокий, коренастый, светловолосый, внешность вполне заурядная. Ничуть не похож на волшебника. И тем не менее…
Тем не менее я посмотрел на солонку и прошептал:
— Я сомневаюсь в твоем существовании.
— Ничего не понимаю, — сказала Сюзан, взяв солонку и повертев ее в руках. — В чем смысл твоего заявления?
— Нет никакого смысла, — ответил я.
Либо некоторые вещи существуют только в моем воображении, либо я не могу контролировать свои способности. Я заказал выпить, потом еще.
Мы отправились в ночной клуб. Когда мы вышли оттуда, я был пьян. Хотел вызвать такси, но Сюзан настояла на метро. Она любила ездить под землей, когда была навеселе.
— О'кей, — согласился я. — Станция «Шестьдеят девятая улица» всего в нескольких кварталах.
Это если по прямой. Мы шли не по прямой — зигзагами. Каким-то образом попали в Центральный парк, где вступили в ожесточенный спор с вязом, стоявшем у нас на пути, но в итоге вышли все-таки на 69-ю улицу. По ней мы двинулись в сторону Бродвея.
И вдруг я, сам не зная почему, с некоторой горечью произнес:
— Сомневаюсь, что на 69-ой улице в самом деле есть станция.
Действительно, когда мы вышли на угол Бродвея и Шестьдесят девятой, станции там не было. Полицейский, к которому мы обратились, сказал, что мы пьяны и что здесь никогда не было никакого метро. Если вы знаете Нью-Йорк, не сможете с ним не согласиться. Я был единственным человеком в мире, который помнил, что на этой улице сущекствовала станция подземки.
Полицейский остановил для нас такси, и мы поехали домой.
На следующее утро у меня было жуткое похмелье, и я на скорую руку приготовил себе завтрак из острого соевого соуса и яичного желтка. Когда я уходил, Сюзан еще крепко спала. В моей голове неумолчно грохотал паровой молот, и сосредоточиться никак не удавалось. Но я пытался. Магия? Чудеса? Сила воли? Что-то изменилось во мне, но я не знал, как и почему. Казалось, стоило мне, не раздумывая, усомниться в существовании чего-либо, оно переставало существовать. Причем мои способности имели обратную силу: объект моих сомнений не просто исчезал — его вообще не было никогда.
Я добрался до здания «Манхеттен Виста» и поднялся в юридическую контору «Хандред и сын». Саймон Хандред — толстый, лысоватый, седой старый прохвост — поприветствовал меня с выражением искренней сердечности на розовом после массажа лице:
— Доброе утро, Эд. Облигации Ханскома лежат у тебя на столе. Ты займешься ими немедленно?
— Конечно, — сказал я и направился в свой кабинет.
Стол был завален всякой всячиной. Я принялся перебирать документы и папки, пытаясь найти облигации. Бесполезно. Я нашел аспирин и запил таблетку водой.
В голове царил полный сумбур. «Облигации, — думал я… а потом, буквально через мгновение: — Какие облигации? Ханскома. А кто такой Ханском? Какой-то сукин сын из Бруклина? А на черта он мне сдался? А, облигации… Какие облигации? Существовали ли они когда-то вообще? Нет, все это — заговор, чтобы свести меня с ума».
Я навел порядок на столе и вернулся в кабинет Хандрела, чтобы объяснить ситуацию. Он удивленно уставился на меня.
— Облигации Ханскома? Но у Ханскома никогда не было никаких облигаций! Я думал, ты в курсе. Вероятно, ты перепутал их с какими-то другими бумагами.
Наверное, выглядел я не очень хорошо, потому что Хандрел вдруг хихикнул и сказал:
— Похмелье? Может быть, возьмешь выходной?
— Мне лучше выпить, — сказал я. — И хорошенько.
И тогда старый алкаш Хандрел убрал бумаги со своего стола и предложил составить мне компанию. Он никогда не упускал такой возможности. Мы спустились на лифте и ввалились в бар.
Несколько раз пропустили по стаканчику.
Я посмотрел на Хандрела. Он человек отзывчивый и не законченный тупица. Может быть, сможет мне помочь. Мне бы и в голову не пришло поделиться с ним своими бедами, не будь я так пьян.
— Послушайте, — сказал я, — вы никогда не задумывались, существуем ли мы на самом деле?
— О, конечно, залумывался.
— Я говорю серьезно. Мне как-то попался на глаза рассказ, в котором главному герою приснился мир и живущие в нем люди. Все оказалось просто сном. А когда он проснулся — пшик!
Хандрелу мои слова почему-то показались очень забавными. Он даже несколько раз повторил: «Пшик! Хе-хе!»
Я уставился на него, этого толстого самодовольного глупца, который гордился тем, что работает в шикарной адвокатской конторе в «Манхеттен Виста», в огромном небоскребе, таком нереальном и далеком. Существует ли этот небоскреб на самом деле? Меня стали обуревать пьяные сомнения…
Мы шли мимо пустой площади. Огромное количество людей вдруг появлялось на ней, словно выплескивалось откуда-то, и смешивалось с толпой на тротуаре. Некоторых из них я узнавал, это были товарищи по работе. Только вот знаменитого небоскреба не было. Его никогда не было. Но я же там работал!
— Где вы работаете? — словно услышав мои мысли, молвил Хандрел, попыхивая сигарой. — Кем?
— В «Манхеттен Виста», адвокатом, — ответил я. — Вы же знаете.
— Хе-хе. Хорошая попытка, но тебе не удастся сбить меня с толку. Ты же давно уволился!
И тут я задумался об этих людях на площади. Неужели они тоже все внезапно уволились? Или…. я не знаю. В этом году резко вырос уровень безработицы. А что, если это я лишил работы их всех, удалив из своей памяти небоскреб «Манхеттен Виста»?..
Мне следовало быть крайне осторожным.
Я почему-то стал думать о Сюзан. Решил вернуться домой и пригласил с собой Хандрела. Подумалось, что ее родное, прелестное личико поднимет мне настроение.
Когда мы вошли в квартиру, смуглый мужчина с каштановыми волосами занимался с моей женой любовью. Судя по их виду, это было для них вполне привычное занятие. В мужчине я узнал сына Хандрела, Бена.
Хандрел что-то возмущенно промямлил. Сюзан вырвалась из объятий любовника и забилась в угол, она выглядела испуганной до смерти. Бен облизал пересохшие губы и встал передо мной, бессильно опустив руки. Я не понимал, чего он ждет от меня, — может, мести?
— Послушай, Эд, — сказал он. — Ты не…
Он замолчал, потому что я просто стоял и, покачиваясь, смотрел на них. Рядом Хандрел судорожно ловил ртом воздух — он и впрямь был потрясен увиденным. В своем сыне он души не чаял.
А перед моими глазами уже возникали другие картины.
Сюзан. Прогулка в парке… Лунный свет на зрекальной глади Гудзона… Слепая влюбленность, ночь, когда я сделал ей предложение… Милые безделушки, придающие нашей квартире домашний уют… Как она ела маленькими кусочками тост за завтраком, как мило морщила носик, когда улыбалась… Я вдруг увидел все это совершенно в другом свете. Сюзан. Бен, стоящий передо мной, виноватый, робкий, испуганный…
Не может быть, чтобы я таким идиотом. Чтобы любил эту женщину и доверял этому мужчине. Они ненастоящие. Они…
Их здесь уже не было. Сюзан и Бен исчезли!
— СЮЗАН! — закричал я.
— Сюзан? — удивленно спросил стоящий рядом Хандрел. — В чем дело, Эд? Я не знал, что у тебя есть подружка.
Я расхохотался.
— Подружка? Хандрел, ты просто… Боже мой! — Я тяжело опустился на кушетку и глубоко задумался.
Хандрел, подняв селые брови, посмотрел на меня.
— Женщины опасны, Эд. По крайней мере, для твоей репутации. Тебе давно следовало бы подумать о женитьбе.
— У тебя есть сын по имени Бен? — спросил я.
Хандрел долго молчал, потом очень тихо и осторожно спросил:
— Ты нормально себя чувствуешь? Я хочу сказать, что спиртное здесь не при чем. Я же ясно это вижу. Ты ведешь себя очень странно.
— У меня разыгралось воображение, — сказал я. — Я вообразил, что у меня есть жена Сюзан, а у тебя — сын Бен. Но ведь это не так, верно? Я их выдумал.
Я встал, подошел к буфету и налил выпить. Вспомнил, что Сюзан почему-то хранила в буфете свою сумочку. Как и следовало ожидать, сумочки там не оказалось.
Я влил себе в глотку чистое виски. Вскоре Хандрел напился до бесчувствия. Я отвез его домой на такси, сунув пару бутылок виски в карманы. Я был безрассудно, отвратительно, тошнотворно пьян. И той ночью…
Я начал сомневаться ВО ВСЕМ!
Все потеряло стабильность и прочность, алкоголь смазал очертания окружающего. Помните величественный мост Метрополитен через Гудзон, построенный в тысяча девятьсот тридцать четвертом на Семьдесят второй улицк? Конечно, не помните. А он был, реально был, пока я не стал в этом сомневаться.
Помните «Титаник», английский пароход, самый большой в мире, который столкнулся с айсбергом и затонул в северной Атлантике? Так вот, никто не тонул, «Титаника» вообще не существовало с той минуты, когда я подумал…
Помните… черт, какая разница? Вы не помните, потому что не можете помнить то, чего не помню я. Единственное, что спасло от небытия саму нашу планету, Землю, это старое доброе шотландское виски.
Потому что я начал сомневаться в ее существовании… но к счастью вырубился в Центральном парке, прежде чем сомнения успели укорениться.
Вот и все. Я проснулся, пошел домой и написал все это. Ничего не изменилось: мои пугающие способности продолжают звучать во мне. Какова их природа — не знаю.
Я сижу за столом, усталый, с напряженными до предела нервами, не знаю, что будет дальше. Потому что все вокруг кажется мне ненастоящим. Например, эти часы на столе… Какие часы? О чем речь?
Вопрос: с чего мне вообще вздумалось сомневаться в реальности материальных предметов, которые безусловно до этого существовали? Происходят ли их исчезновения объективно? Быть может, дело только во мне? Можно было бы еще что-то понять, когда речь идет о чем-то неосязаемом, например, о любви Сюзан и Бена. Но никто не верит, что у меня была жена. Бена не помнит даже его собственный отец…
Это полное безумие. Этого просто не может быть. Никто не может заставить исчезнуть реальные предметы, просто засомневавшись в их существовании. Но вот я, я…
Ради бога, кто я такой? Что я такое? Эдвин Кобальт. Что это за явление — Эдвин Кобальт? Кто-нибудь еще видит, как мои пальцы порхают по клавиатуре пишущей машинки? Кто-нибудь видит эту серую рубашку в полоску, что надета на мне? Я бросил взгляд на синие брюки, расстегнутую жилетку и серый галстук. Что могут доказать органы чувств? Зрение, слух, осязание? Только то, что все это точно существует в моем воображении? Только в моем воображении!
Начинаю сомневаться в существовании Эдвина Ко…
Послесловие автора. Не зря он засомневался. Эдвин Кобальт — плод моей фантазии и история его — чистый вымысел. Не верите? Подумайте сами.
«Способность к разрушению» обладает обратной силой. Когда Сюзан исчезла, исчезли ее вещи, одежда и все, что было связано с ней. Естественно, если Сюзан Кобальт никогда не было, в этом мире нет места для ее сумочки или одежды.
Аналогично, если бы Эдвин Кобальт был, а потом исчез, в мире не могло остаться рукописи, созданной им, человеком, которого никогда не существовало.
Тот факт, что я недавно переехал в квартиру рядом с Центральным парком, которая, как заверил меня управляющий, пустовала в течение некоторого времени, является чистым совпадением. Так же, как и табличка на двери с полустертыми буквами «Э… н об… льт». Совершенно невероятным было бы предположение, что здесь действительно жил придуманный мною Эдвин Кобальт и что управляющий просто забыл его. Так же нелепо было бы предполагать, что мои воспоминания о том, как я писал этот рассказ, — всего лишь самовнушение, самообман.
Это я, Ноал Гарднер, а не Эдвин Кобальт, которого нет и никогда не было, написал этот рассказ.
— Примечание. Читатель, в свою очередь, может усомниться и в существовании Ноэля Гарднера — и окажется прав. Такого человека действительно никогда не было. Под этим именем опубликовал свой рассказ «Невероятная сила Эдвина Кобальта» выдающийся американский писатель-фантаст Генри Каттнер, в существовании которого, к счастью, сомневаться не приходится.
Ну… почти не приходится.
Картина представляла собой жуткое переплетение зеленых и лиловых полос, извивающихся, словно змеи. Я ужасно устал после тяжелого рабочего дня, и перед глазами у меня немного плыло. От этого казалось, что картина колышется, идет волнами, будто в ночном кошмаре.
И тут, ни с того ни с сего, я вдруг подумал: а существует ли картина на самом деле? Право, было бы куда лучше, если б эта пародия на искусство никогда не была написана. Меня посетило сомнение в ее реальности…
И в одно мгновение картина бесследно исчезла. От нее не осталось ничего, даже более светлого пятна на стене.
Я встал с кресла и подошел посмотреть на стену поближе. Должно быть, решил я, Сюзан сняла картину, когда я задремал. Странно.
Из кухни появилась жена, немного раскрасневшаяся и, как всегда, по-своему очаровательная. Сногсшибательная стройная блондинка.
— Суп почти готов, — сказала она.
— А где картина? — спросил я.
Сюзан озадаченно посмотрела на меня.
— Какая картина?
— Твоя. Сюрреалистическая. — Я показал на стену.
Сюзан натянуто хихикнула и подошла ближе, явно рассчитывая на поцелуй.
— Эд, ради бога, о чем ты? Ты же знаешь — у нас не было никаких картин.
— Если ты решила выбросить ее, — сказал я, поцеловав, наконец, Сюзан, — я не буду возражать. Совсем наоборот.
— Ты с ума сошел, — ответила она и вернулась на кухню.
Я снова посмотрел на стену и не увидел даже дырки от гвоздя, на котором висела картина. Я обыскал квартиру, но полотна нигде не было.
Сюзан приготовила бифштекс. Я чувствовал его запах, но когда попытался открыть крышку жаровни, жена шлепнула меня по руке и прогнала с кухни. Я удалился в ванную, привел себя в порядок и задумался об иллюзиях.
Взять хотя бы эту картину… Порой воображение рисует вещи, которых в действительности не существует. Такие вот фокусы. Например, я мог ваообразить, что на решетке жаровни лежит бифштекс, хотя на самом деле его там нет. Аппетитный аромат — самовнушение. Иногда я много размышляю. Слишком много…
Вот и теперь сам не заметил, как увлекся: задумался о бифштексе на кухне, а потом начал сомневаться в его существовании.
— Эд, нам пора, — услышал я голос Сюзан. — Ты идешь?
Я нашел жену в спальне, примеряющую совершенно нелепую шляпку.
— Как, ты еще не готов? — возмутилась она.
— Я-то готов, — ответил я. — А зачем шляпка?
-Так-так! Мы, кажется, собирались ехать ужинать… Или ты решил перекусить гамбургерами в ближайшей забегаловке?
— Ехать ужинать? — Вероятно, мой голос звучал удивленно. — Я готов рвать зубами бифштекс.
— Какой бифштекс?
Я взял жену за руку, провел на кухню и показал на жаровню.
— Вот этот, — сказал я, поднимая крышку.
Под ней ничего не было, даже капли жира. Решетка была идеально чистой.
Но картофель фри и шпинат были приготовлены. Я показал их Сюзан, и она прямо-таки застыла от изумления.
— Боже! — ахнула она. — Ничего не понимаю. Зачем я их пригоговила, если знала, что мы ужинаем в ресторане?
— Послушай, — начал я, едва не срываясь на крик, — ты помнишь, что покупала и готовила мясо?
— В последний раз это было на прошлой неделе, — ответила Сюзан без тени сомнения.
Мы поужинали в ресторане. Вот уж действительно, фома неверующий! Теперь я был почти уверен в том, что произошор с картиной. Но по поводу всего остального меня по-прежнему терзали сомнения. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале, висевшем напротив нашей кабинки в ресторане: невысокий, коренастый, светловолосый, внешность вполне заурядная. Ничуть не похож на волшебника. И тем не менее…
Тем не менее я посмотрел на солонку и прошептал:
— Я сомневаюсь в твоем существовании.
— Ничего не понимаю, — сказала Сюзан, взяв солонку и повертев ее в руках. — В чем смысл твоего заявления?
— Нет никакого смысла, — ответил я.
Либо некоторые вещи существуют только в моем воображении, либо я не могу контролировать свои способности. Я заказал выпить, потом еще.
Мы отправились в ночной клуб. Когда мы вышли оттуда, я был пьян. Хотел вызвать такси, но Сюзан настояла на метро. Она любила ездить под землей, когда была навеселе.
— О'кей, — согласился я. — Станция «Шестьдеят девятая улица» всего в нескольких кварталах.
Это если по прямой. Мы шли не по прямой — зигзагами. Каким-то образом попали в Центральный парк, где вступили в ожесточенный спор с вязом, стоявшем у нас на пути, но в итоге вышли все-таки на 69-ю улицу. По ней мы двинулись в сторону Бродвея.
И вдруг я, сам не зная почему, с некоторой горечью произнес:
— Сомневаюсь, что на 69-ой улице в самом деле есть станция.
Действительно, когда мы вышли на угол Бродвея и Шестьдесят девятой, станции там не было. Полицейский, к которому мы обратились, сказал, что мы пьяны и что здесь никогда не было никакого метро. Если вы знаете Нью-Йорк, не сможете с ним не согласиться. Я был единственным человеком в мире, который помнил, что на этой улице сущекствовала станция подземки.
Полицейский остановил для нас такси, и мы поехали домой.
На следующее утро у меня было жуткое похмелье, и я на скорую руку приготовил себе завтрак из острого соевого соуса и яичного желтка. Когда я уходил, Сюзан еще крепко спала. В моей голове неумолчно грохотал паровой молот, и сосредоточиться никак не удавалось. Но я пытался. Магия? Чудеса? Сила воли? Что-то изменилось во мне, но я не знал, как и почему. Казалось, стоило мне, не раздумывая, усомниться в существовании чего-либо, оно переставало существовать. Причем мои способности имели обратную силу: объект моих сомнений не просто исчезал — его вообще не было никогда.
Я добрался до здания «Манхеттен Виста» и поднялся в юридическую контору «Хандред и сын». Саймон Хандред — толстый, лысоватый, седой старый прохвост — поприветствовал меня с выражением искренней сердечности на розовом после массажа лице:
— Доброе утро, Эд. Облигации Ханскома лежат у тебя на столе. Ты займешься ими немедленно?
— Конечно, — сказал я и направился в свой кабинет.
Стол был завален всякой всячиной. Я принялся перебирать документы и папки, пытаясь найти облигации. Бесполезно. Я нашел аспирин и запил таблетку водой.
В голове царил полный сумбур. «Облигации, — думал я… а потом, буквально через мгновение: — Какие облигации? Ханскома. А кто такой Ханском? Какой-то сукин сын из Бруклина? А на черта он мне сдался? А, облигации… Какие облигации? Существовали ли они когда-то вообще? Нет, все это — заговор, чтобы свести меня с ума».
Я навел порядок на столе и вернулся в кабинет Хандрела, чтобы объяснить ситуацию. Он удивленно уставился на меня.
— Облигации Ханскома? Но у Ханскома никогда не было никаких облигаций! Я думал, ты в курсе. Вероятно, ты перепутал их с какими-то другими бумагами.
Наверное, выглядел я не очень хорошо, потому что Хандрел вдруг хихикнул и сказал:
— Похмелье? Может быть, возьмешь выходной?
— Мне лучше выпить, — сказал я. — И хорошенько.
И тогда старый алкаш Хандрел убрал бумаги со своего стола и предложил составить мне компанию. Он никогда не упускал такой возможности. Мы спустились на лифте и ввалились в бар.
Несколько раз пропустили по стаканчику.
Я посмотрел на Хандрела. Он человек отзывчивый и не законченный тупица. Может быть, сможет мне помочь. Мне бы и в голову не пришло поделиться с ним своими бедами, не будь я так пьян.
— Послушайте, — сказал я, — вы никогда не задумывались, существуем ли мы на самом деле?
— О, конечно, залумывался.
— Я говорю серьезно. Мне как-то попался на глаза рассказ, в котором главному герою приснился мир и живущие в нем люди. Все оказалось просто сном. А когда он проснулся — пшик!
Хандрелу мои слова почему-то показались очень забавными. Он даже несколько раз повторил: «Пшик! Хе-хе!»
Я уставился на него, этого толстого самодовольного глупца, который гордился тем, что работает в шикарной адвокатской конторе в «Манхеттен Виста», в огромном небоскребе, таком нереальном и далеком. Существует ли этот небоскреб на самом деле? Меня стали обуревать пьяные сомнения…
Мы шли мимо пустой площади. Огромное количество людей вдруг появлялось на ней, словно выплескивалось откуда-то, и смешивалось с толпой на тротуаре. Некоторых из них я узнавал, это были товарищи по работе. Только вот знаменитого небоскреба не было. Его никогда не было. Но я же там работал!
— Где вы работаете? — словно услышав мои мысли, молвил Хандрел, попыхивая сигарой. — Кем?
— В «Манхеттен Виста», адвокатом, — ответил я. — Вы же знаете.
— Хе-хе. Хорошая попытка, но тебе не удастся сбить меня с толку. Ты же давно уволился!
И тут я задумался об этих людях на площади. Неужели они тоже все внезапно уволились? Или…. я не знаю. В этом году резко вырос уровень безработицы. А что, если это я лишил работы их всех, удалив из своей памяти небоскреб «Манхеттен Виста»?..
Мне следовало быть крайне осторожным.
Я почему-то стал думать о Сюзан. Решил вернуться домой и пригласил с собой Хандрела. Подумалось, что ее родное, прелестное личико поднимет мне настроение.
Когда мы вошли в квартиру, смуглый мужчина с каштановыми волосами занимался с моей женой любовью. Судя по их виду, это было для них вполне привычное занятие. В мужчине я узнал сына Хандрела, Бена.
Хандрел что-то возмущенно промямлил. Сюзан вырвалась из объятий любовника и забилась в угол, она выглядела испуганной до смерти. Бен облизал пересохшие губы и встал передо мной, бессильно опустив руки. Я не понимал, чего он ждет от меня, — может, мести?
— Послушай, Эд, — сказал он. — Ты не…
Он замолчал, потому что я просто стоял и, покачиваясь, смотрел на них. Рядом Хандрел судорожно ловил ртом воздух — он и впрямь был потрясен увиденным. В своем сыне он души не чаял.
А перед моими глазами уже возникали другие картины.
Сюзан. Прогулка в парке… Лунный свет на зрекальной глади Гудзона… Слепая влюбленность, ночь, когда я сделал ей предложение… Милые безделушки, придающие нашей квартире домашний уют… Как она ела маленькими кусочками тост за завтраком, как мило морщила носик, когда улыбалась… Я вдруг увидел все это совершенно в другом свете. Сюзан. Бен, стоящий передо мной, виноватый, робкий, испуганный…
Не может быть, чтобы я таким идиотом. Чтобы любил эту женщину и доверял этому мужчине. Они ненастоящие. Они…
Их здесь уже не было. Сюзан и Бен исчезли!
— СЮЗАН! — закричал я.
— Сюзан? — удивленно спросил стоящий рядом Хандрел. — В чем дело, Эд? Я не знал, что у тебя есть подружка.
Я расхохотался.
— Подружка? Хандрел, ты просто… Боже мой! — Я тяжело опустился на кушетку и глубоко задумался.
Хандрел, подняв селые брови, посмотрел на меня.
— Женщины опасны, Эд. По крайней мере, для твоей репутации. Тебе давно следовало бы подумать о женитьбе.
— У тебя есть сын по имени Бен? — спросил я.
Хандрел долго молчал, потом очень тихо и осторожно спросил:
— Ты нормально себя чувствуешь? Я хочу сказать, что спиртное здесь не при чем. Я же ясно это вижу. Ты ведешь себя очень странно.
— У меня разыгралось воображение, — сказал я. — Я вообразил, что у меня есть жена Сюзан, а у тебя — сын Бен. Но ведь это не так, верно? Я их выдумал.
Я встал, подошел к буфету и налил выпить. Вспомнил, что Сюзан почему-то хранила в буфете свою сумочку. Как и следовало ожидать, сумочки там не оказалось.
Я влил себе в глотку чистое виски. Вскоре Хандрел напился до бесчувствия. Я отвез его домой на такси, сунув пару бутылок виски в карманы. Я был безрассудно, отвратительно, тошнотворно пьян. И той ночью…
Я начал сомневаться ВО ВСЕМ!
Все потеряло стабильность и прочность, алкоголь смазал очертания окружающего. Помните величественный мост Метрополитен через Гудзон, построенный в тысяча девятьсот тридцать четвертом на Семьдесят второй улицк? Конечно, не помните. А он был, реально был, пока я не стал в этом сомневаться.
Помните «Титаник», английский пароход, самый большой в мире, который столкнулся с айсбергом и затонул в северной Атлантике? Так вот, никто не тонул, «Титаника» вообще не существовало с той минуты, когда я подумал…
Помните… черт, какая разница? Вы не помните, потому что не можете помнить то, чего не помню я. Единственное, что спасло от небытия саму нашу планету, Землю, это старое доброе шотландское виски.
Потому что я начал сомневаться в ее существовании… но к счастью вырубился в Центральном парке, прежде чем сомнения успели укорениться.
Вот и все. Я проснулся, пошел домой и написал все это. Ничего не изменилось: мои пугающие способности продолжают звучать во мне. Какова их природа — не знаю.
Я сижу за столом, усталый, с напряженными до предела нервами, не знаю, что будет дальше. Потому что все вокруг кажется мне ненастоящим. Например, эти часы на столе… Какие часы? О чем речь?
Вопрос: с чего мне вообще вздумалось сомневаться в реальности материальных предметов, которые безусловно до этого существовали? Происходят ли их исчезновения объективно? Быть может, дело только во мне? Можно было бы еще что-то понять, когда речь идет о чем-то неосязаемом, например, о любви Сюзан и Бена. Но никто не верит, что у меня была жена. Бена не помнит даже его собственный отец…
Это полное безумие. Этого просто не может быть. Никто не может заставить исчезнуть реальные предметы, просто засомневавшись в их существовании. Но вот я, я…
Ради бога, кто я такой? Что я такое? Эдвин Кобальт. Что это за явление — Эдвин Кобальт? Кто-нибудь еще видит, как мои пальцы порхают по клавиатуре пишущей машинки? Кто-нибудь видит эту серую рубашку в полоску, что надета на мне? Я бросил взгляд на синие брюки, расстегнутую жилетку и серый галстук. Что могут доказать органы чувств? Зрение, слух, осязание? Только то, что все это точно существует в моем воображении? Только в моем воображении!
Начинаю сомневаться в существовании Эдвина Ко…
Послесловие автора. Не зря он засомневался. Эдвин Кобальт — плод моей фантазии и история его — чистый вымысел. Не верите? Подумайте сами.
«Способность к разрушению» обладает обратной силой. Когда Сюзан исчезла, исчезли ее вещи, одежда и все, что было связано с ней. Естественно, если Сюзан Кобальт никогда не было, в этом мире нет места для ее сумочки или одежды.
Аналогично, если бы Эдвин Кобальт был, а потом исчез, в мире не могло остаться рукописи, созданной им, человеком, которого никогда не существовало.
Тот факт, что я недавно переехал в квартиру рядом с Центральным парком, которая, как заверил меня управляющий, пустовала в течение некоторого времени, является чистым совпадением. Так же, как и табличка на двери с полустертыми буквами «Э… н об… льт». Совершенно невероятным было бы предположение, что здесь действительно жил придуманный мною Эдвин Кобальт и что управляющий просто забыл его. Так же нелепо было бы предполагать, что мои воспоминания о том, как я писал этот рассказ, — всего лишь самовнушение, самообман.
Это я, Ноал Гарднер, а не Эдвин Кобальт, которого нет и никогда не было, написал этот рассказ.
— Примечание. Читатель, в свою очередь, может усомниться и в существовании Ноэля Гарднера — и окажется прав. Такого человека действительно никогда не было. Под этим именем опубликовал свой рассказ «Невероятная сила Эдвина Кобальта» выдающийся американский писатель-фантаст Генри Каттнер, в существовании которого, к счастью, сомневаться не приходится.
Ну… почти не приходится.
6 комментариев