10 января 2014, 12:56
smilen3-я книга Джеда МакКенны " Духовная война " - 11-13 главы.
11. Биг Мак атакует.
Я лучше буду пеплом, чем пылью! Лучше пусть моя искра сгорит в сверкающем пламени, чем потухнет в сухой гнилушке. Я лучше буду великолепным метеором, каждый атом которого изумительно сияет, чем сонной и вечной планетой. Человеку пристало жить, а не существовать. Я не стану терять свои дни в попытках продлить их. Я буду использовать отпущенное мне время.
– Джек Лондон –
Через несколько недель жизни в поместье с Лизой и Мэгги, у каждого из нас установился свой привычный будничный распорядок, и, пересекаясь один или два раза в день, мы имели при этом достаточно личного пространства и времени. Они выходили к бассейну каждое утро около одиннадцати, чтобы искупаться, выпить лимонада и полчаса поваляться в шезлонге под солнцем. Мне было приятно, что они были рядом, и это не мешало моей работе.
Поздний завтрак – мой главный приём пищи, и каждый день я делаю одно и то же: выкладываю всё, что нахожу в холодильнике, начиная с того, что купил в магазинах этим утром, когда ходил в город с Майей. Я выкидываю всё, что кажется слишком старым или непопулярным, а всё остальное кладу на кухонную стойку. Лето двигалось вперёд, и всё больше людей приходило и уходило в течение дня, они приносили свои продукты, купленные в магазинах перед приходом, так что предприятие становилось всё больше похожим на некую коммуну. Хорошо, когда еда не доставляет слишком много хлопот – без разногласий, без готовки и потом легко убираться. Также хорошо быть довольно сносным хозяином, не слишком при этом утруждаясь. Я делаю несколько походов к этому буфету в течение дня, и перекусываю лепёшками с рыбой или чем-нибудь лёгким во время ночной прогулки с Майей и визита к Фрэнку, и это удовлетворяет моим запросам едока и обязанностям хозяина.
Обычно я каждый день покупаю несколько наименований чего-нибудь новенького, или того, что закончилось. Лиза освоилась с этим с самого начала и сама стала пополнять наши запасы. Легко понять, что популярно, а что нет, но также неплохо сохранять интерес, принося новые продукты, наблюдая, как к ним отнесутся. Непопулярные продукты естественным образом перемещаются к задней стенке холодильника или ящиков и выбрасываются примерно раз в неделю. В общем, это большая часть дневной рутины возле бассейна, где я работал, и куда другие люди приходили поговорить, или помочь, или просто искупаться, поесть и позагорать.
Спустя пару недель такого удобного ритуала Лиза придвинула стул к моему столу, где она обычно сидела во время ежедневного недолгого разговора. Сегодня у неё была необычная просьба.
– Мэгги хочет спросить, может ли она взять у вас интервью, как Джулия в первой книге?
Я оторвался от работы и изучающее посмотрел на Лизу, оценивая, правильно ли я её понял.
– Мэгги читала мою книгу? – спросил я.
– Она прочла обе ваши книги. И не один раз. У неё в ноутбуке есть электронные версии, так что она прочитала и дополнительные материалы. Она говорит, вы ненавидите йодль, любите смерть, и думаете, что вселенная это большой игривый щенок. Это правда?
– Ээ, про щенка, да, – ответил я и посмотрел на неё поверх своих очков для чтения. – Прямо сейчас это не очень хорошая идея.
– Она прочитала ваши книги, так как, – она поколебалась и продолжила, – подслушала ссору между её отцом и мной, и ей пришло в голову, что вы виноваты.
– В чём?
– В, ээ, развале нашего дома и нашей семьи, я полагаю.
– Понятно, – сказал я, но на самом деле понятно мне не было.
– Должен сказать, – сказал я ей, – и поверьте, мне очень не хочется это говорить, что вообще-то я не могу принимать участия в, ээ, человеческих делах. Извините, я знаю, как глупо это звучит, но так обстоят дела. Если вы предполагаете, что ваша дочь может извлечь пользу, проведя время со мной как часть процесса её исцеления, или это поможет ей найти правильный путь, то вы ошибаетесь. Никто не получит от меня пользы таким образом.
– Нет, я так не предполагаю…
– У меня нет контекста, или даже воспоминаний о контексте, в котором можно вести какой-либо светский разговор, кроме самого простейшего. Я даже многих слов не помню, или почему одно может быть лучше чем другое. Я могу быть совсем неправильным…
– Я признательна вам за…
– Не думаю, что вы можете быть признательны крушению поезда…
– Я не это хотела…
– Я совершенно бесполезен в отношении…
– Джед!
– А, да?
– Вы можете меня не перебивать?
– Мм, – я задумался, – да?
– А что, если она не будет касаться личных вопросов? Она будет оставаться имперсональной, непредвзятой?
– Она сможет? Ничего не понимаю. Как такое возможно?
– Возможно, если у неё будет взрослый наставник.
– Вы?
– И её дедушка.
– О, – я задумался, – это запланировано.
– Это обсуждалось.
– И вы с Фрэнком будете что? Консультировать? Натаскивать её?
– Мы можем помочь ей придумать хорошие вопросы и понять ваши ответы. Просмотреть с ней её записи. Не думайте, будто мы хотим вас препарировать.
Я рассмеялся над этим.
– Препарировать это нормально, – сказал я. – Я не нахожу ничего неприятного в острых лезвиях, это тупые мне жутко не нравятся. Но всё равно, я не могу согласиться. Приведите её, мы поговорим, а потом посмотрим.
Она нахмурилась.
– Не понимаю, почему это должно быть так сложно, – сказала она.
– Не понимаю, где тут сложность, – ответил я.
***
Причина, по которой я не дал согласия, была в том, что это не пришло в соответствие или в фокус, и я знаю это. Я буду наблюдать, и если станет ясно, что это должно произойти, тогда мы сможем это сделать. Так работает моё соглашение со вселенной о третьей книге. Единственная причина, по которой я нахожусь здесь и контактирую с этими людьми, это третья книга. Иначе, чем для третьей книги, не могло возникнуть и вопроса о том, чтобы меня допрашивала возможно злая или обиженная молодая особа, натасканная своей матерью в кризисе и немного чокнутым дедом. Я не стал бы встречаться с этими людьми и отвечать на их вопросы более глубокие, чем дебит или кредит, бумага или пластик*.
–-------
*Популярный спор в Америке, какой из материалов более экологичен
–-------
Вот, например, эта девочка, Мэгги. У меня нет личной заинтересованности, сбудется ли её план относительно меня. Не то, чтобы у меня была способность питать интерес, но по какой-то причине я его не питаю, но у меня нет такой способности. У меня нет контекста, внутри которого один результат может быть лучше или хуже другого. Но что у меня есть, тем не менее, так это соглашение со вселенной. Я напишу книгу, если всё сложится – такова сделка. Вселенная точно знает, что я имею в виду под этим, и я тоже. То есть, это именно то, что мы видим сейчас в этой ситуации с Мэгги. Части должны встать на свои места, без нужды заставлять их или подгонять. В действительности это соглашение не более, чем вдох вступает в соглашение с выдохом. Это просто распознавание, узнавание. Я являюсь частью процесса. Он работает так, как работает.
Всё, что я могу сказать на этой ранней стадии, это вселенная хочет третью книгу, потому что части безошибочно встали на свои места, и так происходило на каждом этапе пути. Мозаика складывается, и я уверен, что интервью с дочерью Лизы тоже встанет на место. Тем не менее, это ещё не произошло. Оно ещё не защёлкнулось на своём месте, поэтому мы подождём. Может быть, оно защёлкнется, а может, нет. Я могу всё испортить, плохо сыграв свою роль. Сказать девочке «да» прежде, чем «да» станет очевидным для меня, было бы неверным и неприятным. Это было бы искусственно, насильственно, испуганно, эгоистически, то есть неправильно. Придёт время сказать «да», и всё пройдёт как по маслу, безупречно, первоклассно, если позволить этому произойти.
Лиза не понимает, почему это должно быть таким сложным, потому что она не видит, насколько это просто. И я обращаюсь так не только с ней и с её дочерью, так я делаю всё. Так интегрированное существо устанавливает связь и гармонию со вселенной, и безусильное совершенство, ясно видимое в каждом аспекте неэгоистичсекого творения, доставляет радость также на личностном уровне. Я овладел вселенной через безусловную сдачу. Я достиг абсолютного контроля путём отпускания всякого контроля. Ничего не контролируя, я контролирую всё. Только взяв на себя контроль, могу я утерять его.
Я не помню, что значит работать, трудиться, делать что-то неприятное для себя. Я не провожу различия между работой и не-работой, будним днём и выходным. Я не беру отгулов и не ухожу в отпуск. В среднем, я провожу около четырёх часов в день за работой, но я не думаю об этом как о работе, как я не думаю, что прогулка с собакой это игра, а поход в магазин это домашняя работа. Для меня почти абсурдна идея, чтобы делать то, чего мне не хочется. Если же что-то нужно сделать, придёт время, когда мне захочется это сделать. Если время не приходит, я этого не делаю, и этого не нужно было делать. У меня нет расписаний, или назначенных дел, или режима дня. У меня нет концепции обязанности, долга, ответственности. У меня нет ни связей, ни уз, ни членства.
Однако, для Лизы именно этим и была жизнь – расписания, обязанности, ответственность – бесконечное вращение тарелочек. Всю свою взрослую жизнь она только и делала, что неистово крутила тарелочками на палочках, как старом водевиле, снуя туда-сюда в вечной панике, в испуге, что одна из них может упасть и разбиться, каждый год добавляя всё больше, демонстрируя этот одержимый, жуткий танец не по пять минут в день, но каждую минуту каждого дня в течение многих лет без конца и края, до тех пор, пока…
Пока просто не остановилась бы.
Что она в конце концов и сделала. Она встала между двух невообразимых вещей – продолжать крутить тарелочками и перестать крутить тарелочками – но мало по малу на протяжении трёх лет одна невообразимая вещь стала менее невообразимой, и она сделала это. Она остановилась. Все тарелочки с грохотом попадали и разбились на мелкие кусочки, и теперь она пытается понять, что уцелело, если что-то и уцелело, после такой вероломной измены. Было ли это вращение тарелочками тем, кем она была? Или лишь тем, что она делала? Прошло уже два месяца, но она всё ещё не знает.
Не с каждым бывает так же, конечно, и возможно, очень немногие чувствуют, что тонут в собственной жизни. С некоторыми происходит всё гораздо хуже, чем с Лизой, с некоторыми намного лучше, но здесь нас касается не качество неосознанной жизни, а сама неосознанность, а она принимает многие формы. Одержимое вращение тарелочками это одна из них.
Если бы мне пришлось прожить всего один день из прежней жизни Лизы, даже относительно спокойный день, или нетрудный день из жизни её мужа, коли на то пошло, я бы подумал, что проклят. Простая встреча с приятелями в воскресенье, чтобы попить пива и посмотреть футбол, была бы адской мукой. Высшая точка в году Лизы и Дэнниса – отпуск – кажется мне непереносимым испытанием. Если мне пришлось бы провести пять минут на круизном корабле, или в Лас-Вегасе, или там, где ходят люди в костюмах мышей, я постарался убежать бы оттуда как из горящего дома. Что люди подвергаются таким испытаниям добровольно, ради удовольствия и за умеренную плату, совершенно вне моего понимания.
Как всегда, важно помнить, что мы говорим не обо мне лично. То же самое будет верно для любого, даже в скромно развитом состоянии Зрелости, человека. Или, может, это аспект однонаправленности – человек, выполняющий специфическую задачу, и любой, кто сконцентрирован полностью на одной вещи, исключив все остальные, найдёт, что все остальные, не входящие в его задачу занятия, одинаково скучны. А может, и то и другое. Может быть, любой, кто находится в состоянии развивающейся Зрелости, испытает естественное уменьшение своих интересов от многих до нескольких и даже до одного, когда он войдёт в сонастроенность, когда расчистит мусор и откроет своё истинное призвание. А может, ни то, ни другое. Может, я просто становлюсь старым болваном.
Я наблюдаю за человеческими жизнями, и никогда не перестаю поражаться, как люди расточают единственное истинное богатство, которое у них есть, несмотря на то, что они не знают, когда оно закончится, только что закончится когда-то, разбрасывая минуты, часы и дни словно это горячие угли. Что же ещё может означать пребывание во сне, как не такое бездумное распоряжение нашими собственными жизнями? Какой же симптом нахождения во мраке может быть более безусловным? Каждая минута, которую мы проводим забыв о ценности этой минуты, это минута неосознанности. Это не какая-то сумасбродная схема, как во времени поймать настоящий момент, это просто означает быть пробуждённым.
Лиза провела большую часть времени, запутавшись в колючем подлеске своей жизни. Не думаю, что она уникальна в этом отношении. Полагаю, большинство людей так связаны своими ложными верованиями, так туго запелёнуты в свои выдуманные личности, что пробиться к ним не может уже никакое знание о том, что такое жизнь, и как она работает, о том, кто они на самом деле, или о своём правильном положении в творении. Немногие имеют какое-либо представление о том, что значит в реальности рай или ад, что они сгнивают в последнем, не догадываясь, что им по праву принадлежит первый. Возможно, это не кажется адом, когда мы внутри него, просто обычная жизнь, но когда мы выходим из него, как Лиза сейчас начинает понимать, мы видим наше прежнее состояние как бессознательные мученические корчи. Очень немногие люди имеют даже смутное представление о том, что такое живая духовность, интегрированность, богатство, сила и красота, и меньше всех так называемые специалисты.
Может, я преувеличиваю? Кажется, что да, но когда я пытаюсь опровергнуть свои ощущения на этот счёт, я только укрепляюсь и углубляюсь в них. При каждом удобном случае я, используя библиотеки, книжные магазины и интернет, разыскивал лучшее мышление, самые просветлённые умы, самых ясных собеседников на самые высокие предметы, выясняя послание, которое они несут. Сперва я начал думать более оптимистично о духовном состоянии человечества, но потом проступила тщедушность, ужасная эгоцентричность, которая является застывшей сталью, железобетоном иллюзии, и я неохотно отдал честь Майе, и решил больше никогда не пытаться.
***
Я вышел из задумчивости. Лиза смотрела на меня в ожидании. Мы, как я помнил, обсуждали идею о том, что её дочь Мэгги задаст мне пару вопросов.
– Если вы хотите знать, как я буду отвечать, – сказал я ей, – спросите меня что-нибудь.
Она минуту размышляла.
– Окей, – сказала она, смущённо засмеявшись, – если бы вам пришлось стать ингредиентом Биг Мака, каким бы вы были? И почему?
Я тоже засмеялся.
– Это и есть ваш вопрос? – сказал я. – Где вы такой нашли?
– Начальник отдела кадров задал мне его, когда я проходила собеседование, устраиваясь на стажировку одним летом.
– И что вы ответили?
– Давайте не будем обо мне.
Я подождал.
– Это застало меня врасплох, – сказала она, – но вероятно, в этом и был смысл. Я сказала, что была бы особым соусом, так как он дерзкий, но загадочный.
Мы оба засмеялись.
– Что такого загадочного в особом соусе? – спросил я.
– Разве это не что-то вроде секретного рецепта?
– Не знаю. Я думал, это всем известный соус.
– Я тоже не знаю. Я даже никогда не ела Биг Маков, только знаю ингредиенты из рекламы.
– Вас взяли на работу?
– На стажировку. Да, взяли. Итак, как бы вы ответили, если бы Мэгги спросила? Каким бы ингредиентом Биг Мака вы были?
– Любым, у которого есть способность уничтожить своё существование.
Она уставилась на меня, не понимая, шучу ли я.
– Нет, ну правда. Что бы вы ответили, если бы Мэгги спросила?
– Любым ингредиентом, у которого была бы способность уничтожить своё существование.
– Серьёзно?
Я пару секунд раздумывал над тем, есть ли у меня другой ответ, но нет.
– Думаю, да.
– Ну, правда, Джед, подумайте. Ингредиенты Биг Мака не могут убивать себя.
– Тогда я убил бы себя, когда ещё мог, пока они ещё не пришли.
– Кто не пришёл?
– Кто бы то ни был, кто превратит меня в бессильный ингредиент.
– Вы не ответили на дух вопроса.
– Мне кажется, я ответил, хотя сомневаюсь, что меня взяли бы на работу.
– На стажировку. Самоубийство не было одним из вариантов.
– Оно не было изложено, но оно там было. Оно всегда есть.
– И как бы вы ответили, если бы Мэгги задала этот вопрос?
– Ну, нельзя быть уверенным, но, пожалуй, это звучит так, как я бы сказал.
Она смотрела на меня ещё одно большое мгновенье, затем резко откинулась.
– Бред, вам не кажется? – она потёрла глаза. – Ну ладно, не буду в вами спорить. Она читала ваши книги. Мы прошли точку невозвращения. Надо просто попробовать это сделать.
***
– Мистер МакКенна, можно взять у вас интервью для моего летнего сочинения.
– Нет.
– Почему нет?
– Я не знаю.
– Но почему ответ «нет»?
– Потому что он не «да».
– Вы дразнитесь?
– Нет, так только кажется. Я обращаюсь с тобой с уважением. Ответ «нет», потому что он не «да».
– Значит, если бы ответ был «да», это было бы потому, что он не «нет»?
– Нет. Если бы ответ был «да», он был бы «да», потому что на это было бы указано.
– Значит сейчас указано на ответ «нет»?
– Только потому, что на ответ «да» не указано.
– Как указано?
– Не знаю.
– Но вы знаете, когда на что-то указано?
– Да.
– Вы не можете просто подумать и выдать собственный ответ?
– Конечно могу, и ты можешь надеть повязку на глаза и идти по жизни, нащупывая дорогу тросточкой, но для чего? У тебя есть глаза.
– Я хотела попросить дедушку помочь мне с этим.
Я промолчал.
– Он и моя мама могут помочь мне задать хорошие вопросы и понять ваши ответы.
Я промолчал.
– Как вы думаете, это могло бы изменить ваше решение?
– Не было никакого решения, только наблюдение.
– Могло ли это изменить ваше наблюдение?
– Конечно.
– Правда?
– Не знаю.
– Но ответ может быть другим завтра?
– Конечно.
– А через десять секунд?
– Конечно.
Через десять секунд.
– А теперь на это не указано?
– Нет.
– Могу я вас завтра спросить об этом?
– Не знаю.
Несколько секунд она смотрела на меня.
– Мы ведь уже начали, не правда ли?
– Похоже, что так.
– Значит, на это должно быть указано.
– Должно быть.
– Можно спросить, как на это было указано?
– Что мы уже начали.
Она весло хихикнула.
– Muchas gracias, senor.
– De nada, senorita*.
–--------
*Большое спасибо, сеньор. – Не за что, сеньорита. (исп.)
–--------
***
– Полагаю, мы ещё поговорим с Мэгги, – сказал я Лизе, когда Мэгги отправилась спать. – Вы должны всегда присутствовать, и мне бы хотелось иметь копию её записок на тот случай, если они понадобятся для книги.
– Да, хорошо, конечно. Спасибо, что были так снисходительны и уравновешены. В последнее время я не чувствую себя уравновешенной.
– Всё идёт так, как идёт. Я уверен, вы в курсе, что если дело дойдёт до тяжбы за опекунство, они обвинят вас в поклонении грязному культу, и вы никогда больше не увидите своих детей без присмотра?
– Да, – сказала она уныло, – но здесь мы тоже прошли точку невозвращения.
Она обвела рукой окрестности.
– Мы уже живём в ваших владениях.
12. Это утверждение ложно.
Для меня реальный мир каждое мгновенье словно совершенно теряет свою реальность. Будто ничего нет, нет никакой основы, либо она не видна. Живо присутствует, однако, лишь одно: постоянное срывание маски видимости, постоянное разрушение всего созданного. Ничто не удерживается – всё разваливается на части.
– Юджин Ионеско ¬–
Я работал, Лиза нервничала. Не лёгкое это занятие – ничего не делать – для того, кто привык одержимо занимать себя каждую минуту бодрствования с тех пор, как начал ходить и говорить. Усилия, которые Лиза прикладывала, чтобы сидеть тихо и не мешать мне, были осязаемы – они как пульсирующий гул наполняли пространство. И хотя она не двигалась и не производила шума, её энергия заставляла мой ум вибрировать.
А может, тому виной были лекарства.
Было за полдень. Мы сидели возле бассейна за моим рабочим столом. Майа дремала пузом кверху в одном из шезлонгов. Мэгги проводила эти дни с друзьями в общественных бассейнах или где-то ещё. Сегодня у мня уже было достаточно неприятностей, и я начал снова приходить в своё комфортное состояние, когда Лиза, бесцельно шатавшаяся по двору, подошла и села рядом с такой натужной непринуждённостью, что попытка не скорчиться заставила меня скорчиться. Я прочёл одно и то же предложение пять раз, прежде чем осознал, что смысла в этом нет. Ещё несколько минут я сохранял вид занятости, наслаждаясь её дискомфортом. Она продержалась на минуту дольше, чем я предполагал.
– Я могу помочь вам с записями, – сказала она наконец, – или ещё с чем-нибудь.
Я слегка кивнул, не отрываясь от экрана.
– Не за плату, ничего такого, просто чтобы быть полезной, – добавила она.
Я не отвечал.
– Я изучала английский в университете, – сказала она минутой позже. – Хотела даже преподавать.
Я кивнул с отсутствующим видом.
– Я очень организована, и я довольно хороший корректор: у меня много опыта с юридическими документами и корреспонденцией.
– Да, окей, – пробормотал я, – посмотрим.
– О, конечно. Как вам будет угодно.
Я наблюдал её дискомфорт ещё пару минут.
***
«Я знаю, что значит быть внезапно отключённым, – мог сказать я ей. – Я знаю, каково это в начале, когда ты выброшен на произвол судьбы, больше не являясь частью чего-либо, отрезан от всего, что тебя всегда определяло. Ни дома, ни людей, ни работы. Внезапно все становятся врагами. Вы допустили непростительную жестокость, совершили поистине разрушительный акт. И благодаря этому вы потеряли всё, включая большую часть себя. Я знаю ощущение непреодолимого желания вновь быть частью чего-то. Я знаю, как сильно это желание и как страшно быть изолированным и отделённым. Этот процесс нового рождения, которому вы подвергаетесь, сродни физическому рождению. Чрево, из которого вы только что себя исторгли, возможно, было ядовитым и удушающим, но оно было таким тёплым, безопасным и знакомым, а теперь вы в совершенно ином мире, ослепительно ярком и суровом, и всё выглядит и работает не так, как раньше. Здесь холодно, одиноко, всё незнакомое, и вы не можете вернуться».
Вот что я мог ей сказать, но не сказал. Она не спрашивала, а я никогда не смог бы сказать это с должной торжественностью. Лично мне нравился тот период, в котором она сейчас находилась – разрыв всех связей, отделение от всех и всего, разбивание вдребезги своей прежней жизни. Да, это было мучительным, но также и экстатичным. У меня не было той проблемы, что была у Лизы, проблемы избирательности – отбросить одни вещи и оставить другие – я сбрасывал всё разом. Я не старался сохранить себя ни для чего. Меня не волновал успех, поскольку я никогда не думал, что успех возможен. Меня не волновала моя дальнейшая жизнь, поскольку я никогда не думал, что переживу свою одержимость. Я был просто воодушевлён и полон энергии, впервые переживая вкус свободы. Моя последующая жизнь произошла лишь как приятное дополнение. Я никогда не думал, что будет что-то после.
В тот свой начальный прорыв я первый раз в жизни почувствовал себя чистым, свободным и способным самоопределяться, словно моя жизнь стала действительно моей, что возможно нечто иное, нежели невежество и ложь. Но нет приятного метода добиться этого, что Лиза уже успела узнать. Это жестокое, отвратительное дело, и лучше сделать его побыстрее. Никто не может себе представить до какой степени он сформирован людьми и условиями своего окружения, пока не предпримет попыток выпутаться из этого, и Лиза сейчас занимается именно этим – выпутывается. Это не сильно отличается от рождения ребёнка, только человеком, которого она выталкивает в мир, является она сама.
***
Я распечатал черновик главы о потоке, воплощении желаний и интеграции и придвинул его Лизе.
– Окей, советник, вы мой новый секретарь. Что вы думаете?
Она жадно схватила листки и несколько минут читала.
– Полагаю, я должна вам сказать, – начала она, – что я не человек нью-эйдж. Когда речь заходит о желании, намерении, воплощении, потоке, препятствиях, я не та, кто смог бы стать вашим лучшим критиком.
– Или, возможно, поэтому вы и есть лучший критик, – сказал я. – Всё это не колдовство и не волшебство, просто так всё работает. И не только для меня – для вас, для всех. Вы распознаете это в своей жизни, если прекратите думать об этом. Нет причин, чтобы вы не могли прокомментировать этот материал. Скажите всё, что хотите.
– Окей, – сказала она, – как насчёт примера того, о чём вы говорите? О том, как эти предполагаемые силы действуют в вашей жизни. Что-нибудь особенное.
– Очень хорошо, – сказал я. – Единственной силой, однако, является наблюдение: видение того, что есть. Первое, что приходит на ум, это сегодняшнее утро, когда я ехал на мотоцикле, исследуя дороги на западном побережье озера. Вы знаете эти дороги, и вы видели мотоцикл.
– Та штука возле ворот? Она ездит? – она рассмеялась над этой мыслью. – Я видела там только самый ужасный лимонно-зелёный Форд Пинто. У него вся крыша срезана.
– Раньше там был мотоцикл Триумф-650. Я разбомбил его и мне пришлось купить этот Пинто.
– Разбомбил? Что это зна...?
Тут она впервые заметила трость, прислонённую к столу рядом со мной, и вскочила.
– О, Джед, боже! Что случилось? Что вы сделали? Вы в порядке?
Она обошла стол, чтобы обследовать меня, и увидела бинты на моей левой ноге, шарнирный бандаж на колене и перевязанную левую руку. Бинты на плече и лопатке были скрыты под рубашкой.
– О, господи, – сказала она сквозь руки. – Что случилось? С вами всё нормально?
– Всё нормально, уверяю вас, – я указал на кувшин с лимонадом. – Не могли вы налить нам немного? Он насмехается надо мной уже целый час. Потом сядьте, и я отвечу на ваши вопросы.
– Это выглядит довольно серьёзно, – сказала она. – Честно, вы в порядке?
– Я в порядке, спасибо. Куча ссадин и зажатое колено. Ничего серьёзного. Немного хочется пить.
– Но вы не в состоянии пройти два шага, чтобы напиться? – она налила стаканы и села с широко раскрытыми глазами и обеспокоенным видом.
– Как-то всё немного заклинило. Чем меньше я буду двигаться, тем лучше.
– Это из-за мотоцикла? Вы попали в аварию?
– Превратил его в металлолом, да. Какой-то гринго на арендованной машине подрезал меня, он ехал мне навстречу и повернул налево через мою полосу прямо передо мной, и мне пришлось съехать с дороги. Несколько секунд полёта над кюветом и бабах! Прикончил его, кроме, может быть, мотора.
– О, господи, с какой скоростью вы ехали?
– Не знаю, миль шестьдесят пять или семьдесят*. При ударе медленнее.
–--------
*100-110 км/ч
–--------
– На вас был шлем?
– Нет.
Руки у неё тряслись. Она прилагала определённые усилия, чтобы оставаться спокойной.
– О, боже. Вы ничего не сломали? Не ударились головой? Сотрясения нет?
– Множество ссадин, колено ноет, и чувствую себя довольно разбитым. После того, как мы с мотоциклом разлетелись в разные стороны, меня ещё хорошенько протащило.
– О, боже, – сказала она опять. – А что было потом? Приехала скорая?
– Никто не приехал, никто даже не остановился. Я прилично здвезданулся о бензобак, и это отняло у меня всё внимание. Вероятно, прошло не меньше десяти минут, прежде чем я смог как следует прийти в себя и оценить ситуацию.
– Звезданулся...? Ээ… Ох! Господи Иисусе, с вами всё хорошо?
– Всё нормально, и хватит об этом. В общем, немного погодя я сделал несколько звонков – мой сотовый оказался в порядке. Потом подъехали какие-то ребята на пикапе и мы сторговались обменять остатки моего мотоцикла плюс стопку песо на этот милый зелёненький Пинто без крыши. Вы можете пользоваться им, когда пожелаете. Ключи внутри.
– Я с ума с вами сойду. Вы были у доктора?
– Я был в клинике. Теперь каждый день я должен ездить туда на перевязку, а это немного сложновато. Где-то около недели. На мне всё быстро заживает. Так вот, это и есть ответ на ваш вопрос. Вы спрашивали о примере интегрированных, со-творческих отношений со вселенной, и эта авария – прекрасный пример.
Такой прекрасный пример, вообще-то, что я только сейчас начинаю это видеть.
– А я думала как раз наоборот, – сказала она. – Ясно же, что вы не хотели падать с мотоцикла. Ясно, что вы не хотели получать все эти повреждения.
– Это верно, но здесь в игру вступает сдача. Сдача это самая суть описываемых мной отношений. Вы правы, моим личным предпочтением было бы не падать с мотоцикла и не разбиться так, но в действительности мои предпочтения большой роли здесь не играют. У меня есть одно предпочтение, которое превосходит все остальные – и это предпочтения вселенной. Мне не обязательно любить или понимать их, хотя обычно я люблю их и понимаю. Этот маленький инцидент – сущий пустяк; таким языком общается вселенная – достаточно громко, чтобы быть услышанной, но не громче.
– И что это было за послание? – спросила она скептически.
– В самое первое же мгновенье, в первую же секунду, я знал, что это не было серьёзной ситуацией. Я знал это непосредственно, быстрее чем мысль. Даже несмотря на тот факт, что я загадочным образом потерял контроль, и последующие несколько секунд были довольно неприятными. Я знал, что не погибну и даже не получу серьёзных травм.
– Вы называете это несерьёзными травмами? – она показала на мои повязки.
– От падения с мотоцикла на скорости семьдесят миль в час? Нет, я назвал бы это лёгкой щекотокой. Ничего не сломано. Я даже голову не поцарапал.
– Хорошо, что вы так философски к этому относитесь, – сказала она.
– В том смысле, в котором вы это имеете в виду, я ко всему отношусь философски.
Она села на место, оставаясь в напряжении.
– Но как вы могли знать, что это не будет серьёзно?
– Потому что это не имело бы смысла. Сейчас не время для перемен. Я знал, что не мой черёд умирать, потому что третья книга ещё не окончена. Я знал, что не буду серьёзно травмирован, потому что в этом не было бы смысла. Для чего это должно было бы произойти? Нет причин для этого. Я не должен ни выучить урок, ни отработать свой порок, ни заработать баллы впрок. Это длинный способ сказать, что я понял в первую же секунду. Я знал это практически в тот самый момент, когда вылетал с дороги.
– Вы подумали об этом мгновенно?
– Нет, я знал это мгновенно. Я не продумывал это и не обращал в слова до сих пор. Сейчас это звучит несколько глупо, но тогда это было совершенно ясно.
Казалось, она была сбита с толку. Эта тема интересна мне, и может иметь практическую ценность для неё, и я попытался получше её изложить.
– Мысли это ненужный этап. Мы можем знать вещи напрямую, без необходимости думать, в чём самые лучшие из нас до смешного неумелы. Зачем настаивать в переводе знания из его естественного природного формата в кусочки-байты, которые наш маленький мозг смог бы обсасывать? Мы ищем ещё один способ уменьшить вселенную до своих размеров, вместо того, чтобы расшириться до своей естественной величины.
– Значит, вы не думаете?
– Если о чём-то надо подумать, я высказываю или выписываю это, вывожу наружу, но это происходит только по отношению к книгам, которые должны быть написаны в любом случае. То есть, мне нужно думать об этом, но не думаю, что я думаю о чём-то ещё.
Она посмотрела на меня очень подозрительным взглядом, который я вроде бы понял, но фактически нет. Заметив, что мой рот оставался открытым, пока я молчал, я подумал, что вероятно, это побочный эффект от таблеток.
– Знаю, для вас это всё довольно странно, – сказал я, – но для меня это обычное дело. Этот пример с аварией в некотором роде драматичен, но такое функционирование в потоке – движение в соответствии с тенденциями, видение большей картины – так я действую во всех областях своей жизни. И довольно-таки преуспел в этом. Всё ещё учусь, однако, постигаю. Я всего лишь яйцо.
Она не уловила моего замечания. Пожалуй, лекарства немного сильнее пошатнули мой мозг, чем обычно.
– Но как? – спросила она с сомнением, – Правда, как вы могли всё это знать?
– Потому что всё работает определённым образом, и я вижу это. Здесь нет тайны. Никогда не происходит сбоя, или нарушения. Эти правила нельзя нарушить. Царство сна очень, ээ, упорядочено. Никакой случайности, никакого хаоса. Идея серьёзной аварии – что меня может сбить машина, что я получу травму или умру – я не могу вам объяснить, насколько это невозможно.
– Невозможно?
– Нет, не невозможно. Это неверное слово. В моём лексиконе нет слов для моего образа бытия. Это не имело бы смысла, это было бы нарушением. Лучше сказать нельзя. Этого просто не могло случиться.
– Но такие вещи случаются, – запротестовала она. – Люди получают травмы и умирают всё время. Они погибают трагически, преждевременно, в авариях, пожарах, от насилия и болезней.
– Правда?
– Конечно, правда.
– Неправильность во взгляде наблюдателя.
– А? Что это значит?
– Рабиндранат Тагор сказал…
– Рабиндра кто?
– Рабиндранат Тагор, поэт мистик. Он сказал, что мы воспринимаем мир неверно, и говорим, что он обманывает нас. Это так, но не обязательно. Нам не обязательно воспринимать мир неверно. Я не воспринимаю его неверно, и он не обманывает меня.
– То есть?
– Мы можем воспринимать мир правильно. Это не так уж трудно. Мы можем перестать видеть случайность и хаос там, где царит порядок. Мы можем перестать видеть тайну там, где чётко определённые структуры и нерушимые законы. Мы можем открыть глаза и увидеть, где мы, и как всё это действует, и как мы действуем в этом и с этим. Знаю, вы пока не видите этого, но это определённо существует, и вы способны это увидеть. Нет ничего скрытого. Я не знаю, как я вышел из этой аварии здоровым. Я не крутой ездок, но я знал, что что бы ни случилось, это не будет смертью, увечьем или даже серьёзной неприятностью, потому что это было бы неправильно. Вот откуда я знал. В этом смысл этой истории. Просто так ничего не случается. Всё приобретает смысл, коль скоро вы видите на уровне тенденций – всё течёт естественным ходом от предыдущего к следующему. Никогда ничего не происходит случайно или хаотично или наобум. Для меня это было бы абсолютно нелепым. Из этого даже не получилось бы развлекательной книжки.
***
То, что непробуждённый человек видит короткими немногочисленными проблесками, пробуждённый видит всегда и во всём. Пребывать во сне, значит лишь время от времени регистрировать этот океан бытия и создавать заменяющие его объяснения о невидимых судьях и правителях – богов и карму, удачу и судьбу. Даже с закрытыми глазами мы способны ощущать движения, течения и величие этого океана энергии, в котором мы обитаем. Быть пробуждённым, значит ясно видеть этот океан бытия и не представлять себя отдельным от него. Нет ничего более мистического или духовного, чем видеть этот океан и жить в гармонии с ним. Нет другой свободы, чем отбросить эгоистические притязания и жить в согласии с тем, что есть.
Лиза хотела понять, откуда я узнал, что моё падание с мотоцикла не повлечёт за собой серьёзных последствий. Если бы мы сидели на берегу моря, и в течение часа наблюдали бы за тем, как катятся волны, сказал я ей, то она составила бы довольно ясное представление о том, что следующая волна будет делать, и, что так же важно, чего она делать не будет.
– Она не замёрзнет вдруг, не покатится обратно, или не исчезнет, – сказал я. – Она не превратится вдруг в группу марьячи* и не станет бродить по пляжу, услаждая нас серенадами, в ней не разовьётся эгоистическое стремление выразить свою индивидуальность, извергаясь как гейзер.
–-------
*Мексиканские музыканты
–-------
– Это очевидно, – сказала Лиза сухо.
– Да, – согласился я, – и те тенденции, в которых мы двигаемся, так же очевидны, когда мы научимся видеть их. Мы всегда в них, мы часть их, мы неотделимы от них. Всё это энергия, сознание. Больше ничего нет.
– Очень поэтично, – сказал она.
– Останься этот день и ночь со мной и ты обретёшь источник всех поэм.
Она несколько мгновений разглядывала меня. Я выдержал её взгляд.
– Я помню это, – сказала она тихо. – Это Уолт Уитмен. Это первое стихотворение в вашей первой книге.
– Нисаргадатта Махарадж сказал…
– Нисарга кто?
– Индийский мудрец. Он сказал: «В моём мире всегда всё правильно». Это заявление человека с открытыми глазами. И не то, чтобы его мир был другим – это он другой, и его неискажённый, неотфильтрованный взгляд. Он убрал искусственный барьер эго из единства воспринимающий-воспринимаемое-восприятие, таким образом эта троица стала одним, и, как непременный результат, явилось совершенство.
– Этот индиец был просветлённым?
– Да, но мы сейчас говорим не о просветлении, мы говорим о пробуждении. Вы пробуждаетесь. Вы можете оставаться там, где вы сейчас, в неустойчивости и смущении, как поступают многие, дошедшие до этой точки, или вы можете продолжать настойчиво идти вперёд, продолжать то, что вы начали. Всё это я вам сейчас говорю как расписание киносеансов.
– Значит, всё это просто один большой океан, так вы говорите?
– Вот ещё хороший образ. Карл Саган сказал, если вы хотите испечь яблочный пирог с самого начала, вы должны сперва создать вселенную.
– То есть?
– Скажем, мы сидим на том берегу и наблюдаем прибой, – сказал я. – Вы смотрите вдаль и видите первые намёки набухающей волны, которая всё приближается и растёт, и в конце концов, в свою очередь она накатывается, разбивается, шумит и пенится на песке и спокойно отступает, освобождая дорогу следующей. Вы наблюдаете это, и вам кажется, что вы увидели всю волну целиком от начала до конца, от рождения до смерти, но это самая маленькая, самая ограниченная перспектива. Так мы видим, когда режем всё на мелкие кусочки, возводя вокруг стены и приклеивая ярлыки на каждую вещь, как настаивает эго. Начало и конец нам неизвестны, только тенденции. Та волна, которую вы выделили, началась там, где началась вселенная, и кончается там, где кончается вселенная. Когда вы рвёте привязанности и перестаёте расточать свою эмоциональную энергию, ваша перспектива расширяется и вам открываются всё более широкие тенденции в работе, тенденции внутри тенденций, ваши собственные тенденции, крутящиеся в этом водовороте, ни коим образом не отделённые, ни коим образом больше или меньше других. Отступив на шаг назад от той одной волны, вашему взору открываются приливы, термодинамика, ещё дальше – и вы видите глобальные течения и влияния луны, и так далее. Отойдите ещё дальше назад, за пределы ваших представлений о пространстве и времени, и только тогда вы начнёте видеть эту волну, знать её, и знать как живую реальность, что волна это вы, и что вы это волна.
Она вздохнула и посмотрела на меня с раздражением.
– Единство это не глубинное чувство или духовное верование или возвышенное состояние сознания, это просто само доброе старое сознание: неприукрашенное, неиспорченное, неосквернённое. Нам не нужно посещать лекции, или читать книги, или преклоняться перед алтарём и мудрецами, нам нужно только очистить свои воспринимающие способности, избавиться от эгоистического дурмана, увидеть что есть и перестать видеть чего нет. Для этого не требуются ни учителя, ни учения, ни пути, ни практики, только простая честность.
– Не уверена, что понимаю это, – сказала она.
– Думаю, у вас всё впереди. Вот маленькое упражнение. Я не могу сделать записи об этом разговоре, потому что мой мозг странно пульсирует и гудит, поэтому я схожу по нужде и пойду прилягу на один из тех шезлонгов возле бассейна, а вы запишете всё, о чём мы сейчас говорили.
– Ээ, не думаю, что я смогу, – сказала она.
– Вы изучали английский, – сказал я, с трудом вставая на ноги. – Вы хотели стать учителем.
– Но я ведь почти ничего не понимаю, – запротестовала она.
– Поймёте позже, а сейчас запишите, – сказал я, отправляясь в требующее сочувствия путешествие. – Вы сами просили об этом. Вы думали, что быть редакционным ассистентом могучего духовного персонажа это жечь красивые свечи и учить жизненные уроки? Тут и голова может не удержаться на плечах.
Она улыбнулась, словно я пошутил, и принялась за работу.
13. Всё есть истина.
О, как долго я ни во что не верил!
Как долго я был безучастным, отвергая свою долю,
и только теперь осознаю сплошь везде рассеянную истину,
только теперь вижу, что лжи не существует, ни в каком виде,
и не может существовать, кроме той, которая так же неизбежно овладевает собою,
как овладевает собою истина,
как любой закон природы или любое естественное производство на земле.
(Это странно, и нельзя понять это сразу – но необходимо это понять.
Я чувствую, что несу в себе лживость в равной мере со всем остальным,
как и вся вселенная).
Где тот совершенный смысл, не делающий различий между ложью и правдой?
В земле он, в воде, иль в огне? Иль в душе человека?
Иль в плоти и крови?
Медитируя среди лжецов, упорно уходя внутрь себя,
я понял, что на самом деле нет ни лжи, ни лжецов,
и всё исполнено своего совершенного смысла –
и то, что зовётся ложью, и есть совершенный смысл;
каждая вещь в точности представляет себя и то, что предшествовало ей.
Я видел, что истина включает в себя всё, она вездесуща,
точно так же, как вездесуще пространство,
и что нет ни прорехи, ни изъяна в её массе –
всё есть истина без исключения.
И поэтому я буду праздновать всё, что вижу, и чем являюсь,
буду петь и смеяться и ничего не буду отвергать.
– Уолт Уитмен –
Я лучше буду пеплом, чем пылью! Лучше пусть моя искра сгорит в сверкающем пламени, чем потухнет в сухой гнилушке. Я лучше буду великолепным метеором, каждый атом которого изумительно сияет, чем сонной и вечной планетой. Человеку пристало жить, а не существовать. Я не стану терять свои дни в попытках продлить их. Я буду использовать отпущенное мне время.
– Джек Лондон –
Через несколько недель жизни в поместье с Лизой и Мэгги, у каждого из нас установился свой привычный будничный распорядок, и, пересекаясь один или два раза в день, мы имели при этом достаточно личного пространства и времени. Они выходили к бассейну каждое утро около одиннадцати, чтобы искупаться, выпить лимонада и полчаса поваляться в шезлонге под солнцем. Мне было приятно, что они были рядом, и это не мешало моей работе.
Поздний завтрак – мой главный приём пищи, и каждый день я делаю одно и то же: выкладываю всё, что нахожу в холодильнике, начиная с того, что купил в магазинах этим утром, когда ходил в город с Майей. Я выкидываю всё, что кажется слишком старым или непопулярным, а всё остальное кладу на кухонную стойку. Лето двигалось вперёд, и всё больше людей приходило и уходило в течение дня, они приносили свои продукты, купленные в магазинах перед приходом, так что предприятие становилось всё больше похожим на некую коммуну. Хорошо, когда еда не доставляет слишком много хлопот – без разногласий, без готовки и потом легко убираться. Также хорошо быть довольно сносным хозяином, не слишком при этом утруждаясь. Я делаю несколько походов к этому буфету в течение дня, и перекусываю лепёшками с рыбой или чем-нибудь лёгким во время ночной прогулки с Майей и визита к Фрэнку, и это удовлетворяет моим запросам едока и обязанностям хозяина.
Обычно я каждый день покупаю несколько наименований чего-нибудь новенького, или того, что закончилось. Лиза освоилась с этим с самого начала и сама стала пополнять наши запасы. Легко понять, что популярно, а что нет, но также неплохо сохранять интерес, принося новые продукты, наблюдая, как к ним отнесутся. Непопулярные продукты естественным образом перемещаются к задней стенке холодильника или ящиков и выбрасываются примерно раз в неделю. В общем, это большая часть дневной рутины возле бассейна, где я работал, и куда другие люди приходили поговорить, или помочь, или просто искупаться, поесть и позагорать.
Спустя пару недель такого удобного ритуала Лиза придвинула стул к моему столу, где она обычно сидела во время ежедневного недолгого разговора. Сегодня у неё была необычная просьба.
– Мэгги хочет спросить, может ли она взять у вас интервью, как Джулия в первой книге?
Я оторвался от работы и изучающее посмотрел на Лизу, оценивая, правильно ли я её понял.
– Мэгги читала мою книгу? – спросил я.
– Она прочла обе ваши книги. И не один раз. У неё в ноутбуке есть электронные версии, так что она прочитала и дополнительные материалы. Она говорит, вы ненавидите йодль, любите смерть, и думаете, что вселенная это большой игривый щенок. Это правда?
– Ээ, про щенка, да, – ответил я и посмотрел на неё поверх своих очков для чтения. – Прямо сейчас это не очень хорошая идея.
– Она прочитала ваши книги, так как, – она поколебалась и продолжила, – подслушала ссору между её отцом и мной, и ей пришло в голову, что вы виноваты.
– В чём?
– В, ээ, развале нашего дома и нашей семьи, я полагаю.
– Понятно, – сказал я, но на самом деле понятно мне не было.
– Должен сказать, – сказал я ей, – и поверьте, мне очень не хочется это говорить, что вообще-то я не могу принимать участия в, ээ, человеческих делах. Извините, я знаю, как глупо это звучит, но так обстоят дела. Если вы предполагаете, что ваша дочь может извлечь пользу, проведя время со мной как часть процесса её исцеления, или это поможет ей найти правильный путь, то вы ошибаетесь. Никто не получит от меня пользы таким образом.
– Нет, я так не предполагаю…
– У меня нет контекста, или даже воспоминаний о контексте, в котором можно вести какой-либо светский разговор, кроме самого простейшего. Я даже многих слов не помню, или почему одно может быть лучше чем другое. Я могу быть совсем неправильным…
– Я признательна вам за…
– Не думаю, что вы можете быть признательны крушению поезда…
– Я не это хотела…
– Я совершенно бесполезен в отношении…
– Джед!
– А, да?
– Вы можете меня не перебивать?
– Мм, – я задумался, – да?
– А что, если она не будет касаться личных вопросов? Она будет оставаться имперсональной, непредвзятой?
– Она сможет? Ничего не понимаю. Как такое возможно?
– Возможно, если у неё будет взрослый наставник.
– Вы?
– И её дедушка.
– О, – я задумался, – это запланировано.
– Это обсуждалось.
– И вы с Фрэнком будете что? Консультировать? Натаскивать её?
– Мы можем помочь ей придумать хорошие вопросы и понять ваши ответы. Просмотреть с ней её записи. Не думайте, будто мы хотим вас препарировать.
Я рассмеялся над этим.
– Препарировать это нормально, – сказал я. – Я не нахожу ничего неприятного в острых лезвиях, это тупые мне жутко не нравятся. Но всё равно, я не могу согласиться. Приведите её, мы поговорим, а потом посмотрим.
Она нахмурилась.
– Не понимаю, почему это должно быть так сложно, – сказала она.
– Не понимаю, где тут сложность, – ответил я.
***
Причина, по которой я не дал согласия, была в том, что это не пришло в соответствие или в фокус, и я знаю это. Я буду наблюдать, и если станет ясно, что это должно произойти, тогда мы сможем это сделать. Так работает моё соглашение со вселенной о третьей книге. Единственная причина, по которой я нахожусь здесь и контактирую с этими людьми, это третья книга. Иначе, чем для третьей книги, не могло возникнуть и вопроса о том, чтобы меня допрашивала возможно злая или обиженная молодая особа, натасканная своей матерью в кризисе и немного чокнутым дедом. Я не стал бы встречаться с этими людьми и отвечать на их вопросы более глубокие, чем дебит или кредит, бумага или пластик*.
–-------
*Популярный спор в Америке, какой из материалов более экологичен
–-------
Вот, например, эта девочка, Мэгги. У меня нет личной заинтересованности, сбудется ли её план относительно меня. Не то, чтобы у меня была способность питать интерес, но по какой-то причине я его не питаю, но у меня нет такой способности. У меня нет контекста, внутри которого один результат может быть лучше или хуже другого. Но что у меня есть, тем не менее, так это соглашение со вселенной. Я напишу книгу, если всё сложится – такова сделка. Вселенная точно знает, что я имею в виду под этим, и я тоже. То есть, это именно то, что мы видим сейчас в этой ситуации с Мэгги. Части должны встать на свои места, без нужды заставлять их или подгонять. В действительности это соглашение не более, чем вдох вступает в соглашение с выдохом. Это просто распознавание, узнавание. Я являюсь частью процесса. Он работает так, как работает.
Всё, что я могу сказать на этой ранней стадии, это вселенная хочет третью книгу, потому что части безошибочно встали на свои места, и так происходило на каждом этапе пути. Мозаика складывается, и я уверен, что интервью с дочерью Лизы тоже встанет на место. Тем не менее, это ещё не произошло. Оно ещё не защёлкнулось на своём месте, поэтому мы подождём. Может быть, оно защёлкнется, а может, нет. Я могу всё испортить, плохо сыграв свою роль. Сказать девочке «да» прежде, чем «да» станет очевидным для меня, было бы неверным и неприятным. Это было бы искусственно, насильственно, испуганно, эгоистически, то есть неправильно. Придёт время сказать «да», и всё пройдёт как по маслу, безупречно, первоклассно, если позволить этому произойти.
Лиза не понимает, почему это должно быть таким сложным, потому что она не видит, насколько это просто. И я обращаюсь так не только с ней и с её дочерью, так я делаю всё. Так интегрированное существо устанавливает связь и гармонию со вселенной, и безусильное совершенство, ясно видимое в каждом аспекте неэгоистичсекого творения, доставляет радость также на личностном уровне. Я овладел вселенной через безусловную сдачу. Я достиг абсолютного контроля путём отпускания всякого контроля. Ничего не контролируя, я контролирую всё. Только взяв на себя контроль, могу я утерять его.
Я не помню, что значит работать, трудиться, делать что-то неприятное для себя. Я не провожу различия между работой и не-работой, будним днём и выходным. Я не беру отгулов и не ухожу в отпуск. В среднем, я провожу около четырёх часов в день за работой, но я не думаю об этом как о работе, как я не думаю, что прогулка с собакой это игра, а поход в магазин это домашняя работа. Для меня почти абсурдна идея, чтобы делать то, чего мне не хочется. Если же что-то нужно сделать, придёт время, когда мне захочется это сделать. Если время не приходит, я этого не делаю, и этого не нужно было делать. У меня нет расписаний, или назначенных дел, или режима дня. У меня нет концепции обязанности, долга, ответственности. У меня нет ни связей, ни уз, ни членства.
Однако, для Лизы именно этим и была жизнь – расписания, обязанности, ответственность – бесконечное вращение тарелочек. Всю свою взрослую жизнь она только и делала, что неистово крутила тарелочками на палочках, как старом водевиле, снуя туда-сюда в вечной панике, в испуге, что одна из них может упасть и разбиться, каждый год добавляя всё больше, демонстрируя этот одержимый, жуткий танец не по пять минут в день, но каждую минуту каждого дня в течение многих лет без конца и края, до тех пор, пока…
Пока просто не остановилась бы.
Что она в конце концов и сделала. Она встала между двух невообразимых вещей – продолжать крутить тарелочками и перестать крутить тарелочками – но мало по малу на протяжении трёх лет одна невообразимая вещь стала менее невообразимой, и она сделала это. Она остановилась. Все тарелочки с грохотом попадали и разбились на мелкие кусочки, и теперь она пытается понять, что уцелело, если что-то и уцелело, после такой вероломной измены. Было ли это вращение тарелочками тем, кем она была? Или лишь тем, что она делала? Прошло уже два месяца, но она всё ещё не знает.
Не с каждым бывает так же, конечно, и возможно, очень немногие чувствуют, что тонут в собственной жизни. С некоторыми происходит всё гораздо хуже, чем с Лизой, с некоторыми намного лучше, но здесь нас касается не качество неосознанной жизни, а сама неосознанность, а она принимает многие формы. Одержимое вращение тарелочками это одна из них.
Если бы мне пришлось прожить всего один день из прежней жизни Лизы, даже относительно спокойный день, или нетрудный день из жизни её мужа, коли на то пошло, я бы подумал, что проклят. Простая встреча с приятелями в воскресенье, чтобы попить пива и посмотреть футбол, была бы адской мукой. Высшая точка в году Лизы и Дэнниса – отпуск – кажется мне непереносимым испытанием. Если мне пришлось бы провести пять минут на круизном корабле, или в Лас-Вегасе, или там, где ходят люди в костюмах мышей, я постарался убежать бы оттуда как из горящего дома. Что люди подвергаются таким испытаниям добровольно, ради удовольствия и за умеренную плату, совершенно вне моего понимания.
Как всегда, важно помнить, что мы говорим не обо мне лично. То же самое будет верно для любого, даже в скромно развитом состоянии Зрелости, человека. Или, может, это аспект однонаправленности – человек, выполняющий специфическую задачу, и любой, кто сконцентрирован полностью на одной вещи, исключив все остальные, найдёт, что все остальные, не входящие в его задачу занятия, одинаково скучны. А может, и то и другое. Может быть, любой, кто находится в состоянии развивающейся Зрелости, испытает естественное уменьшение своих интересов от многих до нескольких и даже до одного, когда он войдёт в сонастроенность, когда расчистит мусор и откроет своё истинное призвание. А может, ни то, ни другое. Может, я просто становлюсь старым болваном.
Я наблюдаю за человеческими жизнями, и никогда не перестаю поражаться, как люди расточают единственное истинное богатство, которое у них есть, несмотря на то, что они не знают, когда оно закончится, только что закончится когда-то, разбрасывая минуты, часы и дни словно это горячие угли. Что же ещё может означать пребывание во сне, как не такое бездумное распоряжение нашими собственными жизнями? Какой же симптом нахождения во мраке может быть более безусловным? Каждая минута, которую мы проводим забыв о ценности этой минуты, это минута неосознанности. Это не какая-то сумасбродная схема, как во времени поймать настоящий момент, это просто означает быть пробуждённым.
Лиза провела большую часть времени, запутавшись в колючем подлеске своей жизни. Не думаю, что она уникальна в этом отношении. Полагаю, большинство людей так связаны своими ложными верованиями, так туго запелёнуты в свои выдуманные личности, что пробиться к ним не может уже никакое знание о том, что такое жизнь, и как она работает, о том, кто они на самом деле, или о своём правильном положении в творении. Немногие имеют какое-либо представление о том, что значит в реальности рай или ад, что они сгнивают в последнем, не догадываясь, что им по праву принадлежит первый. Возможно, это не кажется адом, когда мы внутри него, просто обычная жизнь, но когда мы выходим из него, как Лиза сейчас начинает понимать, мы видим наше прежнее состояние как бессознательные мученические корчи. Очень немногие люди имеют даже смутное представление о том, что такое живая духовность, интегрированность, богатство, сила и красота, и меньше всех так называемые специалисты.
Может, я преувеличиваю? Кажется, что да, но когда я пытаюсь опровергнуть свои ощущения на этот счёт, я только укрепляюсь и углубляюсь в них. При каждом удобном случае я, используя библиотеки, книжные магазины и интернет, разыскивал лучшее мышление, самые просветлённые умы, самых ясных собеседников на самые высокие предметы, выясняя послание, которое они несут. Сперва я начал думать более оптимистично о духовном состоянии человечества, но потом проступила тщедушность, ужасная эгоцентричность, которая является застывшей сталью, железобетоном иллюзии, и я неохотно отдал честь Майе, и решил больше никогда не пытаться.
***
Я вышел из задумчивости. Лиза смотрела на меня в ожидании. Мы, как я помнил, обсуждали идею о том, что её дочь Мэгги задаст мне пару вопросов.
– Если вы хотите знать, как я буду отвечать, – сказал я ей, – спросите меня что-нибудь.
Она минуту размышляла.
– Окей, – сказала она, смущённо засмеявшись, – если бы вам пришлось стать ингредиентом Биг Мака, каким бы вы были? И почему?
Я тоже засмеялся.
– Это и есть ваш вопрос? – сказал я. – Где вы такой нашли?
– Начальник отдела кадров задал мне его, когда я проходила собеседование, устраиваясь на стажировку одним летом.
– И что вы ответили?
– Давайте не будем обо мне.
Я подождал.
– Это застало меня врасплох, – сказала она, – но вероятно, в этом и был смысл. Я сказала, что была бы особым соусом, так как он дерзкий, но загадочный.
Мы оба засмеялись.
– Что такого загадочного в особом соусе? – спросил я.
– Разве это не что-то вроде секретного рецепта?
– Не знаю. Я думал, это всем известный соус.
– Я тоже не знаю. Я даже никогда не ела Биг Маков, только знаю ингредиенты из рекламы.
– Вас взяли на работу?
– На стажировку. Да, взяли. Итак, как бы вы ответили, если бы Мэгги спросила? Каким бы ингредиентом Биг Мака вы были?
– Любым, у которого есть способность уничтожить своё существование.
Она уставилась на меня, не понимая, шучу ли я.
– Нет, ну правда. Что бы вы ответили, если бы Мэгги спросила?
– Любым ингредиентом, у которого была бы способность уничтожить своё существование.
– Серьёзно?
Я пару секунд раздумывал над тем, есть ли у меня другой ответ, но нет.
– Думаю, да.
– Ну, правда, Джед, подумайте. Ингредиенты Биг Мака не могут убивать себя.
– Тогда я убил бы себя, когда ещё мог, пока они ещё не пришли.
– Кто не пришёл?
– Кто бы то ни был, кто превратит меня в бессильный ингредиент.
– Вы не ответили на дух вопроса.
– Мне кажется, я ответил, хотя сомневаюсь, что меня взяли бы на работу.
– На стажировку. Самоубийство не было одним из вариантов.
– Оно не было изложено, но оно там было. Оно всегда есть.
– И как бы вы ответили, если бы Мэгги задала этот вопрос?
– Ну, нельзя быть уверенным, но, пожалуй, это звучит так, как я бы сказал.
Она смотрела на меня ещё одно большое мгновенье, затем резко откинулась.
– Бред, вам не кажется? – она потёрла глаза. – Ну ладно, не буду в вами спорить. Она читала ваши книги. Мы прошли точку невозвращения. Надо просто попробовать это сделать.
***
– Мистер МакКенна, можно взять у вас интервью для моего летнего сочинения.
– Нет.
– Почему нет?
– Я не знаю.
– Но почему ответ «нет»?
– Потому что он не «да».
– Вы дразнитесь?
– Нет, так только кажется. Я обращаюсь с тобой с уважением. Ответ «нет», потому что он не «да».
– Значит, если бы ответ был «да», это было бы потому, что он не «нет»?
– Нет. Если бы ответ был «да», он был бы «да», потому что на это было бы указано.
– Значит сейчас указано на ответ «нет»?
– Только потому, что на ответ «да» не указано.
– Как указано?
– Не знаю.
– Но вы знаете, когда на что-то указано?
– Да.
– Вы не можете просто подумать и выдать собственный ответ?
– Конечно могу, и ты можешь надеть повязку на глаза и идти по жизни, нащупывая дорогу тросточкой, но для чего? У тебя есть глаза.
– Я хотела попросить дедушку помочь мне с этим.
Я промолчал.
– Он и моя мама могут помочь мне задать хорошие вопросы и понять ваши ответы.
Я промолчал.
– Как вы думаете, это могло бы изменить ваше решение?
– Не было никакого решения, только наблюдение.
– Могло ли это изменить ваше наблюдение?
– Конечно.
– Правда?
– Не знаю.
– Но ответ может быть другим завтра?
– Конечно.
– А через десять секунд?
– Конечно.
Через десять секунд.
– А теперь на это не указано?
– Нет.
– Могу я вас завтра спросить об этом?
– Не знаю.
Несколько секунд она смотрела на меня.
– Мы ведь уже начали, не правда ли?
– Похоже, что так.
– Значит, на это должно быть указано.
– Должно быть.
– Можно спросить, как на это было указано?
– Что мы уже начали.
Она весло хихикнула.
– Muchas gracias, senor.
– De nada, senorita*.
–--------
*Большое спасибо, сеньор. – Не за что, сеньорита. (исп.)
–--------
***
– Полагаю, мы ещё поговорим с Мэгги, – сказал я Лизе, когда Мэгги отправилась спать. – Вы должны всегда присутствовать, и мне бы хотелось иметь копию её записок на тот случай, если они понадобятся для книги.
– Да, хорошо, конечно. Спасибо, что были так снисходительны и уравновешены. В последнее время я не чувствую себя уравновешенной.
– Всё идёт так, как идёт. Я уверен, вы в курсе, что если дело дойдёт до тяжбы за опекунство, они обвинят вас в поклонении грязному культу, и вы никогда больше не увидите своих детей без присмотра?
– Да, – сказала она уныло, – но здесь мы тоже прошли точку невозвращения.
Она обвела рукой окрестности.
– Мы уже живём в ваших владениях.
12. Это утверждение ложно.
Для меня реальный мир каждое мгновенье словно совершенно теряет свою реальность. Будто ничего нет, нет никакой основы, либо она не видна. Живо присутствует, однако, лишь одно: постоянное срывание маски видимости, постоянное разрушение всего созданного. Ничто не удерживается – всё разваливается на части.
– Юджин Ионеско ¬–
Я работал, Лиза нервничала. Не лёгкое это занятие – ничего не делать – для того, кто привык одержимо занимать себя каждую минуту бодрствования с тех пор, как начал ходить и говорить. Усилия, которые Лиза прикладывала, чтобы сидеть тихо и не мешать мне, были осязаемы – они как пульсирующий гул наполняли пространство. И хотя она не двигалась и не производила шума, её энергия заставляла мой ум вибрировать.
А может, тому виной были лекарства.
Было за полдень. Мы сидели возле бассейна за моим рабочим столом. Майа дремала пузом кверху в одном из шезлонгов. Мэгги проводила эти дни с друзьями в общественных бассейнах или где-то ещё. Сегодня у мня уже было достаточно неприятностей, и я начал снова приходить в своё комфортное состояние, когда Лиза, бесцельно шатавшаяся по двору, подошла и села рядом с такой натужной непринуждённостью, что попытка не скорчиться заставила меня скорчиться. Я прочёл одно и то же предложение пять раз, прежде чем осознал, что смысла в этом нет. Ещё несколько минут я сохранял вид занятости, наслаждаясь её дискомфортом. Она продержалась на минуту дольше, чем я предполагал.
– Я могу помочь вам с записями, – сказала она наконец, – или ещё с чем-нибудь.
Я слегка кивнул, не отрываясь от экрана.
– Не за плату, ничего такого, просто чтобы быть полезной, – добавила она.
Я не отвечал.
– Я изучала английский в университете, – сказала она минутой позже. – Хотела даже преподавать.
Я кивнул с отсутствующим видом.
– Я очень организована, и я довольно хороший корректор: у меня много опыта с юридическими документами и корреспонденцией.
– Да, окей, – пробормотал я, – посмотрим.
– О, конечно. Как вам будет угодно.
Я наблюдал её дискомфорт ещё пару минут.
***
«Я знаю, что значит быть внезапно отключённым, – мог сказать я ей. – Я знаю, каково это в начале, когда ты выброшен на произвол судьбы, больше не являясь частью чего-либо, отрезан от всего, что тебя всегда определяло. Ни дома, ни людей, ни работы. Внезапно все становятся врагами. Вы допустили непростительную жестокость, совершили поистине разрушительный акт. И благодаря этому вы потеряли всё, включая большую часть себя. Я знаю ощущение непреодолимого желания вновь быть частью чего-то. Я знаю, как сильно это желание и как страшно быть изолированным и отделённым. Этот процесс нового рождения, которому вы подвергаетесь, сродни физическому рождению. Чрево, из которого вы только что себя исторгли, возможно, было ядовитым и удушающим, но оно было таким тёплым, безопасным и знакомым, а теперь вы в совершенно ином мире, ослепительно ярком и суровом, и всё выглядит и работает не так, как раньше. Здесь холодно, одиноко, всё незнакомое, и вы не можете вернуться».
Вот что я мог ей сказать, но не сказал. Она не спрашивала, а я никогда не смог бы сказать это с должной торжественностью. Лично мне нравился тот период, в котором она сейчас находилась – разрыв всех связей, отделение от всех и всего, разбивание вдребезги своей прежней жизни. Да, это было мучительным, но также и экстатичным. У меня не было той проблемы, что была у Лизы, проблемы избирательности – отбросить одни вещи и оставить другие – я сбрасывал всё разом. Я не старался сохранить себя ни для чего. Меня не волновал успех, поскольку я никогда не думал, что успех возможен. Меня не волновала моя дальнейшая жизнь, поскольку я никогда не думал, что переживу свою одержимость. Я был просто воодушевлён и полон энергии, впервые переживая вкус свободы. Моя последующая жизнь произошла лишь как приятное дополнение. Я никогда не думал, что будет что-то после.
В тот свой начальный прорыв я первый раз в жизни почувствовал себя чистым, свободным и способным самоопределяться, словно моя жизнь стала действительно моей, что возможно нечто иное, нежели невежество и ложь. Но нет приятного метода добиться этого, что Лиза уже успела узнать. Это жестокое, отвратительное дело, и лучше сделать его побыстрее. Никто не может себе представить до какой степени он сформирован людьми и условиями своего окружения, пока не предпримет попыток выпутаться из этого, и Лиза сейчас занимается именно этим – выпутывается. Это не сильно отличается от рождения ребёнка, только человеком, которого она выталкивает в мир, является она сама.
***
Я распечатал черновик главы о потоке, воплощении желаний и интеграции и придвинул его Лизе.
– Окей, советник, вы мой новый секретарь. Что вы думаете?
Она жадно схватила листки и несколько минут читала.
– Полагаю, я должна вам сказать, – начала она, – что я не человек нью-эйдж. Когда речь заходит о желании, намерении, воплощении, потоке, препятствиях, я не та, кто смог бы стать вашим лучшим критиком.
– Или, возможно, поэтому вы и есть лучший критик, – сказал я. – Всё это не колдовство и не волшебство, просто так всё работает. И не только для меня – для вас, для всех. Вы распознаете это в своей жизни, если прекратите думать об этом. Нет причин, чтобы вы не могли прокомментировать этот материал. Скажите всё, что хотите.
– Окей, – сказала она, – как насчёт примера того, о чём вы говорите? О том, как эти предполагаемые силы действуют в вашей жизни. Что-нибудь особенное.
– Очень хорошо, – сказал я. – Единственной силой, однако, является наблюдение: видение того, что есть. Первое, что приходит на ум, это сегодняшнее утро, когда я ехал на мотоцикле, исследуя дороги на западном побережье озера. Вы знаете эти дороги, и вы видели мотоцикл.
– Та штука возле ворот? Она ездит? – она рассмеялась над этой мыслью. – Я видела там только самый ужасный лимонно-зелёный Форд Пинто. У него вся крыша срезана.
– Раньше там был мотоцикл Триумф-650. Я разбомбил его и мне пришлось купить этот Пинто.
– Разбомбил? Что это зна...?
Тут она впервые заметила трость, прислонённую к столу рядом со мной, и вскочила.
– О, Джед, боже! Что случилось? Что вы сделали? Вы в порядке?
Она обошла стол, чтобы обследовать меня, и увидела бинты на моей левой ноге, шарнирный бандаж на колене и перевязанную левую руку. Бинты на плече и лопатке были скрыты под рубашкой.
– О, господи, – сказала она сквозь руки. – Что случилось? С вами всё нормально?
– Всё нормально, уверяю вас, – я указал на кувшин с лимонадом. – Не могли вы налить нам немного? Он насмехается надо мной уже целый час. Потом сядьте, и я отвечу на ваши вопросы.
– Это выглядит довольно серьёзно, – сказала она. – Честно, вы в порядке?
– Я в порядке, спасибо. Куча ссадин и зажатое колено. Ничего серьёзного. Немного хочется пить.
– Но вы не в состоянии пройти два шага, чтобы напиться? – она налила стаканы и села с широко раскрытыми глазами и обеспокоенным видом.
– Как-то всё немного заклинило. Чем меньше я буду двигаться, тем лучше.
– Это из-за мотоцикла? Вы попали в аварию?
– Превратил его в металлолом, да. Какой-то гринго на арендованной машине подрезал меня, он ехал мне навстречу и повернул налево через мою полосу прямо передо мной, и мне пришлось съехать с дороги. Несколько секунд полёта над кюветом и бабах! Прикончил его, кроме, может быть, мотора.
– О, господи, с какой скоростью вы ехали?
– Не знаю, миль шестьдесят пять или семьдесят*. При ударе медленнее.
–--------
*100-110 км/ч
–--------
– На вас был шлем?
– Нет.
Руки у неё тряслись. Она прилагала определённые усилия, чтобы оставаться спокойной.
– О, боже. Вы ничего не сломали? Не ударились головой? Сотрясения нет?
– Множество ссадин, колено ноет, и чувствую себя довольно разбитым. После того, как мы с мотоциклом разлетелись в разные стороны, меня ещё хорошенько протащило.
– О, боже, – сказала она опять. – А что было потом? Приехала скорая?
– Никто не приехал, никто даже не остановился. Я прилично здвезданулся о бензобак, и это отняло у меня всё внимание. Вероятно, прошло не меньше десяти минут, прежде чем я смог как следует прийти в себя и оценить ситуацию.
– Звезданулся...? Ээ… Ох! Господи Иисусе, с вами всё хорошо?
– Всё нормально, и хватит об этом. В общем, немного погодя я сделал несколько звонков – мой сотовый оказался в порядке. Потом подъехали какие-то ребята на пикапе и мы сторговались обменять остатки моего мотоцикла плюс стопку песо на этот милый зелёненький Пинто без крыши. Вы можете пользоваться им, когда пожелаете. Ключи внутри.
– Я с ума с вами сойду. Вы были у доктора?
– Я был в клинике. Теперь каждый день я должен ездить туда на перевязку, а это немного сложновато. Где-то около недели. На мне всё быстро заживает. Так вот, это и есть ответ на ваш вопрос. Вы спрашивали о примере интегрированных, со-творческих отношений со вселенной, и эта авария – прекрасный пример.
Такой прекрасный пример, вообще-то, что я только сейчас начинаю это видеть.
– А я думала как раз наоборот, – сказала она. – Ясно же, что вы не хотели падать с мотоцикла. Ясно, что вы не хотели получать все эти повреждения.
– Это верно, но здесь в игру вступает сдача. Сдача это самая суть описываемых мной отношений. Вы правы, моим личным предпочтением было бы не падать с мотоцикла и не разбиться так, но в действительности мои предпочтения большой роли здесь не играют. У меня есть одно предпочтение, которое превосходит все остальные – и это предпочтения вселенной. Мне не обязательно любить или понимать их, хотя обычно я люблю их и понимаю. Этот маленький инцидент – сущий пустяк; таким языком общается вселенная – достаточно громко, чтобы быть услышанной, но не громче.
– И что это было за послание? – спросила она скептически.
– В самое первое же мгновенье, в первую же секунду, я знал, что это не было серьёзной ситуацией. Я знал это непосредственно, быстрее чем мысль. Даже несмотря на тот факт, что я загадочным образом потерял контроль, и последующие несколько секунд были довольно неприятными. Я знал, что не погибну и даже не получу серьёзных травм.
– Вы называете это несерьёзными травмами? – она показала на мои повязки.
– От падения с мотоцикла на скорости семьдесят миль в час? Нет, я назвал бы это лёгкой щекотокой. Ничего не сломано. Я даже голову не поцарапал.
– Хорошо, что вы так философски к этому относитесь, – сказала она.
– В том смысле, в котором вы это имеете в виду, я ко всему отношусь философски.
Она села на место, оставаясь в напряжении.
– Но как вы могли знать, что это не будет серьёзно?
– Потому что это не имело бы смысла. Сейчас не время для перемен. Я знал, что не мой черёд умирать, потому что третья книга ещё не окончена. Я знал, что не буду серьёзно травмирован, потому что в этом не было бы смысла. Для чего это должно было бы произойти? Нет причин для этого. Я не должен ни выучить урок, ни отработать свой порок, ни заработать баллы впрок. Это длинный способ сказать, что я понял в первую же секунду. Я знал это практически в тот самый момент, когда вылетал с дороги.
– Вы подумали об этом мгновенно?
– Нет, я знал это мгновенно. Я не продумывал это и не обращал в слова до сих пор. Сейчас это звучит несколько глупо, но тогда это было совершенно ясно.
Казалось, она была сбита с толку. Эта тема интересна мне, и может иметь практическую ценность для неё, и я попытался получше её изложить.
– Мысли это ненужный этап. Мы можем знать вещи напрямую, без необходимости думать, в чём самые лучшие из нас до смешного неумелы. Зачем настаивать в переводе знания из его естественного природного формата в кусочки-байты, которые наш маленький мозг смог бы обсасывать? Мы ищем ещё один способ уменьшить вселенную до своих размеров, вместо того, чтобы расшириться до своей естественной величины.
– Значит, вы не думаете?
– Если о чём-то надо подумать, я высказываю или выписываю это, вывожу наружу, но это происходит только по отношению к книгам, которые должны быть написаны в любом случае. То есть, мне нужно думать об этом, но не думаю, что я думаю о чём-то ещё.
Она посмотрела на меня очень подозрительным взглядом, который я вроде бы понял, но фактически нет. Заметив, что мой рот оставался открытым, пока я молчал, я подумал, что вероятно, это побочный эффект от таблеток.
– Знаю, для вас это всё довольно странно, – сказал я, – но для меня это обычное дело. Этот пример с аварией в некотором роде драматичен, но такое функционирование в потоке – движение в соответствии с тенденциями, видение большей картины – так я действую во всех областях своей жизни. И довольно-таки преуспел в этом. Всё ещё учусь, однако, постигаю. Я всего лишь яйцо.
Она не уловила моего замечания. Пожалуй, лекарства немного сильнее пошатнули мой мозг, чем обычно.
– Но как? – спросила она с сомнением, – Правда, как вы могли всё это знать?
– Потому что всё работает определённым образом, и я вижу это. Здесь нет тайны. Никогда не происходит сбоя, или нарушения. Эти правила нельзя нарушить. Царство сна очень, ээ, упорядочено. Никакой случайности, никакого хаоса. Идея серьёзной аварии – что меня может сбить машина, что я получу травму или умру – я не могу вам объяснить, насколько это невозможно.
– Невозможно?
– Нет, не невозможно. Это неверное слово. В моём лексиконе нет слов для моего образа бытия. Это не имело бы смысла, это было бы нарушением. Лучше сказать нельзя. Этого просто не могло случиться.
– Но такие вещи случаются, – запротестовала она. – Люди получают травмы и умирают всё время. Они погибают трагически, преждевременно, в авариях, пожарах, от насилия и болезней.
– Правда?
– Конечно, правда.
– Неправильность во взгляде наблюдателя.
– А? Что это значит?
– Рабиндранат Тагор сказал…
– Рабиндра кто?
– Рабиндранат Тагор, поэт мистик. Он сказал, что мы воспринимаем мир неверно, и говорим, что он обманывает нас. Это так, но не обязательно. Нам не обязательно воспринимать мир неверно. Я не воспринимаю его неверно, и он не обманывает меня.
– То есть?
– Мы можем воспринимать мир правильно. Это не так уж трудно. Мы можем перестать видеть случайность и хаос там, где царит порядок. Мы можем перестать видеть тайну там, где чётко определённые структуры и нерушимые законы. Мы можем открыть глаза и увидеть, где мы, и как всё это действует, и как мы действуем в этом и с этим. Знаю, вы пока не видите этого, но это определённо существует, и вы способны это увидеть. Нет ничего скрытого. Я не знаю, как я вышел из этой аварии здоровым. Я не крутой ездок, но я знал, что что бы ни случилось, это не будет смертью, увечьем или даже серьёзной неприятностью, потому что это было бы неправильно. Вот откуда я знал. В этом смысл этой истории. Просто так ничего не случается. Всё приобретает смысл, коль скоро вы видите на уровне тенденций – всё течёт естественным ходом от предыдущего к следующему. Никогда ничего не происходит случайно или хаотично или наобум. Для меня это было бы абсолютно нелепым. Из этого даже не получилось бы развлекательной книжки.
***
То, что непробуждённый человек видит короткими немногочисленными проблесками, пробуждённый видит всегда и во всём. Пребывать во сне, значит лишь время от времени регистрировать этот океан бытия и создавать заменяющие его объяснения о невидимых судьях и правителях – богов и карму, удачу и судьбу. Даже с закрытыми глазами мы способны ощущать движения, течения и величие этого океана энергии, в котором мы обитаем. Быть пробуждённым, значит ясно видеть этот океан бытия и не представлять себя отдельным от него. Нет ничего более мистического или духовного, чем видеть этот океан и жить в гармонии с ним. Нет другой свободы, чем отбросить эгоистические притязания и жить в согласии с тем, что есть.
Лиза хотела понять, откуда я узнал, что моё падание с мотоцикла не повлечёт за собой серьёзных последствий. Если бы мы сидели на берегу моря, и в течение часа наблюдали бы за тем, как катятся волны, сказал я ей, то она составила бы довольно ясное представление о том, что следующая волна будет делать, и, что так же важно, чего она делать не будет.
– Она не замёрзнет вдруг, не покатится обратно, или не исчезнет, – сказал я. – Она не превратится вдруг в группу марьячи* и не станет бродить по пляжу, услаждая нас серенадами, в ней не разовьётся эгоистическое стремление выразить свою индивидуальность, извергаясь как гейзер.
–-------
*Мексиканские музыканты
–-------
– Это очевидно, – сказала Лиза сухо.
– Да, – согласился я, – и те тенденции, в которых мы двигаемся, так же очевидны, когда мы научимся видеть их. Мы всегда в них, мы часть их, мы неотделимы от них. Всё это энергия, сознание. Больше ничего нет.
– Очень поэтично, – сказал она.
– Останься этот день и ночь со мной и ты обретёшь источник всех поэм.
Она несколько мгновений разглядывала меня. Я выдержал её взгляд.
– Я помню это, – сказала она тихо. – Это Уолт Уитмен. Это первое стихотворение в вашей первой книге.
– Нисаргадатта Махарадж сказал…
– Нисарга кто?
– Индийский мудрец. Он сказал: «В моём мире всегда всё правильно». Это заявление человека с открытыми глазами. И не то, чтобы его мир был другим – это он другой, и его неискажённый, неотфильтрованный взгляд. Он убрал искусственный барьер эго из единства воспринимающий-воспринимаемое-восприятие, таким образом эта троица стала одним, и, как непременный результат, явилось совершенство.
– Этот индиец был просветлённым?
– Да, но мы сейчас говорим не о просветлении, мы говорим о пробуждении. Вы пробуждаетесь. Вы можете оставаться там, где вы сейчас, в неустойчивости и смущении, как поступают многие, дошедшие до этой точки, или вы можете продолжать настойчиво идти вперёд, продолжать то, что вы начали. Всё это я вам сейчас говорю как расписание киносеансов.
– Значит, всё это просто один большой океан, так вы говорите?
– Вот ещё хороший образ. Карл Саган сказал, если вы хотите испечь яблочный пирог с самого начала, вы должны сперва создать вселенную.
– То есть?
– Скажем, мы сидим на том берегу и наблюдаем прибой, – сказал я. – Вы смотрите вдаль и видите первые намёки набухающей волны, которая всё приближается и растёт, и в конце концов, в свою очередь она накатывается, разбивается, шумит и пенится на песке и спокойно отступает, освобождая дорогу следующей. Вы наблюдаете это, и вам кажется, что вы увидели всю волну целиком от начала до конца, от рождения до смерти, но это самая маленькая, самая ограниченная перспектива. Так мы видим, когда режем всё на мелкие кусочки, возводя вокруг стены и приклеивая ярлыки на каждую вещь, как настаивает эго. Начало и конец нам неизвестны, только тенденции. Та волна, которую вы выделили, началась там, где началась вселенная, и кончается там, где кончается вселенная. Когда вы рвёте привязанности и перестаёте расточать свою эмоциональную энергию, ваша перспектива расширяется и вам открываются всё более широкие тенденции в работе, тенденции внутри тенденций, ваши собственные тенденции, крутящиеся в этом водовороте, ни коим образом не отделённые, ни коим образом больше или меньше других. Отступив на шаг назад от той одной волны, вашему взору открываются приливы, термодинамика, ещё дальше – и вы видите глобальные течения и влияния луны, и так далее. Отойдите ещё дальше назад, за пределы ваших представлений о пространстве и времени, и только тогда вы начнёте видеть эту волну, знать её, и знать как живую реальность, что волна это вы, и что вы это волна.
Она вздохнула и посмотрела на меня с раздражением.
– Единство это не глубинное чувство или духовное верование или возвышенное состояние сознания, это просто само доброе старое сознание: неприукрашенное, неиспорченное, неосквернённое. Нам не нужно посещать лекции, или читать книги, или преклоняться перед алтарём и мудрецами, нам нужно только очистить свои воспринимающие способности, избавиться от эгоистического дурмана, увидеть что есть и перестать видеть чего нет. Для этого не требуются ни учителя, ни учения, ни пути, ни практики, только простая честность.
– Не уверена, что понимаю это, – сказала она.
– Думаю, у вас всё впереди. Вот маленькое упражнение. Я не могу сделать записи об этом разговоре, потому что мой мозг странно пульсирует и гудит, поэтому я схожу по нужде и пойду прилягу на один из тех шезлонгов возле бассейна, а вы запишете всё, о чём мы сейчас говорили.
– Ээ, не думаю, что я смогу, – сказала она.
– Вы изучали английский, – сказал я, с трудом вставая на ноги. – Вы хотели стать учителем.
– Но я ведь почти ничего не понимаю, – запротестовала она.
– Поймёте позже, а сейчас запишите, – сказал я, отправляясь в требующее сочувствия путешествие. – Вы сами просили об этом. Вы думали, что быть редакционным ассистентом могучего духовного персонажа это жечь красивые свечи и учить жизненные уроки? Тут и голова может не удержаться на плечах.
Она улыбнулась, словно я пошутил, и принялась за работу.
13. Всё есть истина.
О, как долго я ни во что не верил!
Как долго я был безучастным, отвергая свою долю,
и только теперь осознаю сплошь везде рассеянную истину,
только теперь вижу, что лжи не существует, ни в каком виде,
и не может существовать, кроме той, которая так же неизбежно овладевает собою,
как овладевает собою истина,
как любой закон природы или любое естественное производство на земле.
(Это странно, и нельзя понять это сразу – но необходимо это понять.
Я чувствую, что несу в себе лживость в равной мере со всем остальным,
как и вся вселенная).
Где тот совершенный смысл, не делающий различий между ложью и правдой?
В земле он, в воде, иль в огне? Иль в душе человека?
Иль в плоти и крови?
Медитируя среди лжецов, упорно уходя внутрь себя,
я понял, что на самом деле нет ни лжи, ни лжецов,
и всё исполнено своего совершенного смысла –
и то, что зовётся ложью, и есть совершенный смысл;
каждая вещь в точности представляет себя и то, что предшествовало ей.
Я видел, что истина включает в себя всё, она вездесуща,
точно так же, как вездесуще пространство,
и что нет ни прорехи, ни изъяна в её массе –
всё есть истина без исключения.
И поэтому я буду праздновать всё, что вижу, и чем являюсь,
буду петь и смеяться и ничего не буду отвергать.
– Уолт Уитмен –
4 комментария