20 июля 2014, 23:23
smilenДополнительный материал к третьей книге трилогии Джеда МакКенны "Духовная война"
Новый мир
Всё серьёзное и глубокое мышление это лишь отважное усилие души сохранить открытую независимость своего океана, когда свирепейшие ветры небес и земли сговорились выбросить её на предательский рабский берег.
– Герман Мелвилл –
Прошло, должно быть, две недели после мотоциклетной аварии, прежде чем мы со своей собакой смогли возобновить ночные визиты к Фрэнку, чтобы посидеть у бассейна, выпить вина, выкурить сигару. Я мог выводить Майю только на короткие прогулки через несколько дней после того, как разбил мотоцикл – трость в левой руке, длинный пластиковый подборщик и метатель теннисных мячей в правой – но мне посоветовали не ходить много слишком скоро.
Я использовал эту возможность, чтобы извлечь выгоду из домашнего кинотеатра и огромной коллекции фильмов в поместье. Владелец дома, который вращался в музыкальном мире, похоже, собрал всё, что было выпущено самыми известными дистрибьютерами – как музыку, так и фильмы. Я думал, что у меня не возникнет проблем устроиться в такой прекрасно оборудованной и технологически навороченной комнате на недельку или две, и просто смотреть кино и музыкальные представления, но это надоело мне в первый же час.
Чтение книг, просмотр фильмов и телепрограмм, слушание музыки – всё это может показаться пассивной деятельностью, но это не так. Мы должны что-то отдавать взамен. Здесь ты не только берёшь, но и отдаёшь. Необходимо установить связь – сделка о соучастии должна быть совершена и поддерживаться. Если мы не предоставим свои эмоции, их не будет. Если мы не наведём мосты, связи не возникнет. Это, разумеется, касается всего внешнего для нас, с чем мы формируем связи, но для меня почти всё остальное уже отпало. Я вроде бы надеялся, что эскапистские* фильмы, музыка и бессмысленные книги будут продолжать развлекать меня ещё несколько лет, но…
–--------
*эскапизм – уход от действительности
–---------
– Вы же не имеете в виду, что все книги и фильмы бессмысленны? – спросила Лиза, читая через моё плечо. – Эй, – сказала она, – перестаньте! Перестаньте печатать то, что я говорю, эй!
Она рассмеялась и занялась бумагами, наполнением стаканов и наведением порядка, прежде чем занять своё обычное место на другом конце стола.
Я – целенаправленный человек. Всё, что я делаю, либо относится к книгам, как чтение, писание и прогулки, либо это бездействие, как принятие пищи и сон. Я говорил об этом с Лизой, и она согласилась, что это необычно, но не неслыханно. Я спросил её, знала ли она кого-нибудь похожего, она ответила, нет, все, кого она знала, всегда отвлекались в сотнях различных направлениях, но она имела представление, что должны существовать сильно сконцентрированные люди в любой отдельно взятой области – в искусстве, науке и исследовании, в спорте, в бизнесе. Особенно в духовности, размышляла она, цитируя различных людей, отрешившихся от мира и связавших себя обетами, чтобы подкрепить свою мысль.
Я согласился с ней, только я не был страстным или даже очень сконцентрированным. Я больше склонялся к вялому краю спектра целенаправленности. Фильмы, которые мне нравятся, это не фильмы которые мне нравятся – это фильмы, которые служат книгам. «Ванильное небо» и «Abre los ojos», «Матрица» и «Тринадцатый этаж», «Плезантвилль», «Джо против вулкана», «Выпускник» и «О Шмидте» – вот некоторые из моих любимых фильмов, но я бы и не подумал смотреть их. Они любимые, потому что я оцениваю их на уровне притчи. Они полезны для коммуникации, потому что все их знают, или легко могут узнать. Есть ли у меня лично любимые фильмы? Вот в чём вопрос, полагаю. У меня их нет. Нет личности, которая имела бы персональные предпочтения, есть только целенаправленная личность, которая имеет целенаправленные предпочтения.
Книги? То же самое. «Моби Дик», «Листья травы», «1984», «Уолден» и некоторые другие можно было бы считать моими любимыми, но у меня нет их физических копий, а если бы они и были, я не стал бы снимать их с полки. Недавно я сделал слабую попытку перечитать что-нибудь из Керуака, Буковски, Достоевского, Солженицына, Гамсуна и Камю, но вместо того, чтобы читать в удовольствие, больше казалось, что я ищу что-то для моих собственных книг – ещё одного «Моби Дика» или «1984», возможно – хоть и не ожидаю найти.
Зачем я вам всё это говорю? В чём смысл? Это то, о чём я говорю с самой первой своей книги, и это то, что человек, кому интересны эти книги, захочет понять про пробуждённое состояние. В этом удалении из жизни нет ничего поэтического, возвышенного или блаженного. Джед МакКенна, персонаж, превращается в ноль уже более двадцати лет, и теперь почти уже аннулирован. Это как быть ста лет от роду. Это больше не мой мир, хотя я всё ещё живу в нём. И как в случае со столетним стариком, у меня ничего нет на горизонте. Нечего ожидать, не на что надеяться, и ничего не может произойти, чтобы улучшить ситуацию. Если я выиграю лотерею, вылечу рак и женюсь на супермодели, ничего не изменится. К счастью, я не считаю свою ситуацию неприятной. Я не желаю, чтобы она была иной, нежели она есть сейчас. Она естественна, комфортна и прекрасна.
Быть может, другие люди пишут другие книги, рассказывающие об этой стороне вещей, о живой реальности состояния реализованной истины, на что это похоже в первые два года, после первых десяти, двадцати лет. Может быть, и есть такие книги, я уже долгое время не просматривал. Мне известны несколько, но они напичканы таким количеством божественно-любовно-прекрасно-умиротворённой ерунды, что приходилось соскребать её карандашом. Это состояние не имеет черт, украшений, границ, и о нём нужно говорить именно так. Нельзя ничего сказать в пользу него, кроме того, что это не ложь.
***
В этот период я был удивлён чем-то похожим на дружбу, сложившуюся у меня с отцом Лизы. Это большой, грубоватый, деловой человек, по крайней мере, снаружи. Внутри он как современный Ричард Морис Бёкк – одухотворённый романтик с видением образа будущего человечества, который как соблазнительно возможен, так и смехотворно невероятен. Он представился мне посредством электронных писем, начав со своих впечатляющих академических рекомендаций. Затем несколько параграфов он говорил лестные слова обо мне, о моих двух книгах, и объяснял что он-де сейчас на пенсии, недавно овдовел, понемногу сходит с ума и надеется, что найдёт во мне того, с кем можно обсудить идеи, которые формировались в нём с начала шестидесятых годов, но которым он не мог дать полного выражения в течении своей академической карьеры.
На этом всё едва не закончилось. Я не веду много корреспонденции. Серьёзно настроенные люди не нуждаются во мне или в ком-то ещё, им нужно только найти следующий вопрос, сделать следующий шаг, найти следующего врага и вести следующую битву. Несерьёзно настроенные люди неизменно ищут пути, чтобы занять и отвлечь себя, поэтому им не приходится предпринимать реальных шагов или вести реальных битв. В этом уж точно им не нужна моя помощь, и для них не будет проблемой найти массу помощи где-то ещё. Современная духовность во всех своих проявлениях существует для поддержки духовной инерции – тенденции ищущего на отдыхе оставаться на отдыхе. Я вступил в соглашение со вселенной на ранних стадиях этого проекта, что не позволю себе быть втянутым во всю эту личную драму и духовный эскапизм, и мы всегда понимали друг друга на этот счёт.
Но раз от разу кто-нибудь ко мне пробивается, как было и с Фрэнком. Я просматривал свои электронные архивы, и в колонке «От» снова и снова попадалось его имя. Оно застряло у меня в голове, и в конце концов я стал читать его письма, чтобы выяснить, зачем этот человек написал мне тридцать один раз.
Когда я начал читать письма Фрэнка, первое из которых было написано более года назад, стали явными некоторые признаки, означавшие, что он должен сыграть определённую роль в третьей книге, и что я должен принять его настойчивое приглашение посетить его дом в Мексике и воспользоваться его библиотекой. Во-первых, он упомянул о кризисе, в котором находилась его дочь, что имело некоторую связь с моими двумя первыми книгами. Во-вторых, он ссылался на «1984» Оруэлла, который я прочёл три или четыре раза в предыдущем месяце с почти таким же удовольствием, с каким читал «Моби Дик» несколькими годами ранее. «1984» мог бы быть жестоким обвинительным актом политического гнёта или предостерегающей историей о неприкосновенности личной жизни, как думает большинство людей, но как и «Моби Дик», книга действует на гораздо более интересном уровне – свобода против оков, истина против иллюзии, человек против Майи.
Приведём здесь момент, где Фрэнк говорит именно об этом.
Мы, люди, мистер МакКенна, имеем два ума – Конечный Ум и Бесконечный Ум. Точнее, мы бесконечные существа со способностью жить и функционировать в конечной форме.
Ситуация человека, в широком контексте, такова, что мы полностью забросили Бесконечный Ум и обосновались исключительно в Конечном, что-то вроде переезда из Версаля в картонную коробку, хотя действительная разница гораздо больше, ближе к тому, как покинуть рай ради ада. По сути, это именно так. Мы изгнали, исторгли сами себя из райского сада. Мы – падшие ангелы. Человек – свой собственный Люцифер, а мир – его преисподняя.
***
Сейчас я сделаю небольшое отступление.
Ссылки на библию вызывают во мне почти автоматическую реакцию – пропустить их и читать дальше – своего рода ментальный рвотный рефлекс. Фактически, цитирование кого-либо или чего-либо как авторитета означает для меня автоматическую дисквалификацию. Я люблю использовать цитаты и выдержки в поддержку мысли, которую я выражаю, но никогда так, чтобы в них нужно было поверить или положиться на них, как на источники авторитета. Единственный авторитет это собственное суждение, собственные силы разума и понимания. Полагаться на авторитет, значит пытаться перескочить через шаг, а это невозможно. Всё, что необходимо понять, мы можем понять самостоятельно. Мы не должны отрекаться от своего суверенитета ради любого другого индивида, книги или института. Всё, что нам необходимо, находится в пределах нашей досягаемости, ничто не утаивается, и никто никогда не пропустил ни единого шага.
Догма и идеология нашего воспитания особенно пагубны в этом отношении. Они окрашивают и формируют наши мысли в гораздо большей степени, чем мы можем это осознать. Духовные искатели с любой подготовкой могут чувствовать уверенность, что отбросили идеологическую обработку, внушённую им в молодости, и продвинулись дальше, но это гораздо легче сказать, чем сделать.
Любой может перестроить поверхность своей личности как и когда ему вздумается – изменить одежду и причёску, изменить имя и адрес, национальность и религию – но изменения, происходящие на поверхности лишь косметические. Это как выкрасить дом в другой цвет и назвать его другим домом. Он не другой. Это тот же самый дом, то же строение, фундамент, просто другой цвет. Мы можем добавить орнаментов, занавесить его тканью, обновить ландшафт, но по существу это ничего не изменит. Если мы хотим, чтобы это был другой дом, мы должны снести его, разрушить фундамент, вывезти мусор и начать всё сначала.
Часто задают вопрос: может ли человек реально измениться? Ответ – да, и вот как: всё разрушить и построить заново. Умереть и переродиться. Это единственный путь. Мы можем десятилетиями сидеть в медитации или терапии и оставаться тем же человеком, каким были в самом начале. Мы можем прочесть все книги по самопомощи, подписаться на все журналы, вступить во все группы, пройти все курсы, приложить все усилия, но если останется та же структура и тот же фундамент, то не имеет значения как мы изменим свою наружность и поведение, мы останемся тем же человеком.
Реальные изменения происходят гораздо глубже поверхности, на обычно неизведанных и непредвиденных глубинах, и до тех пор, пока мы не опустимся внутрь до тех глубин, мы не сможем заявить ни о каком понимании себя или власти над собой. Пока мы не совершим это путешествие, мы абсолютно подвластны невидимым силам, как качающиеся пробки на волнующемся море, но мы не пускаемся в это путешествие, потому что легче убедить себя, что это наше качание заставляет море волноваться.
Суета.
Конец отступления.
***
В случае с Фрэнком, я был рад, что благополучно перенёс ссылки на библию, потому что на протяжении тридцати одного письма он смог нарисовать интригующую картину альтернативного будущего для всего человечества, которую он называл, лишь наполовину в шутку, Новым Миром, а иногда Новой Америкой. И хотя он знал, что этого никогда не будет, и не был оптимистом насчёт будущего человечества, он всё же был достаточно любезен, предоставив не только карту Новой Америки, но и средство, с помощью которого все смогут туда попасть, хотя средство печально известное и сильно оклеветанное.
Почему-то всё перевёрнуто вверх ногами. Не зная ничего лучшего, мы возвысили банальности физического выживания до предела человеческого опыта – еда, питьё, чувственные удовольствия, секс и бракосочетание, сборища – какие трогательные утешения! Богатство, власть, престиж – подобные слова даже не появились бы в лексиконе общества Целостных Существ, но для нас, Полуросликов, это всё, что есть.
Чересчур? Я преувеличиваю? Прошу вас, читайте дальше, мистер МакКенна, и посмотрим, не окажется ли так, что вы будете полностью со мной согласны.
Было две вещи в первых письмах Фрэнка, которые привлекли моё внимание. Первое это его убеждённость, что все всегда во всём неправы. Это пришлось мне по душе. Кажется, что это плохо, но на самом деле это очень хорошо. Это значит, что неправильны не миллионы вещей, а только одна, прямо в источнике, а всё остальное, что кажется неправильным, исходит из единственной центральной ошибки. Хотя может так не казаться, но это очень человечная, оптимистическая точка зрения, и я полностью с ней согласен.
Вторая вещь, привлекшая моё внимание, и которая была в самом сердце всего его послания, что мы все можем быть Буддами – сейчас.
Ну, очень скоро, во всяком случае. И он не шутил.
Это тоже было по мне. Духовная элитарность в любой форме это безошибочный симптом синдрома «слепой ведёт слепых». Всё, чем мы являемся, это сознание. Предполагать, что одно существо может быть лучше или хуже другого, значит обнаруживать совершенное невежество относительно простейших материй. Нет второстепенных людей, и ни одно осведомлённое духовное учение или религия никогда не заявит, что кто-то может быть лучше или хуже.
Но Фрэнк имел в виду совсем не это. Он не говорил, что мы все равны в сознании. Он говорил, что мы все могли бы быть Буддами – сейчас.
Не каждый способен сделать такое заявление.
***
Конечный Ум это в действительности ничто более, чем интеллект системы поддержки физической жизни, что позволяет нам переживать и исследовать Бесконечный Ум, глядя снаружи внутрь. Переживание и исследование Бесконечного Ума это наши смысл и цель.
Конечный Ум поддерживает в теле жизнь и здоровье. Это необходимо для выживания и репродукции, но выживания и репродукции для какой цели? Выживание и репродукция ради ещё большего выживания и репродукции? Это звучит абсурдно, но до сего момента именно в этом состоит история человека. Всё, чем мы занимаемся, это толчём воду в ступе, шагаем на месте.
Но так не должно быть, и те, кто посмотрел (их много, как вы увидите), заметили, что это вовсе не обязательно. Мы живём пустые жизни, да сэр, но мы делаем это по ошибке, и эта ошибка может быть исправлена.
***
– Боюсь, он немного ненормальный, – сказала Лиза, прочитав первые несколько абзацев.
– Да, – согласился я, – в разных местах он называет себя, – я сверился с записями, – чокнутым весельчаком, беззубым бунтовщиком, революционером в инвалидном кресле, пассивным радикалом и прагматичным утопистом.
Лиза взяла следующую страницу и продолжила читать слова своего отца.
***
Конечный Ум это неотъемлемая часть уравнения Конечного и Бесконечного – Инь и Ян всех разумных существ – но у нас совсем не то. У нас только Инь, и нету Ян. Мы плоские, безжизненные факсимиле тех существ, которыми нам предназначено быть. Мы не просто утеряли какую-то часть, нам не хватает целого измерения. Когда одна половина утеряна, другая становится новым целым, что является совершенно иным существом – Полуросликом.
Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы отрицать реальность нашего положения. Мы злоупотребляем своим разумом и доверчивостью, чтобы отрицать и рационализировать свою ситуацию, вместо того, чтобы признать и исправить её.
Попросту говоря, нам всем предназначено быть Буддами – всем и каждому. И эта развращённая, презренная, адская планета может стать раем – сейчас.
***
– Боже правый, – простонала Лиза. – Мой отец точно рехнулся?
– Тогда я тоже.
– Замечательно, два самых важных мужчины в моей жизни в этот критический момент, и оба с диагнозом. Вы собираетесь поместить этот материал в книгу?
– Вы знаете, что он подразумевает?
– Понятия не имею. Он занимался кучей всяких странностей. Боюсь, это звучит немного похоже на ньюэйджевский мистицизм или что-то наподобие.
– Вроде того. Мистицизм для масс. Каждый мужчина, женщина и ребёнок – Будда. Космическое сознание. На руинах этого общества возникнет новое. Вот о чём он говорит.
– О, господи, серьёзно, вы что, оба сошли с ума?
– Это только гипотеза.
– Но он говорит, это могло произойти.
– О, да, конечно. Этого не случится, но теоретически могло бы. Поэтому это интересно. Никто из нас не думает о том, что это реально произойдёт, мы не какие-нибудь активисты или общественники. Скорее это похоже на то, как двое перекрикиваются через бассейн большими, раскидистыми идеями, пытаясь оценить, на что был бы похож мир сегодня, если бы революция не потерпела поражение.
– Была революция? – она испытующе посмотрела на меня. – Какая революция?
***
Настоящее положение человека на земле, по сравнению с тем, как могло и должно было быть, это состояние бытия намного более ужасно, чем описывали или когда-либо будут описывать писатели. Мы можем посмотреть на мрачные образы Хаксли, Замятина, Оруэлла, Бёрджесса, Рэнда, Брэдбери и других, и подумать, как нам хорошо в сравнении с тем, как плохо могло бы быть, но если мы присмотримся и увидим наш истинный потенциал, станет болезненно ясным, что ни одна когда-либо воображённая мрачная картина не может соперничать с нашей собственной кошмарной реальностью, с этим безысходным ужасом. Эмерсон был прав, когда говорил, что человек это руины бога, а что может быть более ужасно? Мы – свой собственный наихудший сценарий. Нас защищает только наше невежество, но именно этот щит невежества и заключает нас в тюрьме. Звучит знакомо, мистер МакКенна?
***
Я показал Лизе папку, содержащую печатные копии писем её отца.
– Боже, – сказала она, – он действительно полностью выкладывается.
– Думаю, в нём это созревало на протяжении сорока лет. Похоже, что все его разнообразные интересы за все эти годы как бы привели его к этому окончательному выводу. Разумеется, это выходит за рамки любого вида академического использования, но теперь он наткнулся на меня, и может вывалить всю эту безумную теорию на того, кто сможет её оценить.
– И опубликовать.
– Это всегда было в планах.
Она вскинула брови.
– Всегда?
– Конечно, третья книга не сможет игнорировать этот материал. Для меня ваш отец это просто прогулка, а я всё равно собирался прогуляться.
– Значит, его идеи для вас не новы?
– Здесь на самом деле только одна идея – одна проблема и одно решение.
– И эта проблема...?
– Что мы принимаем себя за целостных существ, тогда как в реальности мы…
– Полурослики, – сказала она.
– Полулюди, да, и эта половина не самая лучшая. Ваш отец потратил годы, отслеживая все недостатки человечества назад к их источнику, и в конце концов вынужден был сделать невероятный, но неоспоримый вывод. Я пришёл к этому другим путём. Я начал с невероятного, но неоспоримого вывода, и шёл от него наружу. Та идея, что все всегда во всём неправы, мне очень по душе – это сущностная природа сна. Ваш отец долгое время наблюдал, чтобы увидеть это, но для меня это само собой разумеющееся.
– Всё это звучит довольно угнетающе.
– Правда? Мне известно единственное, что может угнетать человека, это покрывало эго, и быть угнетённым этим хорошо, потому что тогда можно пробудиться к своей ситуации и исцелить её, как делаете вы сейчас. Каждый должен быть чертовски угнетён, только тогда что-то действительно может произойти. Причина, по которой мы не совершаем самоубийство миллионами, в том, что мы живём в постоянном состоянии защитного отрицания, которое окутывает нас подобно невидимой мембране, цена которой – жизнь на самом минимуме осознанности. Первые жизненные необходимости: еда, вода, укрытие, одежда, отрицание и отвлечение. Имея всё это, мы можем заняться делом по выращиванию следующего поколения ходячих мертвецов.
– А вы – единственный луч света, да?
– Вы не согласны?
Она вздохнула.
– Наверное, согласна, просто это звучит как-то – фу!
– Мы лишь царапнули поверхность того, чем в реальности является человеческое существо. Для меня, для Бёкка и для вашего отца, думаю, это вовсе не угнетающе. Человеческий род не ущербный, он просто поломался. Это хорошие новости. Это значит, мы можем исправить себя. Нам не обязательно такими быть. Можно найти решение. Может произойти что-то действительно интересное. В любом случае, это основная предпосылка тех идей, с которыми мы любим поиграть с вашим отцом.
– А что это за потенциал, который у нас есть?
– Бесконечный Ум. Вход Внутрь. Все мужчины, женщины и дети – Будды. Свободный и лёгкий доступ для каждого. – Я посмотрел на неё поверх очков. – Вы действительно не в курсе всего этого?
– Действительно.
***
Человек бедствует не от несчётных тысяч непреодолимых проблем, как это без сомнений кажется, но от единственной коренной проблемы, из которой исходят все остальные. Мир нам кажется тёмным, мрачным и неизвестным, поэтому мы ошибочно полагаем, что он является тёмным, мрачным и неизвестным, и мы живём свою жизнь, основываясь на этом безосновательном предположении. Не зная ничего лучшего, мы изо всех сил наобум, вслепую пытаемся истолковать тени и понять темноту. Для этой цели у нас есть наши умнейшие люди – учёные, мудрецы, священники, знатоки, поэты, артисты – все жаждут помочь нам понять мир, что у них не очень-то получается, и довольно ясно, что никогда не получится. Мы делаем то, что делали всегда, и это привело к такому миру, какой мы имеем в настоящем – миру, который ни в чём значительном не лучше того мира, который был раньше, потому что человек сам ни в чём значительном лучше не стал.
Но есть и хорошая сторона.
Потенциал человека не тёмный, мрачный и неизвестный – это сознание, и оно бесконечно. Мы можем потребовать обратно измерение бесконечности, от которого теперь оторваны страхом, эго. Мы можем снова получить доступ туда, откуда были изгнаны – в райский сад, небеса на земле. Любой и каждый может сделать это, или так говорит теория. Это предназначено для элиты, или для очень умных, или преданных не более, чем солнечный свет предназначен для здоровых или достойных. Это не занимает годы, десятилетия или жизни. Это доказанная, задокументированная, неопровержимая, последовательно воспроизводимая наука. Это легко, дёшево, и здесь прямо сейчас. И это значит, что каждый, вне зависимости от обстоятельств, не важно насколько он высок или низок, насколько болен или здоров, богат или беден, находится не более чем в часе от более популярной, но не постоянной, версии духовного просветления:
Божественное Сознание.
Теперь рассмотрим другой подход к проблеме. Вместо того, чтобы вслепую блуждать в темноте и отчаянно удерживать самообман, что мы такие чертовски счастливые и так хорошо умеем со всем управляться, можно зайти с противоположной стороны. Мы можем вызывать и культивировать в себе критическое недовольство. Мы можем быть агрессивно пессимистичны. Мы можем упорно смотреть и ясно увидеть. Мы можем открыться достаточно полно доказанной возможности, что яркий конец нашего видимого спектра на самом деле всего лишь полумрак, что мы поистине невежественные животные, что наши сказочные системы верований ниже всякого презрения, и что все наши попытки возвыситься приводят лишь к самообману. Вооружившись этими несколькими очевидными истинами, мы можем после столь долгого сопротивления сложить оружие, сказать страху «да» и войти в него. Мы можем признать тот факт, что мы лишь толчём воду в ступе, откладываем неизбежное, отвлекаем себя различными мелкими делами, пока не соскользнём в темноту, отрицанию которой посвятили всю свою жизнь.
Когда мы отследим все проблемы до их единого источника, мы обнаружим, что мир кажется тёмным, мрачным и неизвестным не потому, что он таким является, но потому, что линза, через которую он проецируется/воспринимается, загрязнена. Линза это «я», а грязь это эго. Почистите линзу, и мир разрешится кристальной ясностью, и темнота и мрачность будут забыты, будто их никогда и не было. (Уберите линзу вообще, и вы просветлены, но тогда, кто останется, чтобы быть просветлённым?)
Вот почему любое истинное и законченное духовное учение может быть полностью выражено в нескольких словах: прочисти линзу, думай самостоятельно, открой глаза, узнай сам, спрашивай, кто я? Все мировые духовные системы посвящены тому, чтобы извлечь максимальную выгоду из минимума, но зачем извлекать максимальную выгоду из темноты, когда просто можно включить свет?
Потому что мы не настолько недовольны. Мы не знаем, где выключатель, потому что не искали его, а не искали мы его потому, что не знаем, что живём во тьме.
Фрэнк знал, что человечество обитает в состоянии вечной темноты, что уже хорошо, но мы говорим здесь о нём потому, что он знает так же, где выключатель.
Золотая Дверь
Гремевшие в истории державы!
Отдайте мне всех тех, кого гнетёт
Жестокость вашего крутого нрава, —
Изгоев, страстно жаждущих свобод.
Стань маяком величия и славы,
Светильник мой у золотых ворот.
(Перевод В.Кормана)
– Эмма Лазарус, «Новый Колосс» –
(Надпись на постаменте Статуи Свободы)
Фрэнк был наследником взглядов д-ра Ричарда М.Бёкка, автора вышедшей в 1901 году книги «Космическое сознание». Он видел то, что видел Бёкк, знал то, что знал Бёкк, и, как и у Бёкка, у него хватило ума, воображения и смелости сложить вместе все части и представить себе картину будущего, где мы все будем иметь полностью гарантированный и неограниченный доступ к своим внутренним измерениям. С одной стороны это похоже на самую очевидную, желаемую и естественную вещь на свете – свободу. С другой стороны, это звучит как роковое безумие и опасный радикализм. Ересь.
Фрэнк рассказал мне, что он всегда планировал написать «Космическое сознание – 2», но у него была проблема, противоположная той, что была у Бёкка. Когда, вероятно, всё, что Бёкк мог сделать, это кое-как подсобрать горстку анекдотов, Фрэнка омывало целое море чётких докладов из первых рук – некоторые получены в научной обстановке, некоторые нет, но в их убедительности, мощи и неопровержимости дефицита не было. Реальная проблема, объяснил он, была не в одноразовом событии, но в продолжительной трансформации – неизменном духовном подъёме индивидуума. Подобные случаи, сказал он, встречаются не так уж часто, но всё же их можно найти.
Он не хотел писать просто ещё один обновлённый пересказ несостоявшейся маленькой революции. Он хотел продолжить в духе Бёкка и подойти к предмету с почти детской радостью, с возбуждением рождественского утра, как будто замечательный подарок человечеству от Бога лежит у наших ног, завёрнутый в блестящую бумагу с прекрасным бантом, ожидая когда мы вскроем его, а в нём – мы сами. Это была его дилемма: детскую восторженность плохо воспринимают в залах академии. Радостью рождественского утра сыт не будешь. Фрэнку нужно было думать о карьере и кормить семью.
Он так и не написал эту книгу, поэтому ему придётся удовлетвориться несколькими неадекватными страницами в моей. Не могу говорить вместо него, но самым большим разочарованием в его жизни было то, что он тоже не мог.
***
Фрэнк не был в Гарварде или Миллбруке с Лири, в секвойном лесу или на автобусе с Кизи, или в тюрьме с кем-то из них, он был где-то там, на периферии, только начинал свою академическую карьеру, полный важных идей и со слегка мятежным рвением. Он уже был знаком с Бёкком, Уитменом, Торо, Эмерсоном, и прочими. Он уже был поглощён мировоззрением о лучшем человечестве и был убеждён в своём потенциале к перевороту. Он понимал и верил в то, что Бёкк называл космическим сознанием, но проблема, как он думал, была в доступе. Что хорошего из этого чудесного дара, которым предположительно обладал каждый, если никто не мог получить к нему доступ. Что хорошего в двери, если ты не можешь открыть и пройти через неё?
– Дело не в двери, или стене, или ключе, – говорил он мне во время одной из наших вечерних бесед, – ни в чём таком. Всё это имеет значение только на этой стороне. Вопрос в том, что на другой стороне. Вопрос в том, чтобы пойти туда, быть там. Тогда весь этот вздор про двери и ключи забывается.
Я согласился с ним в этом переиначивании парадокса несуществующих врат. Свободный человек чувствует свободу не больше, чем человек, который не горит, чувствует, ээ, что не горит. Свобода это концепция тюремного менталитета. Это то, о чём вы думаете, глядя на стены без окон и запертые двери. Как только вы вышли за их пределы, сама концепция пленения и свободы уходит из вашего существования.
Так вот, Фрэнк в конце пятидесятых и начале шестидесятых всматривался в стену, где, он знал, должна быть дверь, но которую он не знал, как открыть. Может быть, сам он мог пройти через неё, но в самоотверженном духе бодхисаттвы он хотел отворить её для всех. «Почему она должна быть закрыта?» однажды он спросил меня. «Какой, чёрт возьми, смысл во всём остальном, если у нас нет этого?»
Хороший вопрос.
И затем, что должно было появиться перед его пытливым взором? Золотой Ключ. По большому счёту чудо, и для стиля мышления Фрэнка гораздо более важное, чем открытие огня или изобретение колеса. И как в случае с его знаменитыми гарвардскими прототипами, первые ключи, о которых он узнал, были латунь и олово, но они вскоре были бы вытеснены истинным Золотым Ключом: диэтиламидом лизергиновой кислоты. ЛСД.
Раз – и ты Будда. Свободный и лёгкий доступ для каждого.
***
Новый Мир. Так Фрэнк назвал свою мечту. Он думал, что это истинная свобода, и что ответственность за наступление новой эры полностью реализованного человеческого потенциала лежит на плечах Америки. Для него это было американской мечтой, эмерсоновским идеалом – не машина в каждом гараже и не цыплёнок в каждой кастрюле. Новый Мир Фрэнка имел отношение к новому завтра, а не к продолжающейся вниз спирали жадности, коррупции, болезней и сводящей все труды на нет посредственности.
Фрэнк, имея ясное представление о потенциале человечества, был опечален его нынешним состоянием, и точно так же, имея ясное представление о потенциале Америки, он был раздосадован в отношении её теперешнего состояния. Я думаю, это могло быть одной из причин, по которой они с Изабель купили этот дом в Мексике много лет назад, проводили в нём свои отпуска, и в конце концов поселились здесь на пенсии. Фрэнк питал тихое отвращение к Соединённым Штатам Америки.
Он нёс в себе некий печальный дух разочарованности. Из наших полупьяных бесед я смог составить довольно ясную картину, почему. Просто, он был патриотом. Он любил Америку, но под представление об Америке, которое имело для него значение, реальная Америка не подходила. Он питал эти чувства не к месту и не к людям, но к самой идее. Он не был националистом, он был идеалистом и гуманистом. Он чувствовал, что Америка не смогла исполнить предначертанную ей судьбу. Он думал, что нам суждено было открывать новые границы, а не отгораживаться от них стенами и замазывать их штукатуркой. Когда-то он приравнял свои чувства к США к своему сыну, на которого возлагал высокие надежды и ожидания, но лишь для того, чтобы увидеть, как тот вырос в заурядного уличного головореза и наркомана, без надежды на спасение – утерян весь потенциал, исчезла всякая надежда. Он печально вторил батальному сну Линкольна, что его нация получит новое свободное рождение. «Но то, что началось в людях, людьми и для людей, – говорил он, – теперь в происходит корпорациях, корпорациями и для корпораций».
Когда я знал его, он всё ещё обладал юношеской мечтательностью, которую большинство из нас теряют в подростковом возрасте, сорт упорного оптимизма, из которого он так и не вырос. Хорошо, что он любил выпить, иначе я бы никогда не увидел это в нём. Во хмелю он не начинал громко говорить, шататься или пускать слезу, он лишь испытывал ностальгию по идеализму своей юности.
И даже в этом он не был особенно сентиментальным. Он не тосковал по своей мертворожденной революции, он просто выражал печаль, что однажды ему удалось заглянуть в слегка приоткрытую дверь – мечты об эмансипации, об освобождённом человечестве. Все мужчины, женщины и дети – целостны и завершены. Он подходил к этому так, словно для него это была академическая проблема, но за его словами стояло много чувств. Такие слова не могут быть выражены без большого количества чувств за ними. В случае Бёкка, как и Фрэнка, слова подпитывались прямым переживанием реальности, которая стоит за этой, и уверенное знание, что эта реальность пустая и плоская в сравнении с той. Прямое переживание космического сознания может вызвать большое количество чувств.
Остальное – история. Мечта мертва, убита в собственной колыбели.
– Но совсем немного она была здесь, – сказал мне Фрэнк в один из тех пьяных вечеров. – Мы могли открыть эту дверь для всех навсегда, или так нам казалось. Я всё ещё не знаю, что случилось. Всё так быстро исчезло. Ну, вы знаете эту историю, вы читали книги. И вот, пожалуйста, сорок лет спустя поглядите на этот наш смехотворный мир. На что он был бы похож, если бы нам удалось удержать открытой ту дверь? На что мы были бы похожи спустя несколько поколений? На что бы это было похоже? Это не было бы похоже на Вудсток или на Хэйт-Эшбери. То была мелочь. То были лишь первые безумные минуты истории, которая никогда не была написана. Теперь дверь превратилась в стену. Может, это хорошо. Может, лучше, что люди не знают.
Какая замечательная причина быть на проигравшей стороне.
***
– Это так не похоже на моего отца, – сказала Лиза, когда мы гуляли по берегу. – Я знала, что он любит эту книгу, «Космическое сознание», но мне и в голову не приходило, что у него были все эти сумасшедшие идеи об эволюции и прочем.
– Похоже, такие вещи человек в его положении хотел бы сохранить в тайне, – сказал я.
– От собственной семьи?
Я не ответил. Она знала, что мне не стоит задавать личных вопросов, поэтому когда я не ответил, она не стала настаивать.
– Вы с ним согласны? – спросила она.
– В чём?
– Во всём.
– Я не вижу ничего, с чем можно не согласиться. То есть, это похоже на теорию сумасшедшего заговора, но я не вижу ни одной особенной ошибки в рассуждениях вашего отца. ЛСД определённо было тем, чем он говорил – факты говорят за это, если не обращать внимания на неистовые поношения Министерства Пропаганды и Дезинформации Майи. Любой, кто способен видеть, увидит сам. Человечество определённо функционирует на очень низком уровне сознания, так что единственное направление – вверх. Ясно, что есть элемент риска…
– Значит, вы с ним согласны.
– Как упражнение в «теории царства сна» это было интересно, к тому же принесло пользу книге. Кроме этого… – я повесил это в воздухе.
– Кроме этого что?
– Кроме этого ничего. За исключением того, что это послужило книге, мне это было не очень интересно. Ваш отец это понял.
– А-а, я забыла, – произнесла она саркастически, – всё это только сон. Для вас нет ничего личного. Ничто не имеет значения.
Несколько минут мы шли молча.
– Извините меня за мою вспыльчивость, – сказала она.
– Скажите, что хотите сказать. Сейчас как раз время.
– Окей, ладно, значит, это правда? Ничто для вас не имеет значения? Нет ничего важного? Ничего хорошего или плохого, лучшего или худшего?
Знаю, для неё всё это очень личное, но она права: для меня нет ничего личного. Если бы мне пришлось выбирать между эрой просветления и ледниковым периодом, я подбросил бы монету. Это было бы как пойти в кино и выбирать меду двумя фильмами: возвышение человечества налево, истребление человечества направо. В каждом из них есть свои прелести, и каждое было бы неплохим развлечением, будь то в кино или в реальности, но стоя перед таким выбором, я, вероятно, лучше пошёл бы прогуляться.
Мы молча брели несколько минут, прежде чем она снова заговорила.
– Значит, это была неудавшаяся революция, так мой отец это видел?
– В сущности, да. Он пошутил однажды, что если хочешь низвергнуть верховную власть, не стоит посылать для этого пацифистов или детей цветов. Он хотел открыть дверь, в этом была цель – свободный и лёгкий доступ для каждого. Из этого следовало, что существующая парадигма будет свергнута, но на этом он не заострял внимания.
– Я всё время слышу: свободный и лёгкий доступ, – сказала она.
– Для каждого, – добавил я. – Свободный и лёгкий внутренний доступ для каждого. Именно так говорил ваш отец.
– Окей, а это к чему, я имею в виду, почему надо было говорить именно так? Это кажется очень нарочитой фразой, почти заумью.
– Ваш отец придумал эту фразу, имея несколько вещей на уме. Не так-то просто принять позицию в защиту наркотика в наш век, особенно если он так эффективно демонизирован, как кислота. Ваш отец стремился предотвратить неизбежные коленные рефлексы, насколько это было возможно.
– Кислота, – она вздрогнула. – Боже, даже не верится, что мы говорим об этом.
– Именно такую реакцию он и имел в виду. Он не знал о каких-либо проблемах с ЛСД. Он полагал, что с всё нормально.
– Да?
– Я не нашёл никаких проблем, но, как я сказал вашему отцу, если бы и нашёл, мне было бы всё равно.
– То есть?
– То есть… – я сделал паузу, желая ответить осторожно и правильно здесь, на остром краю, – если бы я отвечал за воплощение этой мечты, я допустил бы очень высокий уровень потерь. Так же, как и для собственного освобождения, я был бы очень терпим к риску. Очень. Хотя всё это только теоретически – реальная отрицательная сторона здесь, по-видимому, совсем незначительна.
– Но он говорил лично с вами. Зачем такой осторожный язык? Это не в его духе – быть таким сдержанным, а вы, кажется, симпатизировали его взглядам.
– Думаю, он писал свою книгу в голове несколько десятилетий. Возможно, вы даже найдёте записи или черновики среди его вещей. Его идеи были довольно хорошо развиты. Он тщательно подбирал слова, чтобы определить стандартный образ. Он говорил не о возрождении хиппи, не об обновлённом тестировании правительства или о лучшем университетском образовании, он говорил о неограниченном доступе к обычно недоступным измерениям психики, и критерий, на котором он остановился, как на ясном стандарте, был свободный и лёгкий доступ для каждого. ЛСД удовлетворял этому стандарту, всё остальное – нет.
– Правда? Больше ничто?
– Эта фраза вашего отца хороша тем, что она ставит очень узкие рамки. Она исключает множество других наркотиков, средств и аналогов. Она также исключат другие методы для достижения расширенных состояний сознания. Например, есть дзен мастера, специалисты по медитации и духовные гуру, которые заявляют, что ЛСД искусственно и что их собственные патентованные методы это единственно верные, действительные и надёжные виды внутреннего доступа, что-то типа того.
– И это обоснованно? То есть, как это можно узнать?
– Не могу осмелиться говорить от их имени, но я бы сказал, что у них был шанс, но они никогда не могли достичь ничего близкого к заявленному идеалу вашего отца. По-моему, свободный и лёгкий доступ для всех и каждого делает все религии, философии и духовные учения мгновенно недействительными и бесполезными, и скатертью дорога. Это выводит их из игры, в которой они на самом деле никогда не были.
– А ЛСД действительно это делает?
– Мне не удалось доказать обратного.
– И религиозные и духовные группы нашли это угрожающим?
– Некоторые, в самом деле, нашли. Если химический мистицизм означает, что можно затащить любого бездельника с улицы после завтрака и дать ему испытать полноценное состояние божественного сознания до обеда, тогда правила меняются. Методы доступа, которые они защищают, требуют десятки лет преданности, посвящения и лишений, без серьёзных гарантий на успех. Вы бы предпочли запрыгнуть в шлюпку и грести через Атлантику, не взирая на ужасные невзгоды, борьбу и почти гарантированную неудачу, или сесть в самолёт и сегодня вечером быть в Париже? В любом случае ваш отец обошёл весь этот вопрос, определив стандарт как свободный и лёгкий доступ для всех. Когда вы формулируете таким образом, вы мгновенно сметаете всех остальных со стола. Это не оставляет пространства для обсуждения или спора.
– А что насчёт вредных последствий, о которых вы слышали?
– От приёма ЛСД? Никто из нас не слышал ни о чём достойном упоминания. Множество анекдотических отчётов, тактика запугивания, проблемы с расстроенными или неуравновешенными людьми, с безответственным использованием, с использованием в неподходящих условиях. Без сомнения, мы говорим об очень мощном веществе, способном за несколько часов коренным образом изменить представления человека о реальности. Наверное, было бы благоразумно подходить к нему с некоторым уважением.
– Правда?
– Слушайте, я не эксперт и не сторонник ЛСД, это вообще не моя тема, но я скажу вот что: я много часов провёл в библиотеке вашего отца, большая часть материала которой касалась анти-ЛСД, и я был не в восторге. У меня хороший нюх на фуфло, и анти-ЛСД материалы пахли именно так. Теперь вы владелец этой библиотеки, так что сами можете посмотреть, если вам интересно, но не думаю, что вы найдёте много об отрицательной стороне действия ЛСД при надлежащем использовании, кроме страшных путешествий.
– Но ведь они могут быть довольно жуткими, не так ли?
– Думаю, да, но, похоже, это больше зависит от вашего внутреннего мира, а не от средства, которое доставило вас туда. Ваш отец говорил, что нельзя обвинять ключ, если вам не понравилось то, что оказалось за дверью.
– Просто для ясности: ваш отец не говорил не о каком-то новом и захватывающем развлечении, которое мы могли бы добавить к нашему сегодняшнему списку развлекательного времяпрепровождения. Он говорил не об эскапизме, как наркотики употребляются на западе. Он говорил о возвращении нашего врождённого права, нашего священного наследства. Это немного забавно, но в «1984», говорится об обществе мира, братства, равенства, которое могло быть создано, но не было. «Рай на земле был дискредитирован в тот момент, когда стал осуществимым». Вот о чём говорил ваш отец. Рай на земле занимал его воображение, и он был дискредитирован именно в тот момент, когда стал осуществимым.
***
Мы молча шли. Я размышлял о двух версиях трансформированного человечества, которые мне довелось рассмотреть за последние несколько месяцев – взгляд Боба, что люди могут совершить этот переход самостоятельно с помощью техник и реализации, и взгляд Фрэнка, что ЛСД это ключ, способный отворить дверь для каждого. Совершенно безосновательные взгляды Боба, которые Брэтт называла бредом сивой кобылы, были призваны успокоить духовное волнение, и возможно, немного подзаработать, приняв красивую позу. Фрэнк начал с утопического идеала, основанного на книге Бёкка, и смело последовал за фактами, куда бы они ни вели. Идея Боба это юношеский вздор, а идея Фрэнка правдоподобна хотя бы в теории, но похожи они в том, что ни одна из них никогда не станет реальностью.
Да и не очень-то хотелось. Это естественно, что мы хотим чего-то лучшего, но из этого не обязательно следует, что мы знаем, каким оно должно быть, или что мы должны его получить. Если бы мне пришлось выбирать победителя в этом соревновании идей, это не был бы Фрэнк или Боб, но Лиза. Джо Бэнкс, а не Тим Лири или Далай Лама. Один человек делает прорыв, проводит черту. Самое лучшее на свете происходит не в группах или сообществах, но в индивидах.
Интересно отметить, что взгляды Боба, вероятно, будут хорошо приняты, а сбалансированные и обильно задокументированные взгляды Фрэнка могли привести к краху его карьеры и изгнанию из общества. Ай да Майя.
***
– Почему вы так сосредоточены на негативном материале? – спросила Лиза. – Вы разве не пытаетесь написать о золотом ключе или золотой двери и всё такое?
– Нет, не совсем. Это больше принадлежало вашему отцу. Он хотел сконструировать что-то вроде квазиакадемического документа, целью которого было перевернуть мир. Меня не нужно было ни в чём убеждать, я не был так уж заинтересован. Меня интересовало то, как быстро и эффективно захлопнулась эта дверь. Работа Майи. Мне интересна необузданная мощь и хитрость страха. Я пишу книгу не о том, насколько прекрасно расширенное сознание – таких множество. Я хочу рассмотреть, насколько велик враг пробуждения. Интересно наблюдать Майю в людях, в эго, но было действительно полезным изолировать и наблюдать реакцию Майи на эту очень мощную угрозу её власти. Не тысячи лет назад в чужой земле, когда никто ничего не записывал, и приходится распутывать абсурдную мифологию, но несколько лет назад, прямо здесь, задокументировано с каждого угла до энной степени. Это как ветвь антропологии, специализирующаяся на понимании эго и его восхитительного таланта самосохранения. Развлечение для меня и польза для третьей книги. Всё благодаря вашему отцу.
– Я начинаю думать, что он и в самом деле был немного чокнутым.
– Может быть и так, только я обнаружил, что в период шестидесятых существовали сотни так называемых визионеров, но по сравнению с вашим отцом они были в основном очень мало думающими и недальновидными. Мне, жаль, что ему так и не удалось написать «Космическое сознание – 2». Не думаю, что книгу хорошо приняли бы в мире, но это было бы отражением мира, а не вашего отца или его главной темы.
***
Мы говорили с Лизой о том, где она будет после, куда несёт её жизнь, кем она теперь становится, и на что всё это будет похоже. Она испытывала интерес к своему будущему, колебавшийся от беспокойства до возбуждения.
Она чувствовала себя бездомной, чего она никогда раньше не ощущала. Ей казалось, что решение в том, чтобы найти дом, а я пытался помочь ей увидеть, что решение в том, чтобы обрести комфорт, не имея дома, или быть дома везде. Она хотела вернуться туда, откуда пришла, и ей не нравилось слышать, что такого места нет.
Её отец и я говорили о такого рода трансценденции в бездомность в отношении ЛСД и подростков шестидесятых. Как можно удержать их на ферме, после того, как они побывали Богом? Внезапно людей выкидывало из их мирской реальности в фантасмагорические сферы гипер-осознанности, и они пускались в плавание.
«Куда я дальше направлюсь? – многие, должно быть, спрашивали себя в моменты тишины. – Я уничтожил один мир, и что теперь? Очевидно, я не вернусь в школу, чтобы стать бухгалтером, инженером или адвокатом теперь, когда я знаю, вне всяких сомнений, что мои родители называли жизнью просто дешёвую игру теней, так куда мне идти?»
Им нужно какое-то понимание этого нового уровня реальности, в котором они оказались, какая-то структура, внутри которой они могли бы найти убежище и ассимилировать свой трансперсональный, транс-человеческий, транс-всё-на-свете опыт, и они не находят никаких руководств высшего сознания на маминых с папой книжных полках. Их катапультировало так далеко за пределы парадигмы их родителей, что они стали существами с новым и не имеющим прецедента устройством бытия. Назидание Тимоти Лири «включись, настройся, выпадай» вело в точности в никуда. Выпасть было нетрудно. Трудность состояла в том, что когда ты выпадаешь из одной вещи, ты должен впасть в другую, а другой вещи нет. Городские парки, ночлежки и автобусы «Фольксваген» не создают обитаемой парадигмы. Новый социальный слой нуждающихся мистиков и тротуарных гуру определённо не смог бы долго просуществовать.
– Это совершенно уникальное событие в нашей истории, – говорил Фрэнк. – Где ещё можно встретить что-либо подобное в анналах человеческого сознания? Джинн вылез из бутылки, и на короткое время свободный и лёгкий доступ для всех был реальностью. Не долго, но он был, появлялась новая религия с подлинными, а не символическими, святынями. Но потом джинна запихнули обратно в бутылку, на которой написали «яд» и закопали так глубоко, что пройдёт много поколений, прежде чем её снова обнаружат.
Один из вопросов, которые мы с Фрэнком обсуждали, был, где они теперь? Теперь, глядя на всё это с перспективы времени, куда все они делись?
Обратно на ферму, заключили мы. Куда же ещё? Им пришлось вернуться в кукушкино гнездо, снова влиться в комбинат, снова быть поглощёнными стадом. Как Сайферу, предателю в «Матрице», им пришлось подлизываться, чтобы вернуться обратно, и привести в порядок свои воспоминания. Однажды ночью Фрэнк говорил целых два часа о памяти и о том, как мы в собственной голове пересматриваем историю. Я помню, что в то время это звучало как изменчивость прошлого. Большой Брат имел способность навязывать себя жителям Океании. Возможно, Майя имеет такую же способность. Я помню, что думал об этом, или мне только кажется, что помню.
Но не все новоявленные божки подверглись репатриации. Некоторые нашли приют и общение в меньших сопутствующих стадах, свободно объединившихся под всеобъемлющим знаменем «Нью-Эйдж», но это было просто приятной суетой – все овцы в районе стада, не важно насколько далеко зашедшие, по-прежнему являются частью стада. Майя – хороший пастух, немного она потеряла голов, если вообще потеряла.
– И вот теперь, – говорил Фрэнк, – когда сорок лет спустя мы смотрим на это, что мы видим? Некоторые признаки импульса, повлиявшего на мир, несколько второстепенных революций – феминистская, сексуальна, расовая – но никакого нового мира из этого не получилось. Это не смогло пустить корни. Не было никаких шансов.
Всё серьёзное и глубокое мышление это лишь отважное усилие души сохранить открытую независимость своего океана, когда свирепейшие ветры небес и земли сговорились выбросить её на предательский рабский берег.
– Герман Мелвилл –
Прошло, должно быть, две недели после мотоциклетной аварии, прежде чем мы со своей собакой смогли возобновить ночные визиты к Фрэнку, чтобы посидеть у бассейна, выпить вина, выкурить сигару. Я мог выводить Майю только на короткие прогулки через несколько дней после того, как разбил мотоцикл – трость в левой руке, длинный пластиковый подборщик и метатель теннисных мячей в правой – но мне посоветовали не ходить много слишком скоро.
Я использовал эту возможность, чтобы извлечь выгоду из домашнего кинотеатра и огромной коллекции фильмов в поместье. Владелец дома, который вращался в музыкальном мире, похоже, собрал всё, что было выпущено самыми известными дистрибьютерами – как музыку, так и фильмы. Я думал, что у меня не возникнет проблем устроиться в такой прекрасно оборудованной и технологически навороченной комнате на недельку или две, и просто смотреть кино и музыкальные представления, но это надоело мне в первый же час.
Чтение книг, просмотр фильмов и телепрограмм, слушание музыки – всё это может показаться пассивной деятельностью, но это не так. Мы должны что-то отдавать взамен. Здесь ты не только берёшь, но и отдаёшь. Необходимо установить связь – сделка о соучастии должна быть совершена и поддерживаться. Если мы не предоставим свои эмоции, их не будет. Если мы не наведём мосты, связи не возникнет. Это, разумеется, касается всего внешнего для нас, с чем мы формируем связи, но для меня почти всё остальное уже отпало. Я вроде бы надеялся, что эскапистские* фильмы, музыка и бессмысленные книги будут продолжать развлекать меня ещё несколько лет, но…
–--------
*эскапизм – уход от действительности
–---------
– Вы же не имеете в виду, что все книги и фильмы бессмысленны? – спросила Лиза, читая через моё плечо. – Эй, – сказала она, – перестаньте! Перестаньте печатать то, что я говорю, эй!
Она рассмеялась и занялась бумагами, наполнением стаканов и наведением порядка, прежде чем занять своё обычное место на другом конце стола.
Я – целенаправленный человек. Всё, что я делаю, либо относится к книгам, как чтение, писание и прогулки, либо это бездействие, как принятие пищи и сон. Я говорил об этом с Лизой, и она согласилась, что это необычно, но не неслыханно. Я спросил её, знала ли она кого-нибудь похожего, она ответила, нет, все, кого она знала, всегда отвлекались в сотнях различных направлениях, но она имела представление, что должны существовать сильно сконцентрированные люди в любой отдельно взятой области – в искусстве, науке и исследовании, в спорте, в бизнесе. Особенно в духовности, размышляла она, цитируя различных людей, отрешившихся от мира и связавших себя обетами, чтобы подкрепить свою мысль.
Я согласился с ней, только я не был страстным или даже очень сконцентрированным. Я больше склонялся к вялому краю спектра целенаправленности. Фильмы, которые мне нравятся, это не фильмы которые мне нравятся – это фильмы, которые служат книгам. «Ванильное небо» и «Abre los ojos», «Матрица» и «Тринадцатый этаж», «Плезантвилль», «Джо против вулкана», «Выпускник» и «О Шмидте» – вот некоторые из моих любимых фильмов, но я бы и не подумал смотреть их. Они любимые, потому что я оцениваю их на уровне притчи. Они полезны для коммуникации, потому что все их знают, или легко могут узнать. Есть ли у меня лично любимые фильмы? Вот в чём вопрос, полагаю. У меня их нет. Нет личности, которая имела бы персональные предпочтения, есть только целенаправленная личность, которая имеет целенаправленные предпочтения.
Книги? То же самое. «Моби Дик», «Листья травы», «1984», «Уолден» и некоторые другие можно было бы считать моими любимыми, но у меня нет их физических копий, а если бы они и были, я не стал бы снимать их с полки. Недавно я сделал слабую попытку перечитать что-нибудь из Керуака, Буковски, Достоевского, Солженицына, Гамсуна и Камю, но вместо того, чтобы читать в удовольствие, больше казалось, что я ищу что-то для моих собственных книг – ещё одного «Моби Дика» или «1984», возможно – хоть и не ожидаю найти.
Зачем я вам всё это говорю? В чём смысл? Это то, о чём я говорю с самой первой своей книги, и это то, что человек, кому интересны эти книги, захочет понять про пробуждённое состояние. В этом удалении из жизни нет ничего поэтического, возвышенного или блаженного. Джед МакКенна, персонаж, превращается в ноль уже более двадцати лет, и теперь почти уже аннулирован. Это как быть ста лет от роду. Это больше не мой мир, хотя я всё ещё живу в нём. И как в случае со столетним стариком, у меня ничего нет на горизонте. Нечего ожидать, не на что надеяться, и ничего не может произойти, чтобы улучшить ситуацию. Если я выиграю лотерею, вылечу рак и женюсь на супермодели, ничего не изменится. К счастью, я не считаю свою ситуацию неприятной. Я не желаю, чтобы она была иной, нежели она есть сейчас. Она естественна, комфортна и прекрасна.
Быть может, другие люди пишут другие книги, рассказывающие об этой стороне вещей, о живой реальности состояния реализованной истины, на что это похоже в первые два года, после первых десяти, двадцати лет. Может быть, и есть такие книги, я уже долгое время не просматривал. Мне известны несколько, но они напичканы таким количеством божественно-любовно-прекрасно-умиротворённой ерунды, что приходилось соскребать её карандашом. Это состояние не имеет черт, украшений, границ, и о нём нужно говорить именно так. Нельзя ничего сказать в пользу него, кроме того, что это не ложь.
***
В этот период я был удивлён чем-то похожим на дружбу, сложившуюся у меня с отцом Лизы. Это большой, грубоватый, деловой человек, по крайней мере, снаружи. Внутри он как современный Ричард Морис Бёкк – одухотворённый романтик с видением образа будущего человечества, который как соблазнительно возможен, так и смехотворно невероятен. Он представился мне посредством электронных писем, начав со своих впечатляющих академических рекомендаций. Затем несколько параграфов он говорил лестные слова обо мне, о моих двух книгах, и объяснял что он-де сейчас на пенсии, недавно овдовел, понемногу сходит с ума и надеется, что найдёт во мне того, с кем можно обсудить идеи, которые формировались в нём с начала шестидесятых годов, но которым он не мог дать полного выражения в течении своей академической карьеры.
На этом всё едва не закончилось. Я не веду много корреспонденции. Серьёзно настроенные люди не нуждаются во мне или в ком-то ещё, им нужно только найти следующий вопрос, сделать следующий шаг, найти следующего врага и вести следующую битву. Несерьёзно настроенные люди неизменно ищут пути, чтобы занять и отвлечь себя, поэтому им не приходится предпринимать реальных шагов или вести реальных битв. В этом уж точно им не нужна моя помощь, и для них не будет проблемой найти массу помощи где-то ещё. Современная духовность во всех своих проявлениях существует для поддержки духовной инерции – тенденции ищущего на отдыхе оставаться на отдыхе. Я вступил в соглашение со вселенной на ранних стадиях этого проекта, что не позволю себе быть втянутым во всю эту личную драму и духовный эскапизм, и мы всегда понимали друг друга на этот счёт.
Но раз от разу кто-нибудь ко мне пробивается, как было и с Фрэнком. Я просматривал свои электронные архивы, и в колонке «От» снова и снова попадалось его имя. Оно застряло у меня в голове, и в конце концов я стал читать его письма, чтобы выяснить, зачем этот человек написал мне тридцать один раз.
Когда я начал читать письма Фрэнка, первое из которых было написано более года назад, стали явными некоторые признаки, означавшие, что он должен сыграть определённую роль в третьей книге, и что я должен принять его настойчивое приглашение посетить его дом в Мексике и воспользоваться его библиотекой. Во-первых, он упомянул о кризисе, в котором находилась его дочь, что имело некоторую связь с моими двумя первыми книгами. Во-вторых, он ссылался на «1984» Оруэлла, который я прочёл три или четыре раза в предыдущем месяце с почти таким же удовольствием, с каким читал «Моби Дик» несколькими годами ранее. «1984» мог бы быть жестоким обвинительным актом политического гнёта или предостерегающей историей о неприкосновенности личной жизни, как думает большинство людей, но как и «Моби Дик», книга действует на гораздо более интересном уровне – свобода против оков, истина против иллюзии, человек против Майи.
Приведём здесь момент, где Фрэнк говорит именно об этом.
Мы, люди, мистер МакКенна, имеем два ума – Конечный Ум и Бесконечный Ум. Точнее, мы бесконечные существа со способностью жить и функционировать в конечной форме.
Ситуация человека, в широком контексте, такова, что мы полностью забросили Бесконечный Ум и обосновались исключительно в Конечном, что-то вроде переезда из Версаля в картонную коробку, хотя действительная разница гораздо больше, ближе к тому, как покинуть рай ради ада. По сути, это именно так. Мы изгнали, исторгли сами себя из райского сада. Мы – падшие ангелы. Человек – свой собственный Люцифер, а мир – его преисподняя.
***
Сейчас я сделаю небольшое отступление.
Ссылки на библию вызывают во мне почти автоматическую реакцию – пропустить их и читать дальше – своего рода ментальный рвотный рефлекс. Фактически, цитирование кого-либо или чего-либо как авторитета означает для меня автоматическую дисквалификацию. Я люблю использовать цитаты и выдержки в поддержку мысли, которую я выражаю, но никогда так, чтобы в них нужно было поверить или положиться на них, как на источники авторитета. Единственный авторитет это собственное суждение, собственные силы разума и понимания. Полагаться на авторитет, значит пытаться перескочить через шаг, а это невозможно. Всё, что необходимо понять, мы можем понять самостоятельно. Мы не должны отрекаться от своего суверенитета ради любого другого индивида, книги или института. Всё, что нам необходимо, находится в пределах нашей досягаемости, ничто не утаивается, и никто никогда не пропустил ни единого шага.
Догма и идеология нашего воспитания особенно пагубны в этом отношении. Они окрашивают и формируют наши мысли в гораздо большей степени, чем мы можем это осознать. Духовные искатели с любой подготовкой могут чувствовать уверенность, что отбросили идеологическую обработку, внушённую им в молодости, и продвинулись дальше, но это гораздо легче сказать, чем сделать.
Любой может перестроить поверхность своей личности как и когда ему вздумается – изменить одежду и причёску, изменить имя и адрес, национальность и религию – но изменения, происходящие на поверхности лишь косметические. Это как выкрасить дом в другой цвет и назвать его другим домом. Он не другой. Это тот же самый дом, то же строение, фундамент, просто другой цвет. Мы можем добавить орнаментов, занавесить его тканью, обновить ландшафт, но по существу это ничего не изменит. Если мы хотим, чтобы это был другой дом, мы должны снести его, разрушить фундамент, вывезти мусор и начать всё сначала.
Часто задают вопрос: может ли человек реально измениться? Ответ – да, и вот как: всё разрушить и построить заново. Умереть и переродиться. Это единственный путь. Мы можем десятилетиями сидеть в медитации или терапии и оставаться тем же человеком, каким были в самом начале. Мы можем прочесть все книги по самопомощи, подписаться на все журналы, вступить во все группы, пройти все курсы, приложить все усилия, но если останется та же структура и тот же фундамент, то не имеет значения как мы изменим свою наружность и поведение, мы останемся тем же человеком.
Реальные изменения происходят гораздо глубже поверхности, на обычно неизведанных и непредвиденных глубинах, и до тех пор, пока мы не опустимся внутрь до тех глубин, мы не сможем заявить ни о каком понимании себя или власти над собой. Пока мы не совершим это путешествие, мы абсолютно подвластны невидимым силам, как качающиеся пробки на волнующемся море, но мы не пускаемся в это путешествие, потому что легче убедить себя, что это наше качание заставляет море волноваться.
Суета.
Конец отступления.
***
В случае с Фрэнком, я был рад, что благополучно перенёс ссылки на библию, потому что на протяжении тридцати одного письма он смог нарисовать интригующую картину альтернативного будущего для всего человечества, которую он называл, лишь наполовину в шутку, Новым Миром, а иногда Новой Америкой. И хотя он знал, что этого никогда не будет, и не был оптимистом насчёт будущего человечества, он всё же был достаточно любезен, предоставив не только карту Новой Америки, но и средство, с помощью которого все смогут туда попасть, хотя средство печально известное и сильно оклеветанное.
Почему-то всё перевёрнуто вверх ногами. Не зная ничего лучшего, мы возвысили банальности физического выживания до предела человеческого опыта – еда, питьё, чувственные удовольствия, секс и бракосочетание, сборища – какие трогательные утешения! Богатство, власть, престиж – подобные слова даже не появились бы в лексиконе общества Целостных Существ, но для нас, Полуросликов, это всё, что есть.
Чересчур? Я преувеличиваю? Прошу вас, читайте дальше, мистер МакКенна, и посмотрим, не окажется ли так, что вы будете полностью со мной согласны.
Было две вещи в первых письмах Фрэнка, которые привлекли моё внимание. Первое это его убеждённость, что все всегда во всём неправы. Это пришлось мне по душе. Кажется, что это плохо, но на самом деле это очень хорошо. Это значит, что неправильны не миллионы вещей, а только одна, прямо в источнике, а всё остальное, что кажется неправильным, исходит из единственной центральной ошибки. Хотя может так не казаться, но это очень человечная, оптимистическая точка зрения, и я полностью с ней согласен.
Вторая вещь, привлекшая моё внимание, и которая была в самом сердце всего его послания, что мы все можем быть Буддами – сейчас.
Ну, очень скоро, во всяком случае. И он не шутил.
Это тоже было по мне. Духовная элитарность в любой форме это безошибочный симптом синдрома «слепой ведёт слепых». Всё, чем мы являемся, это сознание. Предполагать, что одно существо может быть лучше или хуже другого, значит обнаруживать совершенное невежество относительно простейших материй. Нет второстепенных людей, и ни одно осведомлённое духовное учение или религия никогда не заявит, что кто-то может быть лучше или хуже.
Но Фрэнк имел в виду совсем не это. Он не говорил, что мы все равны в сознании. Он говорил, что мы все могли бы быть Буддами – сейчас.
Не каждый способен сделать такое заявление.
***
Конечный Ум это в действительности ничто более, чем интеллект системы поддержки физической жизни, что позволяет нам переживать и исследовать Бесконечный Ум, глядя снаружи внутрь. Переживание и исследование Бесконечного Ума это наши смысл и цель.
Конечный Ум поддерживает в теле жизнь и здоровье. Это необходимо для выживания и репродукции, но выживания и репродукции для какой цели? Выживание и репродукция ради ещё большего выживания и репродукции? Это звучит абсурдно, но до сего момента именно в этом состоит история человека. Всё, чем мы занимаемся, это толчём воду в ступе, шагаем на месте.
Но так не должно быть, и те, кто посмотрел (их много, как вы увидите), заметили, что это вовсе не обязательно. Мы живём пустые жизни, да сэр, но мы делаем это по ошибке, и эта ошибка может быть исправлена.
***
– Боюсь, он немного ненормальный, – сказала Лиза, прочитав первые несколько абзацев.
– Да, – согласился я, – в разных местах он называет себя, – я сверился с записями, – чокнутым весельчаком, беззубым бунтовщиком, революционером в инвалидном кресле, пассивным радикалом и прагматичным утопистом.
Лиза взяла следующую страницу и продолжила читать слова своего отца.
***
Конечный Ум это неотъемлемая часть уравнения Конечного и Бесконечного – Инь и Ян всех разумных существ – но у нас совсем не то. У нас только Инь, и нету Ян. Мы плоские, безжизненные факсимиле тех существ, которыми нам предназначено быть. Мы не просто утеряли какую-то часть, нам не хватает целого измерения. Когда одна половина утеряна, другая становится новым целым, что является совершенно иным существом – Полуросликом.
Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы отрицать реальность нашего положения. Мы злоупотребляем своим разумом и доверчивостью, чтобы отрицать и рационализировать свою ситуацию, вместо того, чтобы признать и исправить её.
Попросту говоря, нам всем предназначено быть Буддами – всем и каждому. И эта развращённая, презренная, адская планета может стать раем – сейчас.
***
– Боже правый, – простонала Лиза. – Мой отец точно рехнулся?
– Тогда я тоже.
– Замечательно, два самых важных мужчины в моей жизни в этот критический момент, и оба с диагнозом. Вы собираетесь поместить этот материал в книгу?
– Вы знаете, что он подразумевает?
– Понятия не имею. Он занимался кучей всяких странностей. Боюсь, это звучит немного похоже на ньюэйджевский мистицизм или что-то наподобие.
– Вроде того. Мистицизм для масс. Каждый мужчина, женщина и ребёнок – Будда. Космическое сознание. На руинах этого общества возникнет новое. Вот о чём он говорит.
– О, господи, серьёзно, вы что, оба сошли с ума?
– Это только гипотеза.
– Но он говорит, это могло произойти.
– О, да, конечно. Этого не случится, но теоретически могло бы. Поэтому это интересно. Никто из нас не думает о том, что это реально произойдёт, мы не какие-нибудь активисты или общественники. Скорее это похоже на то, как двое перекрикиваются через бассейн большими, раскидистыми идеями, пытаясь оценить, на что был бы похож мир сегодня, если бы революция не потерпела поражение.
– Была революция? – она испытующе посмотрела на меня. – Какая революция?
***
Настоящее положение человека на земле, по сравнению с тем, как могло и должно было быть, это состояние бытия намного более ужасно, чем описывали или когда-либо будут описывать писатели. Мы можем посмотреть на мрачные образы Хаксли, Замятина, Оруэлла, Бёрджесса, Рэнда, Брэдбери и других, и подумать, как нам хорошо в сравнении с тем, как плохо могло бы быть, но если мы присмотримся и увидим наш истинный потенциал, станет болезненно ясным, что ни одна когда-либо воображённая мрачная картина не может соперничать с нашей собственной кошмарной реальностью, с этим безысходным ужасом. Эмерсон был прав, когда говорил, что человек это руины бога, а что может быть более ужасно? Мы – свой собственный наихудший сценарий. Нас защищает только наше невежество, но именно этот щит невежества и заключает нас в тюрьме. Звучит знакомо, мистер МакКенна?
***
Я показал Лизе папку, содержащую печатные копии писем её отца.
– Боже, – сказала она, – он действительно полностью выкладывается.
– Думаю, в нём это созревало на протяжении сорока лет. Похоже, что все его разнообразные интересы за все эти годы как бы привели его к этому окончательному выводу. Разумеется, это выходит за рамки любого вида академического использования, но теперь он наткнулся на меня, и может вывалить всю эту безумную теорию на того, кто сможет её оценить.
– И опубликовать.
– Это всегда было в планах.
Она вскинула брови.
– Всегда?
– Конечно, третья книга не сможет игнорировать этот материал. Для меня ваш отец это просто прогулка, а я всё равно собирался прогуляться.
– Значит, его идеи для вас не новы?
– Здесь на самом деле только одна идея – одна проблема и одно решение.
– И эта проблема...?
– Что мы принимаем себя за целостных существ, тогда как в реальности мы…
– Полурослики, – сказала она.
– Полулюди, да, и эта половина не самая лучшая. Ваш отец потратил годы, отслеживая все недостатки человечества назад к их источнику, и в конце концов вынужден был сделать невероятный, но неоспоримый вывод. Я пришёл к этому другим путём. Я начал с невероятного, но неоспоримого вывода, и шёл от него наружу. Та идея, что все всегда во всём неправы, мне очень по душе – это сущностная природа сна. Ваш отец долгое время наблюдал, чтобы увидеть это, но для меня это само собой разумеющееся.
– Всё это звучит довольно угнетающе.
– Правда? Мне известно единственное, что может угнетать человека, это покрывало эго, и быть угнетённым этим хорошо, потому что тогда можно пробудиться к своей ситуации и исцелить её, как делаете вы сейчас. Каждый должен быть чертовски угнетён, только тогда что-то действительно может произойти. Причина, по которой мы не совершаем самоубийство миллионами, в том, что мы живём в постоянном состоянии защитного отрицания, которое окутывает нас подобно невидимой мембране, цена которой – жизнь на самом минимуме осознанности. Первые жизненные необходимости: еда, вода, укрытие, одежда, отрицание и отвлечение. Имея всё это, мы можем заняться делом по выращиванию следующего поколения ходячих мертвецов.
– А вы – единственный луч света, да?
– Вы не согласны?
Она вздохнула.
– Наверное, согласна, просто это звучит как-то – фу!
– Мы лишь царапнули поверхность того, чем в реальности является человеческое существо. Для меня, для Бёкка и для вашего отца, думаю, это вовсе не угнетающе. Человеческий род не ущербный, он просто поломался. Это хорошие новости. Это значит, мы можем исправить себя. Нам не обязательно такими быть. Можно найти решение. Может произойти что-то действительно интересное. В любом случае, это основная предпосылка тех идей, с которыми мы любим поиграть с вашим отцом.
– А что это за потенциал, который у нас есть?
– Бесконечный Ум. Вход Внутрь. Все мужчины, женщины и дети – Будды. Свободный и лёгкий доступ для каждого. – Я посмотрел на неё поверх очков. – Вы действительно не в курсе всего этого?
– Действительно.
***
Человек бедствует не от несчётных тысяч непреодолимых проблем, как это без сомнений кажется, но от единственной коренной проблемы, из которой исходят все остальные. Мир нам кажется тёмным, мрачным и неизвестным, поэтому мы ошибочно полагаем, что он является тёмным, мрачным и неизвестным, и мы живём свою жизнь, основываясь на этом безосновательном предположении. Не зная ничего лучшего, мы изо всех сил наобум, вслепую пытаемся истолковать тени и понять темноту. Для этой цели у нас есть наши умнейшие люди – учёные, мудрецы, священники, знатоки, поэты, артисты – все жаждут помочь нам понять мир, что у них не очень-то получается, и довольно ясно, что никогда не получится. Мы делаем то, что делали всегда, и это привело к такому миру, какой мы имеем в настоящем – миру, который ни в чём значительном не лучше того мира, который был раньше, потому что человек сам ни в чём значительном лучше не стал.
Но есть и хорошая сторона.
Потенциал человека не тёмный, мрачный и неизвестный – это сознание, и оно бесконечно. Мы можем потребовать обратно измерение бесконечности, от которого теперь оторваны страхом, эго. Мы можем снова получить доступ туда, откуда были изгнаны – в райский сад, небеса на земле. Любой и каждый может сделать это, или так говорит теория. Это предназначено для элиты, или для очень умных, или преданных не более, чем солнечный свет предназначен для здоровых или достойных. Это не занимает годы, десятилетия или жизни. Это доказанная, задокументированная, неопровержимая, последовательно воспроизводимая наука. Это легко, дёшево, и здесь прямо сейчас. И это значит, что каждый, вне зависимости от обстоятельств, не важно насколько он высок или низок, насколько болен или здоров, богат или беден, находится не более чем в часе от более популярной, но не постоянной, версии духовного просветления:
Божественное Сознание.
Теперь рассмотрим другой подход к проблеме. Вместо того, чтобы вслепую блуждать в темноте и отчаянно удерживать самообман, что мы такие чертовски счастливые и так хорошо умеем со всем управляться, можно зайти с противоположной стороны. Мы можем вызывать и культивировать в себе критическое недовольство. Мы можем быть агрессивно пессимистичны. Мы можем упорно смотреть и ясно увидеть. Мы можем открыться достаточно полно доказанной возможности, что яркий конец нашего видимого спектра на самом деле всего лишь полумрак, что мы поистине невежественные животные, что наши сказочные системы верований ниже всякого презрения, и что все наши попытки возвыситься приводят лишь к самообману. Вооружившись этими несколькими очевидными истинами, мы можем после столь долгого сопротивления сложить оружие, сказать страху «да» и войти в него. Мы можем признать тот факт, что мы лишь толчём воду в ступе, откладываем неизбежное, отвлекаем себя различными мелкими делами, пока не соскользнём в темноту, отрицанию которой посвятили всю свою жизнь.
Когда мы отследим все проблемы до их единого источника, мы обнаружим, что мир кажется тёмным, мрачным и неизвестным не потому, что он таким является, но потому, что линза, через которую он проецируется/воспринимается, загрязнена. Линза это «я», а грязь это эго. Почистите линзу, и мир разрешится кристальной ясностью, и темнота и мрачность будут забыты, будто их никогда и не было. (Уберите линзу вообще, и вы просветлены, но тогда, кто останется, чтобы быть просветлённым?)
Вот почему любое истинное и законченное духовное учение может быть полностью выражено в нескольких словах: прочисти линзу, думай самостоятельно, открой глаза, узнай сам, спрашивай, кто я? Все мировые духовные системы посвящены тому, чтобы извлечь максимальную выгоду из минимума, но зачем извлекать максимальную выгоду из темноты, когда просто можно включить свет?
Потому что мы не настолько недовольны. Мы не знаем, где выключатель, потому что не искали его, а не искали мы его потому, что не знаем, что живём во тьме.
Фрэнк знал, что человечество обитает в состоянии вечной темноты, что уже хорошо, но мы говорим здесь о нём потому, что он знает так же, где выключатель.
Золотая Дверь
Гремевшие в истории державы!
Отдайте мне всех тех, кого гнетёт
Жестокость вашего крутого нрава, —
Изгоев, страстно жаждущих свобод.
Стань маяком величия и славы,
Светильник мой у золотых ворот.
(Перевод В.Кормана)
– Эмма Лазарус, «Новый Колосс» –
(Надпись на постаменте Статуи Свободы)
Фрэнк был наследником взглядов д-ра Ричарда М.Бёкка, автора вышедшей в 1901 году книги «Космическое сознание». Он видел то, что видел Бёкк, знал то, что знал Бёкк, и, как и у Бёкка, у него хватило ума, воображения и смелости сложить вместе все части и представить себе картину будущего, где мы все будем иметь полностью гарантированный и неограниченный доступ к своим внутренним измерениям. С одной стороны это похоже на самую очевидную, желаемую и естественную вещь на свете – свободу. С другой стороны, это звучит как роковое безумие и опасный радикализм. Ересь.
Фрэнк рассказал мне, что он всегда планировал написать «Космическое сознание – 2», но у него была проблема, противоположная той, что была у Бёкка. Когда, вероятно, всё, что Бёкк мог сделать, это кое-как подсобрать горстку анекдотов, Фрэнка омывало целое море чётких докладов из первых рук – некоторые получены в научной обстановке, некоторые нет, но в их убедительности, мощи и неопровержимости дефицита не было. Реальная проблема, объяснил он, была не в одноразовом событии, но в продолжительной трансформации – неизменном духовном подъёме индивидуума. Подобные случаи, сказал он, встречаются не так уж часто, но всё же их можно найти.
Он не хотел писать просто ещё один обновлённый пересказ несостоявшейся маленькой революции. Он хотел продолжить в духе Бёкка и подойти к предмету с почти детской радостью, с возбуждением рождественского утра, как будто замечательный подарок человечеству от Бога лежит у наших ног, завёрнутый в блестящую бумагу с прекрасным бантом, ожидая когда мы вскроем его, а в нём – мы сами. Это была его дилемма: детскую восторженность плохо воспринимают в залах академии. Радостью рождественского утра сыт не будешь. Фрэнку нужно было думать о карьере и кормить семью.
Он так и не написал эту книгу, поэтому ему придётся удовлетвориться несколькими неадекватными страницами в моей. Не могу говорить вместо него, но самым большим разочарованием в его жизни было то, что он тоже не мог.
***
Фрэнк не был в Гарварде или Миллбруке с Лири, в секвойном лесу или на автобусе с Кизи, или в тюрьме с кем-то из них, он был где-то там, на периферии, только начинал свою академическую карьеру, полный важных идей и со слегка мятежным рвением. Он уже был знаком с Бёкком, Уитменом, Торо, Эмерсоном, и прочими. Он уже был поглощён мировоззрением о лучшем человечестве и был убеждён в своём потенциале к перевороту. Он понимал и верил в то, что Бёкк называл космическим сознанием, но проблема, как он думал, была в доступе. Что хорошего из этого чудесного дара, которым предположительно обладал каждый, если никто не мог получить к нему доступ. Что хорошего в двери, если ты не можешь открыть и пройти через неё?
– Дело не в двери, или стене, или ключе, – говорил он мне во время одной из наших вечерних бесед, – ни в чём таком. Всё это имеет значение только на этой стороне. Вопрос в том, что на другой стороне. Вопрос в том, чтобы пойти туда, быть там. Тогда весь этот вздор про двери и ключи забывается.
Я согласился с ним в этом переиначивании парадокса несуществующих врат. Свободный человек чувствует свободу не больше, чем человек, который не горит, чувствует, ээ, что не горит. Свобода это концепция тюремного менталитета. Это то, о чём вы думаете, глядя на стены без окон и запертые двери. Как только вы вышли за их пределы, сама концепция пленения и свободы уходит из вашего существования.
Так вот, Фрэнк в конце пятидесятых и начале шестидесятых всматривался в стену, где, он знал, должна быть дверь, но которую он не знал, как открыть. Может быть, сам он мог пройти через неё, но в самоотверженном духе бодхисаттвы он хотел отворить её для всех. «Почему она должна быть закрыта?» однажды он спросил меня. «Какой, чёрт возьми, смысл во всём остальном, если у нас нет этого?»
Хороший вопрос.
И затем, что должно было появиться перед его пытливым взором? Золотой Ключ. По большому счёту чудо, и для стиля мышления Фрэнка гораздо более важное, чем открытие огня или изобретение колеса. И как в случае с его знаменитыми гарвардскими прототипами, первые ключи, о которых он узнал, были латунь и олово, но они вскоре были бы вытеснены истинным Золотым Ключом: диэтиламидом лизергиновой кислоты. ЛСД.
Раз – и ты Будда. Свободный и лёгкий доступ для каждого.
***
Новый Мир. Так Фрэнк назвал свою мечту. Он думал, что это истинная свобода, и что ответственность за наступление новой эры полностью реализованного человеческого потенциала лежит на плечах Америки. Для него это было американской мечтой, эмерсоновским идеалом – не машина в каждом гараже и не цыплёнок в каждой кастрюле. Новый Мир Фрэнка имел отношение к новому завтра, а не к продолжающейся вниз спирали жадности, коррупции, болезней и сводящей все труды на нет посредственности.
Фрэнк, имея ясное представление о потенциале человечества, был опечален его нынешним состоянием, и точно так же, имея ясное представление о потенциале Америки, он был раздосадован в отношении её теперешнего состояния. Я думаю, это могло быть одной из причин, по которой они с Изабель купили этот дом в Мексике много лет назад, проводили в нём свои отпуска, и в конце концов поселились здесь на пенсии. Фрэнк питал тихое отвращение к Соединённым Штатам Америки.
Он нёс в себе некий печальный дух разочарованности. Из наших полупьяных бесед я смог составить довольно ясную картину, почему. Просто, он был патриотом. Он любил Америку, но под представление об Америке, которое имело для него значение, реальная Америка не подходила. Он питал эти чувства не к месту и не к людям, но к самой идее. Он не был националистом, он был идеалистом и гуманистом. Он чувствовал, что Америка не смогла исполнить предначертанную ей судьбу. Он думал, что нам суждено было открывать новые границы, а не отгораживаться от них стенами и замазывать их штукатуркой. Когда-то он приравнял свои чувства к США к своему сыну, на которого возлагал высокие надежды и ожидания, но лишь для того, чтобы увидеть, как тот вырос в заурядного уличного головореза и наркомана, без надежды на спасение – утерян весь потенциал, исчезла всякая надежда. Он печально вторил батальному сну Линкольна, что его нация получит новое свободное рождение. «Но то, что началось в людях, людьми и для людей, – говорил он, – теперь в происходит корпорациях, корпорациями и для корпораций».
Когда я знал его, он всё ещё обладал юношеской мечтательностью, которую большинство из нас теряют в подростковом возрасте, сорт упорного оптимизма, из которого он так и не вырос. Хорошо, что он любил выпить, иначе я бы никогда не увидел это в нём. Во хмелю он не начинал громко говорить, шататься или пускать слезу, он лишь испытывал ностальгию по идеализму своей юности.
И даже в этом он не был особенно сентиментальным. Он не тосковал по своей мертворожденной революции, он просто выражал печаль, что однажды ему удалось заглянуть в слегка приоткрытую дверь – мечты об эмансипации, об освобождённом человечестве. Все мужчины, женщины и дети – целостны и завершены. Он подходил к этому так, словно для него это была академическая проблема, но за его словами стояло много чувств. Такие слова не могут быть выражены без большого количества чувств за ними. В случае Бёкка, как и Фрэнка, слова подпитывались прямым переживанием реальности, которая стоит за этой, и уверенное знание, что эта реальность пустая и плоская в сравнении с той. Прямое переживание космического сознания может вызвать большое количество чувств.
Остальное – история. Мечта мертва, убита в собственной колыбели.
– Но совсем немного она была здесь, – сказал мне Фрэнк в один из тех пьяных вечеров. – Мы могли открыть эту дверь для всех навсегда, или так нам казалось. Я всё ещё не знаю, что случилось. Всё так быстро исчезло. Ну, вы знаете эту историю, вы читали книги. И вот, пожалуйста, сорок лет спустя поглядите на этот наш смехотворный мир. На что он был бы похож, если бы нам удалось удержать открытой ту дверь? На что мы были бы похожи спустя несколько поколений? На что бы это было похоже? Это не было бы похоже на Вудсток или на Хэйт-Эшбери. То была мелочь. То были лишь первые безумные минуты истории, которая никогда не была написана. Теперь дверь превратилась в стену. Может, это хорошо. Может, лучше, что люди не знают.
Какая замечательная причина быть на проигравшей стороне.
***
– Это так не похоже на моего отца, – сказала Лиза, когда мы гуляли по берегу. – Я знала, что он любит эту книгу, «Космическое сознание», но мне и в голову не приходило, что у него были все эти сумасшедшие идеи об эволюции и прочем.
– Похоже, такие вещи человек в его положении хотел бы сохранить в тайне, – сказал я.
– От собственной семьи?
Я не ответил. Она знала, что мне не стоит задавать личных вопросов, поэтому когда я не ответил, она не стала настаивать.
– Вы с ним согласны? – спросила она.
– В чём?
– Во всём.
– Я не вижу ничего, с чем можно не согласиться. То есть, это похоже на теорию сумасшедшего заговора, но я не вижу ни одной особенной ошибки в рассуждениях вашего отца. ЛСД определённо было тем, чем он говорил – факты говорят за это, если не обращать внимания на неистовые поношения Министерства Пропаганды и Дезинформации Майи. Любой, кто способен видеть, увидит сам. Человечество определённо функционирует на очень низком уровне сознания, так что единственное направление – вверх. Ясно, что есть элемент риска…
– Значит, вы с ним согласны.
– Как упражнение в «теории царства сна» это было интересно, к тому же принесло пользу книге. Кроме этого… – я повесил это в воздухе.
– Кроме этого что?
– Кроме этого ничего. За исключением того, что это послужило книге, мне это было не очень интересно. Ваш отец это понял.
– А-а, я забыла, – произнесла она саркастически, – всё это только сон. Для вас нет ничего личного. Ничто не имеет значения.
Несколько минут мы шли молча.
– Извините меня за мою вспыльчивость, – сказала она.
– Скажите, что хотите сказать. Сейчас как раз время.
– Окей, ладно, значит, это правда? Ничто для вас не имеет значения? Нет ничего важного? Ничего хорошего или плохого, лучшего или худшего?
Знаю, для неё всё это очень личное, но она права: для меня нет ничего личного. Если бы мне пришлось выбирать между эрой просветления и ледниковым периодом, я подбросил бы монету. Это было бы как пойти в кино и выбирать меду двумя фильмами: возвышение человечества налево, истребление человечества направо. В каждом из них есть свои прелести, и каждое было бы неплохим развлечением, будь то в кино или в реальности, но стоя перед таким выбором, я, вероятно, лучше пошёл бы прогуляться.
Мы молча брели несколько минут, прежде чем она снова заговорила.
– Значит, это была неудавшаяся революция, так мой отец это видел?
– В сущности, да. Он пошутил однажды, что если хочешь низвергнуть верховную власть, не стоит посылать для этого пацифистов или детей цветов. Он хотел открыть дверь, в этом была цель – свободный и лёгкий доступ для каждого. Из этого следовало, что существующая парадигма будет свергнута, но на этом он не заострял внимания.
– Я всё время слышу: свободный и лёгкий доступ, – сказала она.
– Для каждого, – добавил я. – Свободный и лёгкий внутренний доступ для каждого. Именно так говорил ваш отец.
– Окей, а это к чему, я имею в виду, почему надо было говорить именно так? Это кажется очень нарочитой фразой, почти заумью.
– Ваш отец придумал эту фразу, имея несколько вещей на уме. Не так-то просто принять позицию в защиту наркотика в наш век, особенно если он так эффективно демонизирован, как кислота. Ваш отец стремился предотвратить неизбежные коленные рефлексы, насколько это было возможно.
– Кислота, – она вздрогнула. – Боже, даже не верится, что мы говорим об этом.
– Именно такую реакцию он и имел в виду. Он не знал о каких-либо проблемах с ЛСД. Он полагал, что с всё нормально.
– Да?
– Я не нашёл никаких проблем, но, как я сказал вашему отцу, если бы и нашёл, мне было бы всё равно.
– То есть?
– То есть… – я сделал паузу, желая ответить осторожно и правильно здесь, на остром краю, – если бы я отвечал за воплощение этой мечты, я допустил бы очень высокий уровень потерь. Так же, как и для собственного освобождения, я был бы очень терпим к риску. Очень. Хотя всё это только теоретически – реальная отрицательная сторона здесь, по-видимому, совсем незначительна.
– Но он говорил лично с вами. Зачем такой осторожный язык? Это не в его духе – быть таким сдержанным, а вы, кажется, симпатизировали его взглядам.
– Думаю, он писал свою книгу в голове несколько десятилетий. Возможно, вы даже найдёте записи или черновики среди его вещей. Его идеи были довольно хорошо развиты. Он тщательно подбирал слова, чтобы определить стандартный образ. Он говорил не о возрождении хиппи, не об обновлённом тестировании правительства или о лучшем университетском образовании, он говорил о неограниченном доступе к обычно недоступным измерениям психики, и критерий, на котором он остановился, как на ясном стандарте, был свободный и лёгкий доступ для каждого. ЛСД удовлетворял этому стандарту, всё остальное – нет.
– Правда? Больше ничто?
– Эта фраза вашего отца хороша тем, что она ставит очень узкие рамки. Она исключает множество других наркотиков, средств и аналогов. Она также исключат другие методы для достижения расширенных состояний сознания. Например, есть дзен мастера, специалисты по медитации и духовные гуру, которые заявляют, что ЛСД искусственно и что их собственные патентованные методы это единственно верные, действительные и надёжные виды внутреннего доступа, что-то типа того.
– И это обоснованно? То есть, как это можно узнать?
– Не могу осмелиться говорить от их имени, но я бы сказал, что у них был шанс, но они никогда не могли достичь ничего близкого к заявленному идеалу вашего отца. По-моему, свободный и лёгкий доступ для всех и каждого делает все религии, философии и духовные учения мгновенно недействительными и бесполезными, и скатертью дорога. Это выводит их из игры, в которой они на самом деле никогда не были.
– А ЛСД действительно это делает?
– Мне не удалось доказать обратного.
– И религиозные и духовные группы нашли это угрожающим?
– Некоторые, в самом деле, нашли. Если химический мистицизм означает, что можно затащить любого бездельника с улицы после завтрака и дать ему испытать полноценное состояние божественного сознания до обеда, тогда правила меняются. Методы доступа, которые они защищают, требуют десятки лет преданности, посвящения и лишений, без серьёзных гарантий на успех. Вы бы предпочли запрыгнуть в шлюпку и грести через Атлантику, не взирая на ужасные невзгоды, борьбу и почти гарантированную неудачу, или сесть в самолёт и сегодня вечером быть в Париже? В любом случае ваш отец обошёл весь этот вопрос, определив стандарт как свободный и лёгкий доступ для всех. Когда вы формулируете таким образом, вы мгновенно сметаете всех остальных со стола. Это не оставляет пространства для обсуждения или спора.
– А что насчёт вредных последствий, о которых вы слышали?
– От приёма ЛСД? Никто из нас не слышал ни о чём достойном упоминания. Множество анекдотических отчётов, тактика запугивания, проблемы с расстроенными или неуравновешенными людьми, с безответственным использованием, с использованием в неподходящих условиях. Без сомнения, мы говорим об очень мощном веществе, способном за несколько часов коренным образом изменить представления человека о реальности. Наверное, было бы благоразумно подходить к нему с некоторым уважением.
– Правда?
– Слушайте, я не эксперт и не сторонник ЛСД, это вообще не моя тема, но я скажу вот что: я много часов провёл в библиотеке вашего отца, большая часть материала которой касалась анти-ЛСД, и я был не в восторге. У меня хороший нюх на фуфло, и анти-ЛСД материалы пахли именно так. Теперь вы владелец этой библиотеки, так что сами можете посмотреть, если вам интересно, но не думаю, что вы найдёте много об отрицательной стороне действия ЛСД при надлежащем использовании, кроме страшных путешествий.
– Но ведь они могут быть довольно жуткими, не так ли?
– Думаю, да, но, похоже, это больше зависит от вашего внутреннего мира, а не от средства, которое доставило вас туда. Ваш отец говорил, что нельзя обвинять ключ, если вам не понравилось то, что оказалось за дверью.
– Просто для ясности: ваш отец не говорил не о каком-то новом и захватывающем развлечении, которое мы могли бы добавить к нашему сегодняшнему списку развлекательного времяпрепровождения. Он говорил не об эскапизме, как наркотики употребляются на западе. Он говорил о возвращении нашего врождённого права, нашего священного наследства. Это немного забавно, но в «1984», говорится об обществе мира, братства, равенства, которое могло быть создано, но не было. «Рай на земле был дискредитирован в тот момент, когда стал осуществимым». Вот о чём говорил ваш отец. Рай на земле занимал его воображение, и он был дискредитирован именно в тот момент, когда стал осуществимым.
***
Мы молча шли. Я размышлял о двух версиях трансформированного человечества, которые мне довелось рассмотреть за последние несколько месяцев – взгляд Боба, что люди могут совершить этот переход самостоятельно с помощью техник и реализации, и взгляд Фрэнка, что ЛСД это ключ, способный отворить дверь для каждого. Совершенно безосновательные взгляды Боба, которые Брэтт называла бредом сивой кобылы, были призваны успокоить духовное волнение, и возможно, немного подзаработать, приняв красивую позу. Фрэнк начал с утопического идеала, основанного на книге Бёкка, и смело последовал за фактами, куда бы они ни вели. Идея Боба это юношеский вздор, а идея Фрэнка правдоподобна хотя бы в теории, но похожи они в том, что ни одна из них никогда не станет реальностью.
Да и не очень-то хотелось. Это естественно, что мы хотим чего-то лучшего, но из этого не обязательно следует, что мы знаем, каким оно должно быть, или что мы должны его получить. Если бы мне пришлось выбирать победителя в этом соревновании идей, это не был бы Фрэнк или Боб, но Лиза. Джо Бэнкс, а не Тим Лири или Далай Лама. Один человек делает прорыв, проводит черту. Самое лучшее на свете происходит не в группах или сообществах, но в индивидах.
Интересно отметить, что взгляды Боба, вероятно, будут хорошо приняты, а сбалансированные и обильно задокументированные взгляды Фрэнка могли привести к краху его карьеры и изгнанию из общества. Ай да Майя.
***
– Почему вы так сосредоточены на негативном материале? – спросила Лиза. – Вы разве не пытаетесь написать о золотом ключе или золотой двери и всё такое?
– Нет, не совсем. Это больше принадлежало вашему отцу. Он хотел сконструировать что-то вроде квазиакадемического документа, целью которого было перевернуть мир. Меня не нужно было ни в чём убеждать, я не был так уж заинтересован. Меня интересовало то, как быстро и эффективно захлопнулась эта дверь. Работа Майи. Мне интересна необузданная мощь и хитрость страха. Я пишу книгу не о том, насколько прекрасно расширенное сознание – таких множество. Я хочу рассмотреть, насколько велик враг пробуждения. Интересно наблюдать Майю в людях, в эго, но было действительно полезным изолировать и наблюдать реакцию Майи на эту очень мощную угрозу её власти. Не тысячи лет назад в чужой земле, когда никто ничего не записывал, и приходится распутывать абсурдную мифологию, но несколько лет назад, прямо здесь, задокументировано с каждого угла до энной степени. Это как ветвь антропологии, специализирующаяся на понимании эго и его восхитительного таланта самосохранения. Развлечение для меня и польза для третьей книги. Всё благодаря вашему отцу.
– Я начинаю думать, что он и в самом деле был немного чокнутым.
– Может быть и так, только я обнаружил, что в период шестидесятых существовали сотни так называемых визионеров, но по сравнению с вашим отцом они были в основном очень мало думающими и недальновидными. Мне, жаль, что ему так и не удалось написать «Космическое сознание – 2». Не думаю, что книгу хорошо приняли бы в мире, но это было бы отражением мира, а не вашего отца или его главной темы.
***
Мы говорили с Лизой о том, где она будет после, куда несёт её жизнь, кем она теперь становится, и на что всё это будет похоже. Она испытывала интерес к своему будущему, колебавшийся от беспокойства до возбуждения.
Она чувствовала себя бездомной, чего она никогда раньше не ощущала. Ей казалось, что решение в том, чтобы найти дом, а я пытался помочь ей увидеть, что решение в том, чтобы обрести комфорт, не имея дома, или быть дома везде. Она хотела вернуться туда, откуда пришла, и ей не нравилось слышать, что такого места нет.
Её отец и я говорили о такого рода трансценденции в бездомность в отношении ЛСД и подростков шестидесятых. Как можно удержать их на ферме, после того, как они побывали Богом? Внезапно людей выкидывало из их мирской реальности в фантасмагорические сферы гипер-осознанности, и они пускались в плавание.
«Куда я дальше направлюсь? – многие, должно быть, спрашивали себя в моменты тишины. – Я уничтожил один мир, и что теперь? Очевидно, я не вернусь в школу, чтобы стать бухгалтером, инженером или адвокатом теперь, когда я знаю, вне всяких сомнений, что мои родители называли жизнью просто дешёвую игру теней, так куда мне идти?»
Им нужно какое-то понимание этого нового уровня реальности, в котором они оказались, какая-то структура, внутри которой они могли бы найти убежище и ассимилировать свой трансперсональный, транс-человеческий, транс-всё-на-свете опыт, и они не находят никаких руководств высшего сознания на маминых с папой книжных полках. Их катапультировало так далеко за пределы парадигмы их родителей, что они стали существами с новым и не имеющим прецедента устройством бытия. Назидание Тимоти Лири «включись, настройся, выпадай» вело в точности в никуда. Выпасть было нетрудно. Трудность состояла в том, что когда ты выпадаешь из одной вещи, ты должен впасть в другую, а другой вещи нет. Городские парки, ночлежки и автобусы «Фольксваген» не создают обитаемой парадигмы. Новый социальный слой нуждающихся мистиков и тротуарных гуру определённо не смог бы долго просуществовать.
– Это совершенно уникальное событие в нашей истории, – говорил Фрэнк. – Где ещё можно встретить что-либо подобное в анналах человеческого сознания? Джинн вылез из бутылки, и на короткое время свободный и лёгкий доступ для всех был реальностью. Не долго, но он был, появлялась новая религия с подлинными, а не символическими, святынями. Но потом джинна запихнули обратно в бутылку, на которой написали «яд» и закопали так глубоко, что пройдёт много поколений, прежде чем её снова обнаружат.
Один из вопросов, которые мы с Фрэнком обсуждали, был, где они теперь? Теперь, глядя на всё это с перспективы времени, куда все они делись?
Обратно на ферму, заключили мы. Куда же ещё? Им пришлось вернуться в кукушкино гнездо, снова влиться в комбинат, снова быть поглощёнными стадом. Как Сайферу, предателю в «Матрице», им пришлось подлизываться, чтобы вернуться обратно, и привести в порядок свои воспоминания. Однажды ночью Фрэнк говорил целых два часа о памяти и о том, как мы в собственной голове пересматриваем историю. Я помню, что в то время это звучало как изменчивость прошлого. Большой Брат имел способность навязывать себя жителям Океании. Возможно, Майя имеет такую же способность. Я помню, что думал об этом, или мне только кажется, что помню.
Но не все новоявленные божки подверглись репатриации. Некоторые нашли приют и общение в меньших сопутствующих стадах, свободно объединившихся под всеобъемлющим знаменем «Нью-Эйдж», но это было просто приятной суетой – все овцы в районе стада, не важно насколько далеко зашедшие, по-прежнему являются частью стада. Майя – хороший пастух, немного она потеряла голов, если вообще потеряла.
– И вот теперь, – говорил Фрэнк, – когда сорок лет спустя мы смотрим на это, что мы видим? Некоторые признаки импульса, повлиявшего на мир, несколько второстепенных революций – феминистская, сексуальна, расовая – но никакого нового мира из этого не получилось. Это не смогло пустить корни. Не было никаких шансов.
5 комментариев