Служба

Служба

Она позвонила и пригласила на Пасху. На десять утра. Тогда, когда уже можно будет отмечать.
После, перезвонила ещё раз, и сказала что если есть желание, можно приехать на ночь, посмотреть саму службу.
«Делать нечего»… «Почему бы не поехать»… «Какое-то действо, да и общение; всё же веселее чем у себя»…

В юности, этими ночами пили. Повод, «принято так»…

Ехать нужно было чёрт знает куда, на окраину города.
Он ждал минут сорок свою маршрутку, только для того, чтобы выйти не на своей остановке, а гораздо раньше… Хорошо что ехал не на последней, иначе не было бы у него в этом году «пасхи»…
Днём было по летнему жарко, поэтому поехал в одной футболке.
Уже в дороге понял, что ночью, на этой «службе» будет мёрзнуть.
Она по телефону «вела» дворами к своему дому.
Один поворот, второй, третий, неизвестно сколько, и вот, внезапно, в сумерках, вдали, она стоит посреди дороги, как приведение, в своих белых одеждах.

Двухэтажный коттедж. Повезло что остальные квартиросъемщики, на праздники съехали. Такая масса комнат, и все свободны…
Единственное, что из мужского тёплого нашёл, это оставленная на вешалке телогрейка охранника с фирменным знаком на спине.
«Хорошо что чистая»… «В ней и пойду».
— «Только ты учти, пробыть там придётся где-то часа два».
— «Ну что, два так два»…
До выхода оставалось минут пятнадцать. Он успел выпить чая, чтобы согреться; при этом подумав, что на самом деле, следовало бы перед всей этой «службой» выпить вина…
Из того что надо было святить, она дала ему паску. Сама, в аккуратной корзинке, понесла остальное.

Минут пять дворами, и вот он, — Храм.
Обычная для окраины города, «среднестатистическая», невысокая церквушка…
Пол двенадцатого, «начало».., людей собралось уже достаточно.
Зал в котором проходит «мероприятие» в подвале, но всё равно тепло. «Можно было не одевать эту фуфайку».
Все возраста здесь. Многие с детьми. Видно что многие, почти все, друг друга знают. Действительно «Приход»…
Этим, окраина отличается от города.
«Двор», «община», «мир»… Всё по прежнему, даже в 2013 м… Несмотря на иномарки у церкви, на иногда встречающуюся современную пестроту в одежде… Едва перешагнув церковный порог, едва спустившись в этот подвал, личное теряется… Община.
Это специфическое «целое», обаятельно и незаметно включающее тебя в себя, замечаешь даже тогда, когда чужой, «залётный», когда в гостях…

«Понятно что интересно, понятно что никогда не был»… «Но два часа»… «Хух»… «Не больше бы»…
Там, куда все смотрели, постоянно что-то происходило. Он не отслеживал, ни символизма, ни порядка всего происходящего «представления». Подумывал о времени… «Сколько ещё придётся»…
Простояв так минут сорок в надежде найти для себя «что-то интересное», вышел на улицу.
Там были дети, ожидающие своих родителей. Лица радостные, праздничные, конечно без понимания самого праздника.
Только у самого старшего, лет 14 ти, было это подростковое недовольство, отвергающее праздничную наивность как старших, так и младших. Со своим недовольным, торопящимся лицом, он, то и дело подходил к окну, с мыслью «когда уже»…
В сумерках ночного, церковного двора, он увидел котёнка. Тот, прогуливался у входа в здание, разглядывая своими огромными глазами скопившихся в праздничную ночь людей.
Когда этот пушистый комок любопытства оказался на вытянутую руку, он не мог её не вытянуть что б его не погладить. Тот остановился, отдавшись ласкающему движению, выгнув дугой спину, растопырив шерстку и подняв свой пушистый хвост.
Спустя мгновение, он мигом одёрнул руку… От неожиданности и испуга… На шее зверька, спереди, чуть ниже мордочки, его пальцы случайно задели спрятавшуюся в шерсти огромную опухоль…
«Странно, маленький, и уже больной»…

Она, всё это время стояла на том же месте.
Пройдя, через стоящую уже на ступенях толпу, он стал на «своё место», рядом с ней.
Отличалось ли чем-то, происходящее сейчас, от того что было… Неизвестно и непонятно… Как будто одно и то же…
Интерес, да и бодрость, нуждаются хоть в каком-то понимании.
Он пытался «зацепиться взглядом», вниманием, за что-то из происходящего. Чтобы включиться в сюжетную линию, а не просто стоять, ждать, скучать…
Ничего не получалось. Взгляд скользил как будто по плоскости, не умея охватить даже одну из ходящих там фигур…
«Одно и то же»…
Время от времени, с коротким интервалом, постоянно, повторялись какие-то фразы, какой-то речитатив…
Толпа молча стояла, смотрела, слушала… Иногда шептались… Иногда, кратко, звучал чей-то телефон… Сразу выключали.
Он тоже стоял, смотрел, слушал… Внутри, какая-то тишина…
При этом, какая-то «назойливая» часть его, всё равно, настойчиво продолжала поглядывать на «внутренний циферблат», отсчитывающий сколько он уже здесь стоит, и сколько ж ещё, примерно, это всё может продолжаться…
Судя по всему, и по всем, он был здесь единственный в статусе «за компанию»… Похожая ситуация была у детей, с их статусом «с родителями»… Разве что для них, несмотря на непонимание, всё это было окутано ореолом праздника.
Для него же, весь ореол, сжался, материализовался, до той пары бутылок, стоящих у неё дома, в холодильнике, и ждущих его скорого возвращения отсюда…

Чтобы «победить» эту ночь, нужно было дозировать время, разбить его на «сеансы»… Сорок минут здесь, потом улица.
Полудрёма, полу стойкость, полу тупость…
На исходе каждого из таких «сеансов», наступала полная отрешённость; только циферблат перед глазами, говорящий что «возможно уже скоро»… И лишь улица позволяла взбодриться, оживиться, «прийти в себя».
На улице, он увидел тех самых детей, которые участвовали в «службе». В тёмном, церковном дворе их стайка появлялась то там то сям, светясь своими длинными белыми нарядами.
С интересом подошёл к детям: «Вы были на службе. Как вы называетесь?»
— «Пономари», ответил мальчик.
Мужик, лет 50 ти, похожий на церковного сторожа, или просто «заботливый», увидев что какой-то не местный, немолодой человек в фуфайке охранника, подошёл к детям и что-то им говорит, направился к ним. «Мало ли что»…
— «Что Вы спрашиваете? Может туалет?»
— «Да нет… Увидел, просто, детей, которые принимали участие в службе… Интерес был, как называются они в этой церковной иерархии… Говорят, пономари».
— «А Вы я смотрю не местный?» С маской приветливости и скрытой подозрительностью спросил мужик.
— «Пригласили на праздник».
— «А кто?» «Кто-то из наших?»
Он понял что будет долго объяснять: «Это девушка, которая сама недавно здесь сняла жильё...», и т.д… Поэтому ответил кратко: «Да.»
С каким-то внутренним вопросом, мужик запнулся. Наверное не решаясь спросить: «Кто именно?»
Не став ждать продолжения этого ненужного диалога, он пошёл себе дальше, гулять по церковному двору. Коротать время и прогонять сон…
«Да, двумя часами тут не отделаешься»…
Сразу за храмом был лес. Ночной лес. Хороший контраст.
Он остановился прямо на невидимой линии, между территорией храма, и ночным лесом. Шаг вперёд, и ты там, в этой чёрной, живой мгле.
Стена тьмы, с едва заметными очертаниями стоящих вблизи деревьев…
Странно, но ночной лес был чрезвычайно жив. В нём стоял невероятный птичий гомон. Самые разные голоса, насвисты, напевы, о чём-то вели свой ночной «базар», ночной разговор…
«Интересно, есть ли днём в нём такая жизнь»…
Немного послушав, он решил снова зайти в церковь… «Постоять ещё»…

Она, неподвижно «созерцала» всё происходящее… Всем своим существом.
Здесь не было наглядной разницы, понимает ли она, отслеживает ли всё, или просто присутствует в эпицентре действа.
Наверное, в данном случае это означало одно и то же.
Он стоял как истукан рядом. Иногда, от скуки разглядывая окружающую «публику»…
Отстранённо наблюдал, в голове крутилась всякая дребедень…
С определённой, продолжительной цикличностью, нараспев, раздавались, как своеобразные, длинные мантры, эти заклинания, взывания, молитвы…
Он стоял, «присутствовал»…
Его внутреннее состояние было какой-то смесью чёрствости от непонимания, подступающей сонливости и усталости, с едва уловимым чувством долга от данного ей слова простоять здесь до конца. Сонливая, тупая стойкость…
Все те, что были вокруг, слились со всем происходящим… Произносимое, в своей цикличности, накрывало поочерёдными, ритмичными волнами, пропитывало, проходило сквозь них всех, ставших чем-то одним, не встречая совершенно никакого препятствия, никакой зазоринки.
И только он один стоял как истукан…
Внутренние толчки, импульсы, напоминания себе о бодрствовании случались всё реже. Он постепенно вволакивался в ту форму сна, которую иногда бываешь вынужден себе позволить, при невозможности перестать стоять.
Слегка затуманенная пелена застилала ему глаза…
Тяжесть… Уход… Сон.., и…

Из того что было, больше ничего не было… И в то же время, главным стало только то, что «было»…
Между «тем» и «этим», не было совершенно никаких промежуточных звеньев и переходов. «Оно» возникло, а точнее «открылось», сразу, тотально, и всё.

«Материя», этой, открывшейся ему «иной реальности», «иной вселенной», была чем-то подобным «маслу», которым пишутся картины, и в то же время, чем-то, желающим быть названным «жидким пламенем», «живым огнём», имеющим своей внутренней, аутентичной целью — «творить», «превратить», и конечно «показать», некий, разворачивающийся изнутри себя, в высшей степени целесообразный и закономерный процесс.
Нечто, включающее в себя особенности плазмы, краски, огня;
того, к чему можно было прикоснуться, во что можно было войти, чем можно было умыться, осветиться, испить; чем имело задачей Стать.

Происходящее сейчас, в подвале этого храма, было не просто главным, нет, оно было единственным, что вообще когда-либо, и где-либо Было. Вне его, не было и не могло быть, ни иных храмов, ни иных вселенных.
Всё мироздание в своей временной и пространственной бесконечности развернулось перед его глазами.
Такое впечатление, что он, в отличии от всех остальных, «непробиваемый», не понимавший всего докатывавшегося до него, того, на границе, на поверхности чего был, оказался, без необходимого предварительного понимания, прикосновения, заброшен в самое сердце происходящего сейчас…
Если судить о времени, то ход его «здесь», никоим образом не касался, не пересекался, и конечно же не совпадал с тем временем что осталось «там»… Возможно, «экскурс сюда» вообще не измерим какой-либо временной длительностью того, протекающего «там».

Всё, открывшееся ему, было динамичным, «процессуальным».
С одной стороны, это было движение поступательно расширяющегося спектра его взгляда, охватывающего всё новые и новые измерения, грани и пространства, этой, вместившейся в стенах церковного подвала бесконечности.
С другой, это было невероятно гармоничное, творческое движение, преобразование всего бесконечного целого, по цепи перетекающих из одной в другую волшебных метаморфоз.
Всё таки, эту картину нельзя было назвать ни статичной, ни динамичной, потому что, в ней всё говорило о том, что её структурность совершенна и вечна, но в то же самое время, её главным, «несущим», структурным элементом, её центральной осью, было Событие…
И этим событием, этой «несущей осью» всего, было — СМЕРТЬ И ВОСКРЕСЕНИЕ БОГА!

Это была вечность, это было навсегда, но в то же время, это было Событие, наступившее «Однажды», и при этом «Во Всех Временах»…
Кажущееся «здесь» противоречивым, «там», это было в абсолютной степени целесообразным, реальным, гармоничным.

Конечно, он был знаком с интеллектуальным пониманием традиции, был неплохо начитан в области «традиционализма», «мифологического мышления», «истории религий», и т. д., и было прекрасно то, что эта, рациональная, накопительная часть его, не осталась «там», а была с ним «здесь», что позволяло «сравнить», «сверить», «то», прочитанное и абстрактное, с «этим», — огненным и живым.
Но «здесь», более не было какого-то «язычества», лежащего по другую сторону от какого-то «монотеизма»; не было какого-то «креационизма», абсолютно отличного от какого-то «манифестационизма»…
Здесь было Всё. И всё было Одно.
Одно, в своём невероятном структурном множестве и богатстве.
И если раньше, он, совершенно не мог понять, каким образом и где, вселенные Ньютона, Эйнштейна, Планка, и т. д., соединяются с не менее реальной вселенной Мифов и Богов, то «здесь», опять же, это всё было на своих местах, уровнях, в совершённом, многогранном, едином целом.

Либо ему не достало необходимой воли, сосредоточиться и удержать всё своё внимание «здесь», либо, это и должно было открыться ровно настолько, но он страшно сожалел о том, что «ещё совсем чуть чуть», и можно было запомнить всю эту структурность, все эти переходы; если и не всё, то постараться самое интересное и самое главное…

«Событие», как структурная несущая ось.

Вселенные солнечных ветров, квантов и гравитаций, на оси Смерти и Воскресения Бога.

«Однажды», и «Во Всех Временах».

Пламя, Краска, Плазма, Киноварь, Вино…

Он вышел и присел на улице. Стараясь изо всех сил не позволить возобновиться обычному, банальному потоку мыслей, «внутреннему диалогу» или как там его… Стараясь, насколько это возможно, ещё побыть «там», или хотя бы в памяти о «там»…
Однако, в его распоряжении осталась лишь сумма «зафиксированных», «сфотографированных», ярких картинок, с каждой секундой теряющих в своём цвете, в своём огне, тускнеющих прямо на глазах, как чешуя прекрасных рыб, выловленных сетями из океанской бездны;
и невероятная, разлившаяся напоследок по всему телу эйфория.
Дети, взрослые, автомобили, ночной лес, это всё, снова было перед его глазами, однако, несмотря на прошедшее после «события» время, всё было совсем не так как «до»… С ним произошло то, чего до этого никогда не было…
Всякое бывало, и случалось, но не «это», и не «такое»…

Он прогулялся по дороге, в сторону от храма…
Из остановившегося автомобиля, вышел, сверкающий своей улыбкой молодой человек в костюме, судя по всему офисный сотрудник.
Спросил где церковь. Вернувшись «сюда» и попросив повторить вопрос, он показал.
Ночь перевалила уже на ту сторону, на которой где-то, немного дальше, должен был располагаться рассвет.

Она, по прежнему была там. Как ни в чём ни бывало… На своём месте и в своём платке. Стояла твёрдо и смиренно, как солдат на своём посту. Её нельзя было отвлечь, с ней поговорить… Можно было только ждать.
Те «два часа», о которых она предупреждала, уверенно превращались в пять с половиной часов нахождения здесь.
Отличалось ли «представление» сейчас, от того, которое происходило 3 — 4 часа назад, он по прежнему не понимал и не замечал.
«Внутренний циферблат», теперь, не возникал уже так назойливо и часто, как первые пару часов. Просто теперь он знал, что достаточно «вознаграждён за свои труды».
Да и, уже было ясно что осталось от силы полтора, максимум два часа…
Больше ничего не ждал. Разве может «то», скупое на года, на десятилетия, а иногда и на века, «открыться», «явиться», здесь, в течении одной ночи несколько раз…
Он стоял посреди молчащей, иногда пошевеливающейся толпы, по прежнему обращённый лицом в сторону однообразной, многочасовой монотонности…

Неизвестно, насколько подходит это слово, но то, что «пришло» сейчас, так же пришло «извне».
Для того, чтобы ещё раз вызвать расположение, такого щедрого к нему в эту ночь «иного», от него снова не потребовалось никакого другого труда, как просто стоять, молчать и смотреть.
Это не было «видением», но это было «знание».
Подобно «тому», «это», так же не допускало возможности наличия чего бы то ни было ещё за стенами этого подвала. Не просто «такой степени важности», но наличия как такового.
Здесь было главное, и здесь было всё.
Но сейчас, эта «событийная», несущая ось всего, проходила через центр Его собственного существа.
Теперь, он не был зрителем, имеющим счастье получить возможность увидеть подлинную и огненную «сердцевину» всего остального мира. Нет. Он сам был центром, и он был осью.
И главным, несущим «событием» мира, было событие Его собственной биографии.

«ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ, СОБРАЛИСЬ ЗДЕСЬ НА МОИ ПОХОРОНЫ; И Я ВМЕСТЕ С НИМИ».

Возможно, здесь не было места «видениям», как раз потому, что «объектом явления» теперь был он сам, а «видеть себя» это и означает — переживать, чувствовать, «Знать».
К тому же, отличие второго «открытия» от первого, было в том, что, тогда он созерцал «реальность мира», то есть его «Данность», а только её и возможно «видеть».
В этот же раз, «данность» совпадала с «заданностью». Это была «правда о будущем», но при этом «уже состоявшаяся»; не предусматривающая «ошибки» или «обхода», но всё же — «Заданность», его собственной биографии.

Когда, после периода оцепенения, сопровождаемого взглядом вовнутрь и одновременно вовне (ведь все они сюда пришли по Его поводу), наступило время эйфории, внезапно включилось воображение.
Воображение, или…
Просто наивная попытка «перелить» переживание и чувство в серию картинок, как бы «доиграть» всё самому; или всё же…
Ведь здесь не было ясных переходов где «иное» а где уже «своё»…
Поэтому, осталось тут неясным, «он видит то что будет», или «то что хочет видеть»…

Похоже на осень. Серо.
У огромного, серого, правительственного здания остановился легковой автомобиль.
Из него вышло три человека.
Все трое в форме МВД…
Все трое, направились к различным подъездам здания; у каждого из которых вооружённая охрана, в подобной форме.
Первый, вошёл в здание нормально, без малейшей заминки.
Однако у следующего, на его входе, попросили документы…
Он остановился.
Спокойно, но при этом слаженно и быстро, достал из висящей на бедре кабуры пистолет, и… поднеся его ко лбу проверяющего, немедленно выстрелил.
После чего «видение» оборвалось…

Конечно, уже после, в деталях вспоминая это, он не мог не вспомнить своё ярчайшее детское впечатление…
Это была одна из самых мощных эстетических провокаций в его жизни; в одном из советских фильмов «про бандитов», — те, идя «на дело», переоделись в строгую милицейскую форму.
Конечно, она не могла на них сидеть опрятно, а эти наивные фуражки смотрелись несуразно и немного смешно на поджарых, хищных лицах… Но, эти люди, со своими холодными, волчьими, беспощадными намерениями, в форме банальной советской милиции…
Это было что то…

Понятно, что в том что он «увидел» сейчас, содержание совершенно иначе расходилось с формой… Но всё же…
…

Вокруг него стоял смех…
Толпа расступилась, создав тесный проход… По нему шёл священник, со своим сопровождением.
Что-то, похожее на огромную кисть, он опускал в подносимый ему сосуд с холодной водой. И после этого, повторяя нараспев свои мантры, заклинания, молитвы, щедро и бесцеремонно обрызгивал этой водой всех окружающих…

Всех возрастов, всех сословий, всех одежд, стариков и детей, «серьёзных» и алкашей, бедных и богатых, — этот смех, говорил о том, что сейчас они все Дети, и о том, что сейчас они все Одно.
Они смеялись, заливались смехом с того, кому больше всех иных досталось этой холодной воды; а тот, обернувшись на них, смеялся не меньше ихнего…
Они смеялись от радости, что выстояли до конца всю эту «службу», и что теперь, пойдут праздновать свою победу и свою радость…
Они смеялись, чтобы обнажить своё вечное детство, и свою вечную общность…
И насколько бы разными они не были, приходя сюда во все времена, этот «итоговый», «завершающий» смех, будет всегда -смехом целого и смехом детей, неизменно проходя сквозь века.

Только он один, был, как никогда серьёзен, сосредоточен, и погружён в самого себя.

На его лицо и открытую шею, гроздьями брызг упали капли ледяной, обжигающей, бодрящей воды.
За окном наступал рассвет.

Игорь Головченко