Литература

Буква Я

Всем известно:
Буква Я
В азбуке
Последняя.
А известно ли кому,
Отчего и почему?

— Неизвестно?
— Неизвестно.
— Интересно?
— Интересно! —

Ну, так слушайте рассказ.
Жили в азбуке у нас
Буквы.

Жили, не тужили,
Потому что все дружили,
Где никто не ссорится,
Там и дело спорится.

Только раз
Все дело
Стало
Из-за страшного скандала:
Буква Я
В строку не встала,
Взбунтовалась
Буква Я!

— Я, —
Сказала буква Я, —
Главная-заглавная!
Я хочу,
Чтобы повсюду
Впереди
Стояла
Я!
Не хочу стоять в ряду.
Быть желаю
На виду!

—Говорят ей:
— Встань на место! —
Отвечает: — Не пойду!
Я ведь вам не просто буква,
Я — местоимение.
Вы
В сравнении со мною —
Недоразумение!
Недоразумение —
Не более не менее!

Тут вся азбука пришла
В страшное волнение.
— Фу-ты ну-ты! —
Фыркнул Ф,
От обиды покраснев.
— Срам! —
Сердито С сказало.
В кричит:
— Воображала!
Это всякий так бы мог!
Может, я и сам — предлог! —
Проворчало П:
— Попробуй,
Потолкуй с такой особой! —

Нужен к ней подход особый, —
Вдруг промямлил Мягкий Знак.
А сердитый Твердый Знак
Молча показал кулак.

— Ти-и-ше, буквы! Стыдно, знаки! —
Закричали Гласные. —
Не хватало только драки!
А еще Согласные!

Надо раньше разобраться,
А потом уже и драться!
Мы же грамотный народ!
Буква Я
Сама поймет:
Разве мыслимое дело
Всюду
Я
Совать вперед?
Ведь никто в таком письме
Не поймет ни бе ни ме!

—Я
Затопало ногами:
— Не хочу водиться с вами!
Буду делать все сама!
Хватит у меня ума! —
Буквы тут переглянулись,
Все — буквально! — улыбнулись,
И ответил дружный хор:
— Хорошо,
Идем на спор:
Если сможешь
В одиночку
Написать
Хотя бы строчку, —
Правда,
Стало быть,
Твоя!

— Чтобы я
Да не сумела,
Я ж не кто-нибудь,
А Я!
…Буква Я взялась за дело:
Целый час она
Пыхтела,
И кряхтела,
И потела, —
Написать она сумела
Только
«…яяяяя!»

Как зальется буква X:
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! —
О
От смеха покатилось!
А
За голову
Читать дальше →

Точка всегда обозримей в конце прямой.
Веко хватает пространство, как воздух — жабра.
Изо рта, сказавшего все, кроме «Боже мой»,
вырывается с шумом абракадабра.
Вычитанье, начавшееся с юлы
и т. п., подбирается к внешним данным;
паутиной окованные углы
придают сходство комнате с чемоданом.
Дальше ехать некуда. Дальше не
отличить златоуста от златоротца.
И будильник так тикает в тишине,
точно дом через десять минут взорвется.

Как-то с полгода назад было у меня унылое настроение. Ну как это бывает: одно, другое, третье, четвертое… И тут — совершенно случайно, разумеется! — приятель предложил книгу Виктора Олеговича «Трансгуманизм. инк». К Пелевину я тогда поостыл: всё одно и тоже, но начал читать.
В общем, давно я так не смеялся и не радовался. Слово «смеялся» не подходит, скорее, «наржался». Пелевин ухитрился — на мой взгляд — взлететь над своим творчеством последних лет десяти. И язык, и сюжет, и юмор его неподражаемый, и мудрые мысли…
И — моё субъективное мнение — книга очень и очень добрая, несмотря на странный мир, который он «построил». Очень добрая.
Да уж… многих, наверное, Виктор Олегович поддержал и развлёк этой книгой.

Читать онлайн
Читать дальше →

Жил дед с семьей: первая его жена умерла, остался он с дочкой, но на другой бабе женился, а у той тоже дочка была. Так они и жили вчетвером.

А с мачехой жить сложно, в народе говорят, перевернешься — бита и недовернешься — бита. К родной дочери другое отношение: что ни сотворит, все в умницах ходит.

Падчерица по дому всю сложную работу делала: избу мела, печь топила, воду носила, дрова рубила, за скотиной ухаживала. С утра до ночи в заботах и хлопотах, но мачехе угодить не могла, все сварливой бабе не так было, все худо.

Мачеха все придумывала падчерице работу, а потом и вовсе решила со свету мужнюю дочь сжить, заставила старика отвезти ее в лес зимой, на мороз.
— Вези, чтобы мои глаза ее больше не видели, — сказала старуха старику.
Тот поплакал, но делать нечего, пришлось запрягать лошадь и увозить родную дочь в лес.

В лесу посадил ее в сугроб, а сам уехал.

Девушка сидит в сугробе под огромной елью, вся замерзла. Тут слышит, как рядом Морозко с елки на елки перескакивает, по веточкам потрескивает да пощелкивает. Подобрался к елке, где девушка сидит.

— Тепло ли тебе, девица? — полюбопытствовал он.
— Ой, тепло, Морозушко, тепло.

Удивился Морозко, решил пониже спуститься, да сильнее стужу напустить. Снова спрашивает:
— Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?
— Ой, тепло, Морозушко, тепло.

Еще пуще припустил Морозко, ветки вокруг затрещали да защелкали. Снова спрашивает:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, милая?

А девушка совсем замерзла, еле-еле разговаривает:
— Ой, тепло, Морозушко, тепло, голубчик!

Жалко ему стало девушку, снял Морозко с себя шубу, укутал ее, да подарками дорогими одарил.

Тем временем мачеха печет блины поминальные, да кричит старику:
— Вези свою дочь, хоронить будем.

Поехал старик туда, где оставил дочку, приезжает и видит такую картину: сидит его дочка в дорогой шубе, румяная, веселая, а рядом с ней стоит короб с серебром и золотом. Обрадовался старик, посадил дочь
Читать дальше →

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Родила Тебя в пустыне
Я не зря.
Потому что нет в помине
в ней царя.

В ней искать Тебя напрасно.
В ней зимой
стужи больше, чем пространства
в ней самой.

У одних – игрушки, мячик,
дом высок.
У Тебя для игр ребячьих –
весь песок.

Привыкай, Сынок, к пустыне
как к судьбе.
Где б Ты ни был, жить отныне
в ней Тебе.

Я Тебя кормила грудью.
А она
приучила взгляд к безлюдью,
им полна.

Той звезде, на расстояньи
страшном, в ней
Твоего чела сиянье,
знать, видней.

Привыкай, Сынок, к пустыне.
Под ногой,
окромя нее, твердыни
нет другой.

В ней судьба открыта взору
за версту.
В ней легко узнаешь Гору
по Кресту.

Не людские, знать, в ней тропы!
Велика
и безлюдна она, чтобы
шли века.

Привыкай, Сынок, к пустыне,
как щепоть
к ветру, чувствуя, что Ты не
только плоть.

Привыкай жить с этой тайной:
чувства те
пригодятся, знать, в бескрайней
пустоте.

Не хужей она, чем эта:
лишь длинней,
и любовь к Тебе – примета
места в ней.

Привыкай к пустыне, милый,
и к звезде,
льющей свет с такою силой
в ней везде,

точно лампу жжет, о Сыне
в поздний час
вспомнив, Тот, Кто Сам в пустыне
дольше
Читать дальше →

Всё начнётся потом,
когда кончится это
бесконечное душное, жаркое лето.

Мы надеемся, ждём, мы мечтаем о том,
чтоб скорее пришло
то, что будет потом.

Нет, пока настоящее не начиналось.
Может, в детстве…
ну в юности… самую малость…

Может, были минуты… часы… ну, недели…
Настоящее будет потом!
А на деле

На сегодня, назавтра и на год вперёд
столько необходимо-ненужных забот,
столько мелкой работы, которая тоже
никому не нужна.
Нам она не дороже,

чем сиденье за чуждым и скучным столом,
чем свеченье чужих городов под крылом.
Не по мерке пространство и время кроя,
самолёт нас уносит в чужие края.

А когда мы вернёмся домой, неужели
не заметим, что близкие все почужели?
Я и сам почужел.
Мне ведь даже неважно,
что шагаю в костюме неважно отглаженном,
что ботинки не чищены, смято лицо,
и все встречные будто покрыты пыльцой.
Это не земляки, а прохожие люди,
это всё к настоящему только прелюдия.

Настоящее будет потом. Вот пройдёт
этот суетный мелочный маятный год,
и мы выйдем на волю из мучившей клети.
Вот окончится только тысячелетье…

Ну, потерпим, потрудимся,
близко уже…
В нашей несуществующей сонной душе
всё застывшее всхлипнет и с криком проснётся.
Вот окончится жизнь… и тогда уж начнётся.

Сергей
Читать дальше →

– Я вспомнил одну историю, – сказал он. – В начале прошлого века в городе Витебске жил один каббалист, который полностью проник в суть вещей. Он понял глубочайшую тайну мироздания. И изложил свое тайное учение о главном в короткой мистической притче, которую замаскировал под еврейский анекдот, потому что в бурном двадцатом веке это был единственный путь передать высшее знание потомкам. Анекдот звучал так: «Рабинович, где вы берете деньги?» – «В тумбочке». – «А кто их кладет в тумбочку?» – «Моя жена». – «А кто их дает вашей жене?» – «Я». – «Так где вы берете деньги?» – «В тумбочке». Эта великая притча дошла до нас в сохранности. Но, к сожалению, погибли все, кто мог бы раскрыть ее тайный смысл.

– Кроме тебя.

– Каббалисты называют это «тумбочкой Рабиновича», буддисты – сансарой, а мы, ночные мотыльки, – навозным шаром скарабея, – сказал Дима. – У всех есть для этого какое-нибудь название. Но суть не в названиях, потому что все они просто ярлыки. Суть в том, где возникает отражение всех этих ярлыков. Мы называем это зеркалом. «Зеркало», как я сказал, это тоже ярлык. Но несколько особенный. Его не на что повесить.

– Что это значит?

– То, на что он указывает, нельзя ни увидеть, ни потрогать. О существовании зеркала можно догадаться только по тому, что в нем все время появляются отражения. Его природа в том, что, кроме отражений, там ничего нет – ни стекла, ни полированного металла. Вообще ничего такого, что можно было бы обнаружить, сколько ни ищи. Вот это и есть наше
Читать дальше →

Если истину сердцу познать не дано,
Так зачем же напрасно страдает оно?
Чему быть суждено — неминуемо будет.
И не больше того, чему быть суждено.