На одном из грандиозных дворцовых пиров, в ожидании выхода царя, каждый из гостей занял место в соответствии с должностью при дворе. Неожиданно в зал вошел человек явно не благородного происхождения, в потрепанной одежде и занял самое почетное место. Его дерзость возмутила премьер-министра, который приказал гостю назвать себя.
— Ты, что, министр?
— Нет, выше.
— Царь? Нет, выше.
— Пророк?
— Нет, еще выше.
— Может быть, ты сам Бог? — спросил премьер-министр.
— Нет, я выше Бога– ответил бедняк.
— Но что выше Бога? Ничто, – возразил премьер-министр.
— А я и есть то самое ничто, – последовал ответ.
— Наивысшее тщеславие состоит в том, чтобы полагать, что ты искренен в своём искании знания, тогда как в действительности ты ищешь личного удовольствия.
— Но как может человек знать, не жертва ли он подобного недуга? — спросил один из присутствующих.
Фарфар сказал:
— Он не жертва недуга, если он удовлетворён тем вниманием, которое Мастер уделяет ему. Если он не теряет терпения, не получая этого внимания. Если его спокойствие не нарушается тем, что он видит, как Мастер уделяет своё внимание другим. И если он оценивает любое, малейшее слово или знак, исходящие от Мастера, как подобает, а именно, как если бы это было бесценное скрытое сокровище, существующее только для него.
Как-то учитель разоткровенничался, и ученики поспешили выяснить у него, какие этапы ему пришлось пройти в своем духовном поиске.
— Вначале Господь отвел меня за руку в Страну Поступков, где я прожил несколько лет. Затем Он пришел за мной и отвел меня в Страну Печали; там я жил до тех пор, пока мое сердце не избавилось от необузданных желаний. Затем я попал в Страну Любви, чье пламя уничтожило во мне все, что еще оставалось от моего эго. Потом я очутился в Стране Тишины, где моему изумленному взору открылись все тайны жизни и смерти.
— Наверное, это был последний этап на твоем духовном пути, учитель? — спросили ученики.
— А вот и нет, — ответил мастер, — однажды Бог сказал: «Сегодня Я отведу тебя в самое сердце Храма Божьего, в сердце самого Бога. И отвел меня в Страну Смеха».
Я горд. Мой образ светел.
Душа моя – чиста.
Я друга сирого приветил.
Я на худое – злом не ответил.
Так думал я.
Моя душа – в небесных высях
Парит над грешною землей.
Весь мир во зле.
Но я – от вышних.
Я – не такой!
А жизнь – лишь сон,
Пустой, суетный.
И в этом сне
Немало светлых, божьих истин
Открылось мне.
Читать дальше →
Я – веточка в потоке чужого бытия,
с какого родом дерева – уже не знаю я.
Теряю на стремнине за листком листок,
Вот отпадет последний – и кончится мой срок.
Я говорю тихонько: «Подольше продержись,
За перевалом времени течет иная жизнь,
И, может, в отдалении увидится она,
Ушедшая безвременно любимая страна.
Пусть только сновидением, пусть даже миражом…
На краткое мгновение… Неважно, что потом».
Зачем? О самом главном я вслух не говорю –
Мне б листиком последним припасть, как к алтарю,
К ее живому следу – потом хоть и уйти,
Но звук святого имени с собою унести…
Лада Федоровская
Мгла расступилась,
И день засиял
Ясный
Над сонным кладбищем.
Меж могильных оград
Я стоял
В травах высоких,
И солнце светило так ярко!
А в лазоревом небе
Висели клочки облаков белоснежных,
И у горизонта, от края до края,
Тянулась гирлянда цветов,
С облаками пушистыми
Соперничая в белизне.
Спиною ко мне
Стояли какие-то люди,
И я им сказал:
«Посмотрите, как красивы эти цветы!»
Но они отвечали:
«Ничего мы не видим».
С тех пор я пытаюсь
Всем рассказать
Об этих цветах,
Протянувшихся у горизонта
От края до края,
И об их лепестках белоснежных
Вкруг чаши широкой,
Но никто, никто мне не верит.
Николай Довгай
Домой возвратилась уныло,
Сбросила тяжкий рюкзак.
Скрипучую дверцу открыла.
Повесила модный пиджак
Умылась. Тронула ходики.
И распахнула окно.
За деревянным столиком,
Стучат жильцы в домино…
Вздохнула. И стала, угрюмо,
Из рюкзака вынимать,
Тягучие черные думы,
Присев на немую кровать.
Под ними обиды слоились,
Заботы и суета…
На самом дне затаилась
Ее девичья мечта…
И – комната вдруг озарилась
Умолкло внизу домино:
Жар-птица, сверкая, спустилась,
В ее расписное окно.
Поднялась. Несмело шагнула.
Хотела ее поймать.
Худые руки взметнула.
Молила не улетать!
Но тут ее снова позвали
Обиды и суета.
Седые сумраки встали.
Ее упорхнула мечта…
Стояла… Слушала ходики…
Потом поглядела в окно.
За деревянным столиком,
Стучали жильцы в домино.
Во времена, что к истине глухи,
Где правду не сыскать и на просвет,
Ко мне пришли они, мои стихи,
Больные дети никудышных лет.
Я их жалела: почему сейчас,
Когда без боли не о чем писать?
Мой первенец, не поднимая глаз,
Ответил, что пришел меня спасать
Чтоб лгущим в унисон мне не солгать
(Прилипчивой, чем ложь, нет зла на свете!),
На скрипочке простой он стал играть,
И повторился чистый звук в сонете.
Скромны стихи – а все ж отвергнут ложь.
И уж, по крайней мере, скроют,
И выдаст фальшь – строки невнятной дрожь,
И ритм, как сердце, сникнет в перебоях…
Они пришли – и стал нестрашен страх,
Лишь в истинном с тех пор я нахожу отраду.
Как ни искусна ложь, слышна она в стихах,
Благослови, поэзия, на правду!
Лада Федоровская
Я не пишу стихи — я думаю стихами,
И, кажется, они меня умней.
Из толчеи мирской они приходят сами
Лишь с самой малой помощью моей.
Я не пишу стихи — я чувствую стихами.
Душа в смятеньи — что с нее возьмешь?
Но чуткая строка, легко взмахнув крылами,
Перепорхнет туда, где невозможна ложь.
И сердце поведет по тропам очищенья,
И грёза станет в ряд со всем, что наяву,
И тусклых нет минут — лишь звездные мгновенья…
Я не пишу стихи — стихами я живу.
Лада Федоровская
ayurveda-kiev
