На ненаписанном листе бумаги
Автограф ты поставишь свой
Мы вместе проживали передряги
Ты был всегда моей рукой
Мы вместе верили в причуду
И в сказках наших детских снов
Встречали ласково друг друга
И пили из бокала слов
Я никогда не сомневался
В присутствии тебя во всем
И ты во всем так и остался
И я присутствую во всем
Легко и ночи не пугают
И днем я радостен и нем
Все песни о тебе слагают
Дрова горят твоим огнем
И сердце бьется в каждой птице
И в каждом звуке твой язык
Мы вместе эти строчки пишем
И вместе мы не слышим их.
Нет слов, когда за каждой строчкой бездна, когда ныряя в глубину стекла,
ты все еще веревочкой привязан к секундам времени.
Нет сил, когда в бескрайней пустоте степи, в ковыльных снах, и где-то на краю земли, ты вспоминаешь красочные вымыслы, перекати полем, застывшем в пути.
В твоих миражах ничего больше нет, они не впитали тот радужный цвет, они посерели и сходят на нет, приоткрывая лишь то, чего нет, не первую тысячу лет, вместившись в секунду. Оставив надежду, ты веришь следам на песке.
… Без имени, без фамилии, без лица, без волос, без тела и без рук,
с широко раскрытыми глазами, устремленными в ничто, с полным отсутствием мыслей она обрела свободу. В ее жизни не стало стука часов и никогда она не узнает что это такое. Ее прошедшая жизнь, когда-то ей прожитая, теперь уже никогда к ней не вернется, так и останется без конца…
А трамвай все ехал и ехал по своим железным, сверкающим рельсам, останавливаясь на остановках и открывая двери. Мостовая за окном была живой, она, как вода текла куда-то вдаль, а обрывки снега были как льдинки. Кружился легкий снег, он завораживал.
Как быть с воспоминаниями, которые, когда притягивают тебя и ты погружаешься в них как в мыльный пузырь, переливающийся и маслянистый, начинают расширяться и в силу знания того, что сейчас этого ничего нет, а может и не было, возникает ощущение падения в бездонный колодец чего-то запредельно щемящего, ты исчезаешь в этом звуке как во сне и не помнишь себя. Тотальное незнание себя, способного принять любую форму-цвета, звука, предмета, чувства, образа. Я есть все это и ничто из этого не является мной. Я это полное бессилие контролера в проявленном и безграничное могущество отсутствия в непроявленном перед возникновением точки отсчета.
Чернеет земля
Так тревожно, так глухо,
Мечты испарились,
Отбросив наряд,
На темном окне,
Как замерзшие мухи,
Звезды мерцая горят,
Заря, вчера еще маком алела
И лес в торжестве, замирал,
И тот, кто в любовь свою
Больше не верил,
Пятнадцатый сон наблюдал.
Резные силуэты задымленных зданий, рисующихся на фоне светлого неба, еле-еле пропускали танцующие лучи летнего солнца, которое представало в виде какого-то всемогущего волшебника в этом унылом и запустелом месте. Вокруг меня сомкнулись крепкие плечи серых зданий, раздавив и проглотив последнюю надежду на право цивилизованного существования. Каменные глыбы, которых, напоминали тюремную камеру, единственным окошком где было небо. По небу плыли облака, неизвестно куда торопясь, как и неизвестно откуда появляясь. Они были сумрачны и таинственны, как и лица людей, окружающих меня, людей, связанных со мной одной неотложной задачей, ради которой вот уже целых два часа, я и они, переминаясь с ноги на ногу, ждем приемщика стеклотары. Всемогущий Коля, по всей видимости, босс местной песочницы, иногда изрекал могущественное заклинание, типа-… Абвй я блюг эд умаю уукэ...-дальше он многозначительно менял позу, которая вносила оживление в ряды неутомимых колдырей и могла она, по единодушному мнению всех означать что «вот-вот». Потом прибежал Гриша. Гриша был микрокефал и придурок, он всегда лез без очереди и получал в зубы. Но было и светлое пятно на этой навозной куче, на которое, даже мухи не садились, и от которого не пахло водкой, воблой и перегаром. Это была девочка лет тринадцати, которую папа послал узнать- принимают ли здесь тару. Этот бутон представлял собой пример потенциального вырождения и как губка впитывал ароматы реального мира. Детская непосредственность граничила с разорванной блузкой и голыми коленками, острыми, как
Читать дальше →
На скользком небе
Сияли звезды,
Мерцали звезды,
Умирали звезды.
На мертвом небе
Было тихо,
Немые блики
Шипели в снеге.
За горизонтом
Моей вселенной,
Меня манила
Слепая птица,
Она мне пела
Свои мотивы,
Она лепила
Мою темницу.
А там внизу,
Где стекаются реки,
В седых берлогах
Горело счастье.
Горело счастье,
Рождались дети,
Как звезды в небе,
Как звезды в небе.
На землю выпал снег,
Его никто не ждал,
И выпав, он растаял, на глазах,
И как обман, в неискренних словах,
На сердце, каплей грусти стал.
Молчаливый созерцатель заброшенных водоемов,
На невнятном наречии пел свою песню,
Его плот, из обветренных временем бревен,
Устремился к началу по утренней глади,
В илистых заводях грустные ивы,
Склонили свои благородные лица,
Их слезы, как дождь, после радужной ночи,
Стремились вернуть улетевшее счастье.
Здесь не было света, здесь тишь и унынье,
В молчании ветер скрипел меж деревьев,
Шуршащие губы глухие заклятья
Шептали без признака жизни в глазницах.
От вдумчивых истин садилося солнце,
В далеких горах остужая желанье,
От признаков смерти оно перестало
Сиянием ласковым радовать глаз.
Зачем-то расцвел Иван-чай,
А дождь вокруг!
Прощаясь со мной «бывай!»
Мне скажет друг,
Ничего не поделаешь-круг,
Хороший был человек,
И первым приходит испуг-
А вдруг, навек?
А позже приходит страх,
Но время несется вперед,
На чей-то могильный прах
немая слеза упадет.
iglav