ВОЙНА ИДЕТ ТОЛЬКО С ТОБОЙ.

Вопрос: Ты можешь сказать что-нибудь о войне?

Карл: Война возникает из желания получить. Это на­чало личной войны, и большие войны начинаются с того же: тебе бы хотелось что-то получить и владеть, полагая, что это сделает тебя счастливее.

В.: Скажем так: я хочу достичь внутреннего мира.

К.: Ты хочешь завладеть собой. Это война. Ты всегда в погоне за собой. Всегда в войне. Всегда немного поза­ди или впереди себя. Возвращаясь к первой мысли: «я»-мысль — это отделенность, и в отделенности ро­дился воин. Воин с идеей о том, что он должен овла­деть окружающей его средой.

В.: Ты хочешь сказать, что каждый, кто думает «я», — воин?

К.: Каждая «я»-мысль воинственная. С представлени­ем о том, что есть ты и что тебе принадлежит некое Бытие — «твоя жизнь», — появляется что-то, что тебе нужно защищать. Это порождает войну. Там, где есть «мое Бытие», есть также и «твое Бытие». Самое позднее к третьему году жизни воин полностью сформирован.

]
К.: И все же за пределами группы есть «другие». В за­падном индивидуалистском обществе маленькое «я» существует для себя. Есть семья, но в ней уже идет вой­на: кто получает больше заботы, больше внимания. Началом всегда служит идея о том, что есть кто-то, ко­му что-то нужно. «Я», которое идентифицирует себя с телом. Сознание, которое видит себя отделенным от Целого и которому требуется что-то вроде чувства единства и защищенности. Оно борется за то, чтобы что-то получить: собственность, еду или заботу.

В.: В таком случае зверь тоже пребывает в войне — со­вершенно без «я»-мыслей.

К.: Это просто выполнение функций голода, охоты и еды. Там нет мыслей, направленных в будущее или в прошлое. Хомяк любит делать запасы, но он не беспокоится о выживании. Хотя, конечно, мы не знаем, о чем по вечерам он беседует в норе со своей женой.

В.: Ну так можно добиться мира? С помощью или без оружия?

К.: Мира в мире не будет никогда. Пока есть идея об отделенности — пока есть ты, мира нет. Одна только идея тебя означает, что существует что-то другое, с чем не может быть мира. Гармоничная ситуация может в любое время обернуться чем-то, что является войной. Каждый миролюбивый человек может превратиться в зверя, когда граница его толерантности нарушена. По­скольку мирных людей не существует. Существуют ис­ключительно различные границы толерантности и бо­лее или менее сильно отфильтрованная агрессия.

В.: И различное по силе желание убивать.

К.: Я вырос на ферме: При убое свиней я должен был держать изогнутый хвост для того, чтобы колбаса по­лучилась прямой. Убой! Настроение было феноменальным. Оно было крайне заряжено энергией. Это было подобно свечению. Можно это увидеть: свет исходит из материи тела в пространство.

В.: Стало быть, убийство имеет нечто общее с опьянением?

К.: Да. В экстремальной ситуации «я» больше нет. Когда ты убиваешь другого, «тебя» больше нет. В этот мо­мент сознание отделяется от телесного. То, для чего обычно служат алкоголь и наркотики, тут становится непосредственным переживанием: отсутствием «я». Это не должно быть непременно связано с убийством. Существует множество подобных экстремальных си­туаций. Практикующие банги-джампинг переживают их. Скалолазы-экстремалы. Бегуны. И гонщик тоже: только когда он исчезает как «я», он достаточно скор, чтобы выиграть. Экстремальная ситуация — это как техника медитации: средство для исчезновения «я». Всякое усилие человека стремится к этому исчезно­вению.

В.: И если «я» исчезает?

К.: Тогда отделенности больше нет. Это переживание единства. «Тебя» больше нет. И в отсутствие «тебя» есть свобода. По этой свободе ты тоскуешь. По крайней мере, в тот момент, когда ты хочешь ею обладать, она исчезает. Пока есть тот, кто хочет ею обладать, она недоступна.

В.: Свобода от себя? То есть, свобода от всякой идеи «я»?

К.: Свобода от идеи, что ты рожден и поэтому смертен. Ты просто исчезаешь. Сознание без «я» полностью безличностно. Это чувство единства оргазмично.

В.: А мысли в нем возникают?

К.: Есть мысли или нет, об этом уже никто не думает. Самая суть в том, что больше нет думающего. То, что является восприятием, свободно и не привязано к ин­дивидуальному воспринимающему. Иисус — это Спа­ситель, который освобождает тебя от идеи рождения. Он дает убить себя, снова восстает и говорит: смотри, ты есть то, что есть Я, и это бессмертно, потому что это никогда не рождалось. Форма умирает, объект во вре­мени и пространстве умирает, но ты не есть объект во времени и пространстве. Ты — до времени и до всякой идеи.

В.: Но чтобы познать это, необходима экстремальная ситуация?

К.: Вечное Сейчас открывается, когда нет завтра и вче­ра. И это происходит в экстремальной ситуации. Чаще всего при несчастном случае, когда сознание отделяет­ся от телесного и становится уже только созерцанием. Или во время войны, под постоянной угрозой смерти. На это намекает название романа «Без судьбы», за ко­торый Имре Кертез получил Нобелевскую премию. Он пишет о переживании счастья в концлагере, о покое при конфронтации со смертью, о свободе через отсут­ствие «я». «Когда есть судьба, свобода невозможна, — говорит он, — и когда есть свобода, судьбы нет».

В.: То есть, в экстремальной ситуации ты внезапно отделываешься от своей судьбы и становишься свободным. Речь идет о пробуждении?

К.: Нет. Все, что может пробудиться, например перед лицом смерти, так же снова засыпает, Ему, конечно, хотелось бы всегда оставаться бодрствующим. Однако желание бодрствования заставляет его снова уснуть. Достигнув однажды оргазма, тебе хочется, чтобы он был всегда, потому что его невозможно удержать. Он является чем-то искусственным, вызванным экстре­мальной ситуацией, наркотиком или действием. То есть, не естественным. Тебе снова хочется его, и ты снова должен вести войну.

В.: Оргазм не естественен?

К.: Он вызван. Ситуация, вызванная чем-либо, не сво­бодна, а зависит от этого. Но твое естественное состо­яние не зависит от какого-то действия. Действия при­сутствуют до тех пор, пока, как кажется, есть некое «я», которое должно исчезнуть. Цель — отсутствие «я». Но то, что ты есть, не нуждается в цели. У него нет не­обходимости приходить туда, где оно уже давно нахо­дится. Каждое «я», которое уходит в отсутствие «я», должно так же снова выйти. Все, что уходит, снова приходит. И все, что приходит, так же уходит. Все, что освобождается, снова становится запертым. Что про­буждается, снова засыпает.

В.: Но с опытом пробуждения семя же посеяно. И если это происходит во время войны, ну так я стану пацифистом и тогда не буду больше воевать!

К.: Возможно, ты сделаешь что-то другое. Тоска по со­стоянию отсутствия «я» остается. Пацифист тоже хо­тел бы в отсутствие «я». Как раз когда он настроен па­цифистски и хочет все гармонизировать. Тоска по это­му блаженному состоянию, в котором больше нет «я», нет отделенности, нет границы, общая у солдат и па­цифистов. Это их общая цель войны.

В.: Но ведь есть же, вероятно, преступники и жертвы!

К.: Пока здесь есть ты, все это будет. Давай посмотрим в корень: если бы тебя больше не было как личности, то больше не было бы войны, жертв и шести миллиардов других людей. Было бы только Сознание. То, что ты есть. Именно Сознание, которое проявляет себя в качестве войны, преступника и жертвы. Но поскольку ты существуешь в виде концепции, существуют все эти концепции войны и мира и действий за и против этого.

В.: Все это моя вина?

К.: С «я»-идеей рождается война. Война идет только с тобой.