Все мы просто узоры,
На морозном стекле.
Наши жизни повторы…
И всегда вдалеке
Те, кого превозносим,
Те, кого проклянем.
Неизбежно как осень,
Мы однажды уснем.
Мы уснем, а узоры
Будут так же мерцать,
И великие горы,
Белой птицей летать.
Наши боги, богини,
Искрящийся снег.
На прозрачной картине,
Где велик только смех.
Когда Господь над водами носился,
Он был всесилен тем, что не творил.
Так женщина на волны смотрит с пирса,
Все потеряв, своих не зная сил.
Не зная жизнь, что в глубине трепещет.
Не ведая, что все начнет с нуля…
Что потечет зима водою вешней,
Согреет солнце стылые поля.
Зерно умрет, пожертвовав собою.
И колос –луч осветит неба свод.
А после упадет звездою
И вновь начнет из тьмы земной исход.
Так и Господь провел себе пределы,
Пожертвовав всесилием своим.
Он разделил, как школьник делит мелом
Того, кто любит с тем, кто так любим.
Себя обрек, всегда к себе стремится,
Ломая корку выжженной земли.
Себя молить, давать себе напиться
И умирать… зерном в сухой пыли.
Когда актер свою сыграет роль, она уходит в зеркало гримерки.
И там живет, играя лишь себя, в холодной тишине стеклянной жизни.
Она одна и не с кем ей играть, там нет друзей, но и врагов не сыщешь.
Там нет дорог…. начало и конец, неразделимы перед альмагамой.
Там нет…
Кого же ей играть, кого пронзать отточенной рапирой?
Кого в безумной страсти целовать и для кого завоевать полмира?
И мир — лишь блики на стекле… В нем тьма, потухли канделябры.
В углу наверно призрак спит, а может — тень от старой швабры.
И роль уснула, пусть поспит… Пусть ей приснится жизнь актера.
Он перед зеркалом стоит, а театр гудит, все ждут повтора.
На бис, на бис его зовут… И роль выходит … салютует…
Там нет веков и нет минут. И даже… да не будет всуе,
Без смысла сказано о нем… Том, кто играет эти роли…
Так что для ясности замнем, у роли в сцене много боли.
Страданий много и труда, и радости еще немало…
Упала в зеркале звезда, как роль во сне своем мечтала.
Но не придут за ней волхвы, лишь утром Зина или Маша
Протрет зеркала и столы… и будет так испита чаша.
А вот и в зеркале актер… Пригладил ус, слюнявя пальцы,
И вышел, на расправу скор, сразить предателя- испанца.
Читать дальше →
В мире описаний никогда не найти истину, все что делает другой всегда истолкуешь двояко, любой поступок продиктованный любовью и состраданием можно описать как себялюбие и страх, но также и то, что делается из жадности, сластолюбия и трусости легко объяснить как заботу и настоящую любовь. История знает множество примеров низости продиктованной величием духа и величия опирающегося на низость. «Часть силы той, что без конца творит добро, всему желая зла» гениальные строчи Фауста. Только сам человек может увидеть истинные мотивы своих действий, но и то, далеко не всегда. И только сам человек может покаяться и простить себя, или в бардо жизни, или в бардо посмертия. Смотрите на другого как на Будду, но не огорчайтесь, если он ведет себя как демон. Страшный демон, Царь обезьян, стал верным учеником и защитником благословленного Буддой монаха. Видя во всех Будду, мы открываем свою природу Будды, видя во всех демонов, мы становимся демоном. Божественная суть человека, как масло в воде, кажется неразделимо с животной природой, но испари воду масло останется.
Мы узники прикованы к пещере
Лишь тени видим на стене.
Играем, в верю, и не верю,
Не обернув свой взгляд во вне.
И вдруг приходят, рвут гнилые цепи,
Кричат, смотри, не отводи глаза!
И это страшно, больно и нелепо…
Но такова прозрения стезя.
Слепит огонь смертельной белизною.
Грохочет гром неведомых божеств.
Не спрятаться за каменной стеною,
И не найти спокойных, теплых мест.
И хочется убить, вцепиться в горло,
Тому, кто другом называл себя,
Чей взгляд пробил сердца, немым укором,
Кто показал нам тьму, наш свет любя.
Распять его кричали иудеи!
Сжечь на костре пусть еретик сгорит!
Повесить в назидание за шею!
Пускай Аиду пропоет пиит!
Лишь только бы не видеть свои язвы,
Лишь только бы не слышать горних сфер,
Сидеть в пивнушке и травить рассказы,
О том, что мог взлететь но не хотел.
Потому что родилась Я, чтобы это из себя не представляло))))
( Из переписки с Светланой)
Но вот вопрос, что значит родилось?
Рождается ли облако на небе?
Когда песчинки называем кучей?
Когда из капли возникает море?
И где всему начало и конец?
Оно все есть и все живет конечно.
Но где? В уме, а где же ум живет?
Где сердце, то горит, то тухнет в боли?
Где время отмеряет нам часы?
Куда уходят образы любимых?
Откуда к нам приходят эти сны?
Как странно жить, не ведая начала
Без знания и значит без себя…
Но видеть лишь себя, во всем творимом.
Себя спасать, скрываясь от других,
Их, называя адом или раем…
И сомневаться в том, что, несомненно.
И все же жить, неважно, где и как.
Пускай пучком неведомых бозонов,
Или другой фантазией о жизни…
Горячий чай, холодный лимонад,
Объятия, открытые любимым…
И слезы на похоронах…
И жизнь и смерть, раздельны и едины.
Никто не пробудился, а тот, кто пробудился, тот уснул,
теперь во сне он говорит о пробужденье
о том, что нет его, а есть лишь только сон…
А как еще сновидческий фантом
другим фантомам сон о сне расскажет?
Но что с того, вокруг простая жизнь
и нет мерила правде и неправде,
ни ясности, ни мраку…
лишь любовь, во всех своих обличьях торжествует.
но не узнать ее…
лишь только в зеркалах ее мы видим радужные тени.
Она есть то, что вопреки всему и плоти, и ее желаньям страстным
друг друга позволяет сохранить,
и видеть Бога в радости и боли,
и отпускать в прозрачной тишине
всех тех, кого не удержать любовью.
А пробужденье там же где и сон,
в слепых надеждах о себе великом.
О том, что страх исчезнет как мираж,
о том, что боль в блаженство превратится…
Быть может так…
во сне не увидать,
а пробудившись не найти сновидца.
И сквозь все сны струится Благодать
не зная ни себя, ни очевидца.
Одиночества печать
Толи плакать толь молчать
Иль гулять себя забыв
Проживая на надрыв.
Ненужны мы никому
Только Богу одному.
Каждый в Боге одинок
Каждый одинокий бог
Что над водами летит
Каждый белой ниткой шит…
Каждый старый Франкенштейн
Гонят все его взашей
Отрекаясь, предают
Говоря все very good.
Все мы листья на ветру
Все мы дымка поутру
Все уйдем мы в свой черед
Когда кончится завод.
Мы лучи, а Солнца диск
Продолжает свой каприз.
Мы волна, а Океан
Провожает ураган.
Мы шитье, а Бог швея…
Крестик, крестик Я и Я.
Читать дальше →
Нет другого, я один,
Средь бесчисленных личин,
Отражаемых в стекле,
Словно бог навеселе,
Ищет средь кривых зеркал,
То что он не потерял.
А вокруг кривит стекло,
То, что болью унесло.
То, что зреет вдалеке,
Как туманы на реке.
Детство, юность, старость, смерть…
Все успеешь рассмотреть.
В зеркалах вокруг меня,
Жизнь проходит ум пьяня.
Не увидеть лишь одно,
Где у ока стынет дно.
Кто же смотрится в стекло?
Словно сердце замело.
С замороженной дырой,
Не увидишь облик свой.
Смотришь, молча в темноту,
Ищешь хрупкую мечту.
Свет сердечный, Божий лик…
Не увидишь, не привык.
Стынут рожи в зеркалах,
Стынет в сердце древний страх,
Стынет тьма в моих глазах…
А за тьмою света взмах…
Все в мечтах, слепых мечтах…
В лабиринте из зеркал,
Я один убог и мал.
Пьяный бог разбил стекло,
Семь лет бедствий принесло.
Семью семижды грядет…
И за годом год как лот,
Опускаю в сердца тьму,
И баюкаю вину.
И страшусь себя узнать.
На спине отец и мать,
Толи горб толи крыла…
Зеркала вы зеркала.
Я великий, я смешной…
Говорю всегда с собой.
И смотрю всегда в себя.
Не спасая не губя,
Пьяный миром вечный бог,
Отражений сплел венок.
Потерял начала нить,
И продолжил время пить.
Читать дальше →
Felix