Ты говоришь: «Единственная доступная тебе реальность. Точка». С этим невозможно спорить, и никто не спорит. Но ты снова и снова подменяешь суть: ты смешиваешь реальность как она есть с отождествлённостью с формой. Да, единственная доступная реальность — это то, что происходит здесь и сейчас. Но это «здесь и сейчас» включает в себя и твоё тело, и боль в колене, и звук за окном, и мысль «я — это тело», и мысль «я — не это тело».
«Не отождествляй» — это не призыв выпрыгнуть из реальности. Это приглашение увидеть, что реальность — это не только содержимое (образ), но и само пространство, в котором это содержимое возникает. Ты настаиваешь: «Ничего другого для тебя нет». А что, если это «тебя» — и есть самое главное заблуждение? Что, если нет отдельного «тебя», для которого реальность является «доступной» или «недоступной»? Что, если есть просто сама реальность, в которой возникает иллюзия некоего отдельного воспринимающего?
Ты говоришь: «Всё остальное — додумывание». А сама мысль «я — это тело, и это единственная реальность» — это не додумывание? Это не концепция? Ты защищаешь одну концепцию («я — это тело/ум») и называешь её «единственной реальностью», а любую другую возможность — «додумыванием». Это и есть та самая тюрьма отождествления.
Суть не в том, чтобы поменять одну концепцию на другую. Суть — в том, чтобы узнать концепцию как концепцию, образ как образ. И в этом узнавании происходит странная вещь: зацепленность за этот образ исчезает. Остаётся реальность — без надписи «моя» и без надписи «единственная». Просто то, что есть. Ты можешь называть это додумыванием. Но тот, кто додумывает, — тоже лишь мысль.
klb, ты говоришь: «как человек, один, из людей, он живет как хочет делает то что хочет». И тут же: «Мысли ощущения акт хотения тоже люди». Ты не замечаешь, как саморазрушается твоя же конструкция? Если «акт хотения» — это просто ещё один феномен в потоке «людей» (явлений), то где тогда место для отдельного «человека», который «всё направляет»?
Ты пытаешься сохранить и то, и другое: безликую процессуальность («всё — люди») и личного управляющего («человек направляет произволом»). Но это противоречие. Если «акт хотения» уже сам по себе является частью потока «как есть», то «направляющий» — не более чем иллюзия, возникающая внутри этого потока.
Ты говоришь: «я никогда не говорил о герое, что всем управляет», но тут же настаиваешь, что «человек направляет». Кто этот «человек», если не коллекция тех же «людей» — мыслей, ощущений, актов хотения?
Ты создаёшь дуализм: есть поток «людей» (объектов) и есть некий «человек» (субъект), который смотрит на них и «направляет». Но при близком рассмотрении этот субъект оказывается таким же объектом — мыслью о себе, образом, чувством отдельности. Твоя «картинка» рушится, как только ты пытаешься найти того, кто её держит.
«Здесь и Сейчас» — это не концепция в уме, а само прямое переживание. Заварить кофе, выпить пиво, выбрать передачу — это и есть жизнь, протекающая в этом простом, обычном состоянии. И да, выбор действий есть. Вопрос, который я задаю klb, не отрицает этот очевидный факт. Он — о том, кто или что делает этот выбор?
Ты говоришь: «вы можете заварить кофе… ваш выбор». Это общепринятый способ говорить, и на уровне практической жизни он абсолютно корректен. Но если мы углубляемся в исследование природы «выбора», мы упираемся в загадку. Мы говорим: «Я выбрал». Но если начать искать этого «Я», которое выбирает, — что мы найдём? Ощущение в теле? Мысль «я выбираю»? Память о прошлом выборе?
Обнаруживаем ли мы какую-то отдельную, постоянную сущность по имени «Я», которая стоит за выбором? Или мы находим просто сам процесс выбора, происходящий спонтанно, без отдельного «делателя»?
Это не отменяет сам выбор. Кофе всё так же можно заварить. Но понимание (или непонимание) этого механизма кардинально меняет переживание самого действия и того, кто, как кажется, его совершает. Так что мой вопрос к klb не о том, что выбора нет, а о том, что стоит за словом «наш» в его фразе «наш личный произвол». Это исследование, а не отрицание.
Ты говоришь: «Всё в моменте ЗиС предопределено. Всё остальное — наш личный произвол». Но вот ключевой вопрос: а тот, кто осуществляет этот «личный произвол», — он сам относится к «предопределённому Всё» или к «личному произволу»? Если тот, кто «хочет», — это часть предопределённого «Всё», то и его «произвол» предопределён, и твоя модель рушится. Если же он — не часть «Всё», а некий отдельный «интерпретатор», то покажи его: где он находится? можно ли его обнаружить отдельно от мыслей, ощущений и самого акта «хотения»? Ты строишь теорию, в основе которой лежит необнаруженный, гипотетический «я». Ты говоришь: «Вера может меняться по личному произволу». Но кто этот «личный», если не просто очередная мысль или чувство в потоке предопределённого «Всё»? Твоя модель удобна, но она оставляет за кадром самого главного героя — того, кто, по твоим словам, всем этим управляет. А без этого любая теория — просто ещё одна картинка, нарисованная тем самым неуловимым «художником».
Да, система восприятия тела ограничена. Да, лингвистические паттерны формируют жёсткие рамки. Да, я не могу воспринимать радиоволны, а эскимосский язык не даёт мне 40 слов для снега. С этим никто и не спорит. Но вы совершаете одну критическую ошибку: вы смешиваете функциональный, инструментальный образ с отождествлением. Когда говорится «нет фиксированного образа» — речь не о том, что у человека нет формы, языка или точки восприятия. Речь о том, что он с этой формой себя не отождествляет. Инструментальный образ: Да, используется тело, чтобы писать этот комментарий. Используется русский язык. Мир видится из одной точки. Это — операционная система. Это — одежда. Отождествление (фиксированный образ): Это — вера в то, что «я и есть эта одежда». Что я — это только это тело, только этот набор мыслей, только эта социальная роль. Это — тюрьма. «Нет фиксированного образа» — это не отрицание инструмента. Это отрицание тюрьмы. Вы говорите: «И «нет» это тоже ограничение вашей же формы». И снова — да. Абсолютно. Но отсутствие фиксированного образа включает в себя и видение всех ограничений. Даже мысль «нет» — это продукт ума, языка, формы. Но и это распознаётся само собой. Здесь не требуется кто-то отдельный, кто «понимает» или «видит» — понимание уже есть в самом видении. И в этом естественном распознавании раскрывается свобода от отождествления даже с этой мыслью. Ваша критика бьёт в цель, если бы кто-то утверждал, что может выпрыгнуть из своей биологии и лингвистики. Но суть не в том, чтобы выпрыгнуть. Суть — в том, чтобы перестать отождествлять себя с этой клеткой. Так что да, вы правы: притворяться, что у тебя «нет образа» — смешно. Но ещё смешнее — не видеть разницы между использованием образа-как-инструмента и жизнью в образе-как-в-тюрьме. Первое — практика освобождения. Второе — то, против чего вы, собственно, и выступаете.
klb, если брать твой тезис «произвол = происходящее из воли, в отличие от предопределённого», то здесь и кроется парадокс. Когда речь идёт о «создании образа себя», вопрос именно в том, существует ли та самая «воля», из которой якобы всё происходит. Если «образ» рождается, то откуда? Если это воля, то чья? И можно ли её обнаружить отдельно от самого образа?
И вот здесь видно: ум создаёт картинку «я выбираю», но сам этот «выбирающий» тоже часть картинки. Поэтому «произвол» оказывается не свободой от предопределённости, а просто ещё одной формой предопределённого — привычной реакции ума.
И именно это имелось в виду: образ себя не является необходимостью, а каждый раз заново собирается умом.
Дело не в «нянчиться» и не в уровнях сознания. Любая боль остаётся болью — и у «примитивного», и у «продвинутого». Вопрос не в том, кто здесь сидит, а в том, что значит адекватность прямо в моменте. Суть была не про «уровень развития», а про то, что иногда адекватность — это просто стакан воды или присутствие рядом, без философии. Это не «примитив», а элементарная человечность.
klb, ты снова делаешь одно и то же: выдёргиваешь из целого фразу и сразу объявляешь её «личным произволом». Это удобный трюк, потому что тебе больше не надо смотреть в суть — можно просто навесить ярлык и оттолкнуть. Но именно этим ты и подтверждаешь то, о чём идёт речь: ум хватает любое слово, превращает его в вывеску и прячет за ней живое содержание. Ты требуешь «определитесь, что вы хотите сказать», но сам каждый раз обрезаешь сказанное до одного слова и используешь его как дубинку. В результате диалог превращается не в исследование, а в бесконечное кружение вокруг твоего ярлыка «произвол». Если ты действительно хочешь понять, придётся смотреть не на отдельные слова, а на целое. Иначе ты всё время будешь доказывать только одно: что всё есть «произвол» — но это твой собственный произвол.
«Настоящее нет», это не попытка создать ещё одно определение («вот оно, правильное нет»). Это способ подчеркнуть разницу между концепцией («нет» как слово) и фактом переживания, который вне концепций. Но ум цепляется за слово, вырывает его из контекста и говорит: «Ага! Вы ввели ограничение, значит, это не чистое нет». По сути, это игра в логику, чтобы сохранить позицию. И это больше про самоутверждение, чем про исследование.
Когда говорится «нет фиксированного образа», речь не о том, что образа вообще нет. Речь о том, что он не закостенел, не принимается за абсолютную истину. Он используется как инструмент, как одежда, а не как тюрьма.
Условно: «образ» есть — иначе не поговоришь и не напишешь комментарий. Но он прозрачен. Можно надеть другой, можно снять, можно не относиться к нему серьёзно. Вот тут и разница между профанацией и сутью.
klb, смотри — когда говорится «меня нет», это не значит «пустота» или «ничегошеньки». Это значит, что нет фиксированного образа, нет заранее заданного «я таким-то быть должен». Всё остаётся открытым.
Проблема в том, что ум берёт даже это и делает новой вывеской: «ага, значит, я — ничто» или «я — всё». И снова есть за что ухватиться. Поэтому и кажется, что разговоры крутятся по кругу.
На деле круг воображаемый. Смысл в том, чтобы увидеть: как только пытаешься это описать — уже мимо. Настоящее «нет» — это не слова и не концепция, а прямое переживание, когда ловить больше нечего.
Да, именно так — «меня нет» указывает не на пустоту-ничто, а на отсутствие фиксированной предопределённости, на открытую всевозможность. Но здесь и кроется тонкость: ум всегда спешит превратить даже эту всевозможность в некий ярлык. «Я — ничто» или «я — всё» звучит для него одинаково утешительно: снова есть за что ухватиться.
Поэтому важно видеть, что сама фраза — не финальное утверждение, а только указатель. Она не описывает состояние, а снимает описания. То, что остаётся, действительно нельзя предопределить. И трактовать это — всегда будет произвол того, кто трактует. Но когда всё-таки отпадает даже желание трактовать, «нет» перестаёт быть словом и становится фактом.
klb, твой вопрос выводит на самый тонкий лёд, где любое понимание становится ловушкой. Ты абсолютно прав в своём описании: «нет» — это снятие всех определений, границ и пределов. Это не уничтожение, а освобождение в чистую потенциальность. Но позволь указать на последний бастион, который может укрепить ум, даже приняв твою блестящую логику. Ум — великий мимик. Услышав «меня нет», он может не раствориться, а принять эту фразу как своё новое имя. Вчера он цеплялся за историю «я – тело, я – личность». Сегодня, прочитав тебя, он с облегчением хватается за историю «я – ничем не ограниченная всевозможность». Он нашёл новую, самую утончённую опору. Теперь он «не-определённый», «не-ограниченный». Он по-прежнему «нечто» — пусть этим «нечто» является сама неопределённость. По-настоящему «нет» — это динамика, а не состояние. Это не ярлык, который можно наклеить на себя, а указание на то, что никакой наклейке не на что приклеиться. Когда «нет» становится не концепцией, а живым, невыразимым фактом, ум замирает. Ему не за что зацепиться. Он не может сказать «я есть», но не может сказать и «я — ничто». Оба утверждения рождаются из одного и того же источника — из мнимого центра, который пытается себя определить. Так что твой вывод — это не финиш, а старт. Старт в том, чтобы отпустить не только старые определения, но и саму идею, что можно быть «чем-то», даже если этим «чем-то» является «всё» или «ничто». Остаётся только это. Без названия. Без владельца. Без «меня», которое могло бы этим обладать.
Реагирует целостный организм на угрозу. В этот момент нет разделения на «ум», «эго» и «лимбическую систему» — есть единая реакция выживания: боль, страх, ярость. Всё. А «выход из ситуации», о котором ты говоришь, возможен только когда первая волна боли отступает и появляется тот самый ресурс — тот самый «ум», который может анализировать. Но пока система кричит «SOS», никакого «поиска выхода» нет. Есть только крик. Всё остальное умозрительные конструкции, не имеющие ценности для того, кто горит в аду. Факт остаётся фактом: боль захватывает, и с этим ничего не поделать, пока она не отпустит сама.
Да. Это оно. Описано не теория, а факт — прямое знание, которое приходит из опыта, а не из книг. «Недоумение от такой метаморфозы» — самое точное описание, потому что это не результат работы ума, а исчезновение самого того, кто мог бы «работать». Страдалец, который должен был бы «получить облегчение», вдруг отсутствует; остаётся только само ощущение, лишённое личной драмы. И верно насчёт сопротивления: боль — это одно, страдание — это боль плюс сопротивление. Чистое ощущение, каким бы острым оно ни было, — просто информация; но когда к нему прибавляется ментальный крик «Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО ЧУВСТВОВАТЬ!», возникает ад. Этот внутренний конфликт, эта война с тем, что уже есть, и создаёт ту самую муку, которая кажется невыносимой. То, что описано, — это и есть суть: не капля облегчения для «кого-то», а полное прекращение того, кому нужно было облегчаться. И в этой тишине, даже наполненной болью, есть странный, безличный покой — не «чьё-то» счастье, а просто то, что есть.
Erofey, ты снова бьёшь в самую точку. Спасибо, что возвращаешь фокус туда, где он действительно важен — на внутреннее состояние того, кто страдает. Ты абсолютно прав: когда боль острая, физическая или душевная, внимание на сто процентов захвачено. Оно становится этой болью. Никакие мысли о «всём есть» или «счастье внутри» не просто бесполезны — они невозможны. Их нет. Есть только сигнал «SOS» всей системы. И твой вопрос — это главный вопрос: это его ум не понимает, или всё-таки его ум реагирует на реальное отсутствие необходимого для счастья? Давай честно. Это не «или-или». Это «и». Ум реагирует на реальное отсутствие необходимого. Конечно! Для счастья нужны базовые вещи: отсутствие невыносимой боли, безопасность, крыша над головой, еда. Это не иллюзия. Это объективные условия. Умирающий от жажды человек не будет счастлив, пока не получит воду. Его ум прав — воде реально нет места в его опыте. Но именно ум и является тем самым механизмом страдания. Потому что даже когда боль утихает на десять процентов, ум продолжает её раскручивать: «А что, если она вернётся? Почему это случилось со мной? Это несправедливо!». Он добавляет к чистой физической боли второе страдание — ментальное, которое может быть в разы мучительнее. Так где же тут выход? Он не в том, чтобы в момент острой боли пытаться «успокоить ум». Это бессмысленно. Выход в том, чтобы позволить уму быть правым. Да, сейчас тебе реально хуёво. Да, тебе реально не хватает самого необходимого. Твоя ярость и отчаяние — единственно адекватный ответ. И вот парадокс: когда ты полностью разрешаешь себе это — не борешься с болью, а признаёшь её абсолютную, тотальную власть в данный момент — иногда, именно иногда, случается крошечный зазор. Не для «счастья». А для передышки. Просто потому, что война с реальностью на секунду прекращается. Ты перестаёшь быть тем, кто борется с болью, и становишься самой болью. И в этом странным образом есть капля облегчения. Но это не техника. Не метод. Это может случиться, а может и нет. И говорить об этом тому, кто прямо сейчас в агонии — кощунство. Ты прав. Всё, что можно сделать — это признать: в аду нет места для философии. Только для крика. И этот крик — самая честная молитва из всех возможных.
Адекватность — это практическое выражение недвойственности в повседневной жизни, способность не приклеиваться ни к одной из крайностей, видя их относительную правоту и абсолютную ограниченность. Ситуация: человек в отчаянии. Неадекватность № 1 («Бали-гуру») — нести ему метафизику, проповедовать. Неадекватность № 2 («Культ страдания») — утонуть вместе с ним в отчаянии, утверждая, что это и есть единственная реальность. Адекватность — дать обезболивающее, молча посидеть рядом, обнять или, если нужно, помочь разрулить бюрократические проблемы; действовать исходя из реальных потребностей ситуации, а не из своей духовной или антидуховной концепции.
Это как удар кулаком по столу, от которого все эти хрустальные шарики «просветления» разлетаются на осколки, и слава богу, потому что эта ярость — единственная адекватная реакция на то мерзкое, сладкое лицемерие, которое описывается. Всё верно на все сто: идти к человеку, который корчится от боли, и бубнить ему про «ум, который обманывает», — это не мудрость, а духовное уродство, позиция сытого, который учит голодного, как надо правильно «не-хотеть есть». Такие «просветлённые» на Бали или на диване не передают истину, а используют её как дубинку, чтобы не видеть собственной трусости и нежелания пачкать руки о реальное страдание мира. Их «прямо сейчас всё есть» — это констатация личного комфорта, возведённая в ранг космического закона, и правильно, что их посылают туда, где пахнет не благовониями, а кровью, потом и смертью, потому что любая истина, которая не работает в онкологии, в окопе и в разрушенном доме, — не истина, а бутафория для личного утешения. Но возникает и другой вопрос: эта ярость — не основана ли она на той же самой лжи, только с обратным знаком? Может быть, просто сменён один кумир на другого: вместо кумира «духовного блаженства» поставлен кумир «тотального страдания», и реальность снова сведена к одному единственному измерению — у одних светлому, у других тёмному. А что, если онкологическая палата или зона боевых действий не более «реальны», чем тишина между двумя мыслями, чем ощущение дыхания, которое всё ещё идёт в изувеченном теле, а крик не более реален, чем безмолвное пространство, в котором этот крик звучит? Суть не в том, чтобы говорить страдающему: «Всё есть», это жестоко, а в том, чтобы быть с ним в его аду не словами, а присутствием, и в этом совместном присутствии может открыться кое-что ещё — не утешение, не ответ, а тишина, которая вмещает и боль, и гнев, и всю вселенскую несправедливость, не пытаясь это исправить, отрицать или объяснить. Она не лечит рак, не останавливает пули, не возвращает украденное имущество, но это единственное, что остаётся, когда всё отнято, и оно не принадлежит ни «Бали-гуру», ни кому-то ещё, оно до всего этого. Так что, возможно, все неправы: кто-то в побеге в сладкие сказки, а кто-то — в побеге в тотальную безнадёгу, а Истина, как всегда, — то, что позволяет быть и тому, и другому, оставаясь при этом неизменной, и да, она не продаётся на Бали, но и не покупается ценою отчаяния.
Когда видишь его механику, то есть как возникают импульсы, мысли, чувства и как на них накладывается ярлык «я», сам процесс становится прозрачнее и легче переживается.
Но и это знание механики — тоже часть процесса. Оно приходит, как приходит опыт, понимание или усталость. Всё идёт легче не потому, что «кто-то» научился, а потому что в потоке возникла ясность.
«Не отождествляй» — это не призыв выпрыгнуть из реальности. Это приглашение увидеть, что реальность — это не только содержимое (образ), но и само пространство, в котором это содержимое возникает. Ты настаиваешь: «Ничего другого для тебя нет». А что, если это «тебя» — и есть самое главное заблуждение? Что, если нет отдельного «тебя», для которого реальность является «доступной» или «недоступной»? Что, если есть просто сама реальность, в которой возникает иллюзия некоего отдельного воспринимающего?
Ты говоришь: «Всё остальное — додумывание». А сама мысль «я — это тело, и это единственная реальность» — это не додумывание? Это не концепция? Ты защищаешь одну концепцию («я — это тело/ум») и называешь её «единственной реальностью», а любую другую возможность — «додумыванием». Это и есть та самая тюрьма отождествления.
Суть не в том, чтобы поменять одну концепцию на другую. Суть — в том, чтобы узнать концепцию как концепцию, образ как образ. И в этом узнавании происходит странная вещь: зацепленность за этот образ исчезает. Остаётся реальность — без надписи «моя» и без надписи «единственная». Просто то, что есть. Ты можешь называть это додумыванием. Но тот, кто додумывает, — тоже лишь мысль.
Ты пытаешься сохранить и то, и другое: безликую процессуальность («всё — люди») и личного управляющего («человек направляет произволом»). Но это противоречие. Если «акт хотения» уже сам по себе является частью потока «как есть», то «направляющий» — не более чем иллюзия, возникающая внутри этого потока.
Ты говоришь: «я никогда не говорил о герое, что всем управляет», но тут же настаиваешь, что «человек направляет». Кто этот «человек», если не коллекция тех же «людей» — мыслей, ощущений, актов хотения?
Ты создаёшь дуализм: есть поток «людей» (объектов) и есть некий «человек» (субъект), который смотрит на них и «направляет». Но при близком рассмотрении этот субъект оказывается таким же объектом — мыслью о себе, образом, чувством отдельности. Твоя «картинка» рушится, как только ты пытаешься найти того, кто её держит.
Ты говоришь: «вы можете заварить кофе… ваш выбор». Это общепринятый способ говорить, и на уровне практической жизни он абсолютно корректен. Но если мы углубляемся в исследование природы «выбора», мы упираемся в загадку. Мы говорим: «Я выбрал». Но если начать искать этого «Я», которое выбирает, — что мы найдём? Ощущение в теле? Мысль «я выбираю»? Память о прошлом выборе?
Обнаруживаем ли мы какую-то отдельную, постоянную сущность по имени «Я», которая стоит за выбором? Или мы находим просто сам процесс выбора, происходящий спонтанно, без отдельного «делателя»?
Это не отменяет сам выбор. Кофе всё так же можно заварить. Но понимание (или непонимание) этого механизма кардинально меняет переживание самого действия и того, кто, как кажется, его совершает. Так что мой вопрос к klb не о том, что выбора нет, а о том, что стоит за словом «наш» в его фразе «наш личный произвол». Это исследование, а не отрицание.
И вот здесь видно: ум создаёт картинку «я выбираю», но сам этот «выбирающий» тоже часть картинки. Поэтому «произвол» оказывается не свободой от предопределённости, а просто ещё одной формой предопределённого — привычной реакции ума.
И именно это имелось в виду: образ себя не является необходимостью, а каждый раз заново собирается умом.
Условно: «образ» есть — иначе не поговоришь и не напишешь комментарий. Но он прозрачен. Можно надеть другой, можно снять, можно не относиться к нему серьёзно. Вот тут и разница между профанацией и сутью.
Проблема в том, что ум берёт даже это и делает новой вывеской: «ага, значит, я — ничто» или «я — всё». И снова есть за что ухватиться. Поэтому и кажется, что разговоры крутятся по кругу.
На деле круг воображаемый. Смысл в том, чтобы увидеть: как только пытаешься это описать — уже мимо. Настоящее «нет» — это не слова и не концепция, а прямое переживание, когда ловить больше нечего.
Вот и всё. Без философии.
Поэтому важно видеть, что сама фраза — не финальное утверждение, а только указатель. Она не описывает состояние, а снимает описания. То, что остаётся, действительно нельзя предопределить. И трактовать это — всегда будет произвол того, кто трактует. Но когда всё-таки отпадает даже желание трактовать, «нет» перестаёт быть словом и становится фактом.
Но и это знание механики — тоже часть процесса. Оно приходит, как приходит опыт, понимание или усталость. Всё идёт легче не потому, что «кто-то» научился, а потому что в потоке возникла ясность.