только посмотрев на написанное им, сразу становится понятным, что он даже и не нюхал то, о чем пишет.НА КАКОМ УРОВНЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ СМОТРЯЩИЙ? Но все это ерунда.Все это просто дымовая завеса поставленная вирусом лишь бы им не занимались.
Смелое утверждение. Которое может сказать только познавший. СКРОМНЕЙ надо быть. Есть европейцы принятые в традицию как например Генон и им были открыты все двери.Неужели ты не понимаешь как смешно звучат твои слова о познавших, о суфиях, о мастерах.Юношеский максимализм, плюс отсутствие духовного опыта и очень не гибкий ум.Постоянно захлестываемый эмоциями. Тебе еще надо научиться учиться, а не спорить с мастерами по пустым вопросам.
И я об этом для тебя в эту традицию путь закрыт. Поэтому опираться в своих убеждениях на то, что ты не в состоянии постичь не рационально. Идрис Шах знает что он вкладывает в свои слова у него связь с традицией. А для нас это угадал все буквы но не смог назвать слово.
Попробуй понять этот простой текст. Великого суфия
Книга, избавляющая от заблуждений
версия для печати
Вход в софистику и отрицание знаний
При дальнейшем рассмотрении своих познаний я обнаружил, что таковые у меня лишены описанного выше свойства. Исключение составляли лишь чувственные данные и принципы, носящие необходимый характер. И я подумал: «Теперь, когда меня постигло разочарование, у меня не остается иного способа достижения достоверного знания, как приобретение его из самоочевидных вещей, т.е. из чувственных данных и из принципов, носящих необходимый характер. Сначала для этого нужно выяснить их, дабы убедиться, принадлежит ли доверие мое к чувственным данным и уверенность в безошибочности принципов, носящих необходимый характер, к тому же роду, что и прежняя моя вера и положения, основанные на традиции, равно как и вера большинства людей в положения, добытые умозрительным путем, или же это — уверенность обоснованная, не обманчивая и безопасная?»
Задавшись такой целью, я начал с величайшим усердием анализировать чувственные данные и положения, добытые умозрительным путем, и смотреть — не могу ли я заставить себя подвергнуть их сомнению. В результате долгих размышлений, когда я заставлял себя сомневаться в этом, я пришел к тому, что не мог себе позволить положиться также и на чувственные данные, и сомнение мое в отношении последних стало расти все больше и больше.
Я подумал: «Откуда у людей берется доверие к чувственным данным? Ведь самым сильным из чувств является чувство зрения. Но вот когда смотришь на тень, кажется, что она неподвижно стоит на месте, и ты отсюда заключаешь, что она не перемещается. Но стоит тебе для проверки посмотреть на эту же тень через час, как ты обнаруживаешь, что она все-таки перемещается, ибо двигается она не резкими толчками, а постепенно — ничтожными крупицами и безостановочно. Или смотришь, например, на звезду, и тебе кажется, что она совсем маленькая — не больше динара. Но потом геометрическим способом доказывается, что звезда эта по размеру своему превышает Землю. Так же обстоит дело и с другими чувственными данными. Повсюду судия Чувство выносит одно решение, а судия Рассудок выдвигает другое, опровергающее чувственные данные и вскрывающее в них обман настолько убедительно, что для защиты их не остается уже никакого средства».
После того, как рухнуло мое доверие и к чувственным данным, я подумал: «Верно, полагаться можно только на показания рассудка: ведь именно они являются такими принципами, как наши высказывания: „десять более трех“, „отрицание и утверждение по отношению к одной и той же вещи несовместимы“, „одна и та же вещь не может быть одновременно сотворенной и вечной, несуществующей и существующей, необходимой и невозможной“.
Но тогда заговорили чувственные данные: „А почему ты полагаешь, что доверие твое к показаниям Рассудка не подобно тому доверию, которым пользовались у тебя чувственные данные? Ведь ты раньше доверял нам, а потом пришел Рассудок и опроверг нас, и если бы не Рассудок, ты наверняка бы еще продолжал доверять нам. А не может ли быть так, что за постигающей способностью Рассудка имеется другой судия, готовый появиться и опровергнуть Рассудок так же, как это сделал сам Рассудок, когда он появился и опроверг решения Чувств. И если подобная постигающая способность не проявляла себя, то это отнюдь не доказывает невозможности ее существования“.
Мой ум некоторое время мешкал с ответом, и замешательству его способствовали размышления о природе сновидений. Я говорил себе: „Разве о сновидениях своих во сне ты не думаешь, как о чем-то непреходящем и устойчивом? Разве ты, будучи в состоянии сна, подвергаешь их каким-нибудь сомнениям? А затем, проснувшись, разве ты не убеждаешься в безосновательности и незначительности всего того, что тебе пригрезилось и во что ты поверил? Так почему же ты думаешь, что всякая вещь, в которую ты благодаря чувству или рассудку веришь в бодрствующем состоянии, является истинной по отношению к этому твоему состоянию, хотя у тебя может появиться и такое состояние, которое будет относиться к твоей яви так же, как явь — к твоему сновидению, и явь твоя перед ней будет не более как сновидением? Так что, если придется тебе впасть в подобное состояние, ты убедишься: всё, что когда-то воображалось твоему рассудку, — лишь бессмысленная фантазия. Возможно, что это и есть то самое состояние, о котором как о присущем им говорят суфии, когда последние, углубившись в себя и отрешившись от чувств, становятся, по их утверждениям, очевидцами таких ситуаций, которые никак не могут быть приведены в согласие с показаниями рассудка. Возможно также, что подобным состоянием является смерть, ибо сказано было Главой пророков, первых и последних, мир ему: “Люди спят, а когда умрут — пробудятся». Быть может, посюсторонняя жизнь — сущее ничтожество по сравнению с жизнью потусторонней, и когда умрет человек, вещи покажутся ему не такими, какими они казались ему при посюсторонней жизни. И тогда будет сказано ему: «Мы сняли с тебя пелену, и зрение твое сегодня стало острым».
И когда мысль эта охватила меня, сжигая душу мою, подобно искре, высекаемой из огнива, я попытался излечить себя от этого недуга, но сделать это оказалось нелегко, ибо избавиться от него можно было лишь с помощью доказательства, а доказательство невозможно, если оно не построено на первичных принципах: если же последние не являются безошибочными, то, значит, и доказательства нельзя построить. Недуг мой, оказавшийся трудноизлечимым, продолжался около двух месяцев, в течение которых я размышлял над учением софистов. К размышлениям же этим меня толкало тогдашнее мое состояние, а не речи и разговоры посторонних лиц.
И продолжалось это до тех пор, пока Всевышний Аллах не исцелил меня от этой болезни и хвори и пока душа моя вновь не обрела прежнего здравия и равновесия, а рассудочные принципы, носящие характер необходимости, вновь не оказались приемлемыми и заслуживающими полного и безусловного доверия. Достиг же я этого не систематическим доказательством и упорядоченным рассуждением, а благодаря тому свету, который был заронен Аллахом в сердце мое. Свет этот служит ключом к достижению большинства знаний, и всякий, кто думает, что для обнаружения истины достаточно одних только доказательств, ставит узкие границы беспредельной милости Аллаха. Когда спросили посланника Божьего, мир ему, о том, что значит «отверзать» в словах Аллаха: «Сердце того, кто желает быть руководимым Аллахом, отверзается им для Ислама», он ответил: «Это — свет, который Аллах роняет на сердце». Тогда спросили его: «А каков признак этого?» И он ответил: «Это — когда покидают обитель суеты и обращаются к обители бессмертия». И как раз об этом свете сказал он: «Аллах сотворил людей во мраке, а затем возлил на них частицу Своего света». Вот в этом-то свете и следует искать обнаружения истины. Свет этот льется из щедрот Божьих лишь на некоторых из живущих, и необходимо выжидать его, или, как сказал Пророк, мир ему: «В дни вашей судьбины Господь ваш овевает вас свежим дуновением, и вам остается только подставлять себя этому дуновению».
Настоящее повествование ведется с той целью, чтобы перед тобой встала полная картина тех трудов, которые привели меня, в конце концов, к поискам вещей, не нуждающихся в том, чтобы их искали. Ибо первичные принципы не являются чем-то искомым — они имеются налицо. А наличная вещь такова, что, когда ее ищут, она теряется и скрывается из виду. Человека же, занятого поисками вещей, не нуждающихся в том, чтобы их искали, нельзя будет заподозрить в нерадении при поисках того, что действительно должно быть еще найдено.
Себя ты видишь утонув в обмане
И гордый зрак на пирамиду вздев
Рычишь как солнцеликий лев.
Уже познав все имена и формы
Определив кто Будда кто Иисус
Один паришь несом потоком горным
Не замечая дьявола искус.
А там во тьме за гранями кристалла
Святая чистота призыв свой шлет
И если роза розою молчала
То кто ее фиалкой назовет.
www.platonizm.ru/content/korben-svetovoy-chelovek-v-iranskom-sufizme может тогда ты поймешь что такое настоящий суфизм а не профанация.И есть ли у такой как ты хоть какой то шанс его постичь
Книга, избавляющая от заблуждений
версия для печати
Вход в софистику и отрицание знаний
При дальнейшем рассмотрении своих познаний я обнаружил, что таковые у меня лишены описанного выше свойства. Исключение составляли лишь чувственные данные и принципы, носящие необходимый характер. И я подумал: «Теперь, когда меня постигло разочарование, у меня не остается иного способа достижения достоверного знания, как приобретение его из самоочевидных вещей, т.е. из чувственных данных и из принципов, носящих необходимый характер. Сначала для этого нужно выяснить их, дабы убедиться, принадлежит ли доверие мое к чувственным данным и уверенность в безошибочности принципов, носящих необходимый характер, к тому же роду, что и прежняя моя вера и положения, основанные на традиции, равно как и вера большинства людей в положения, добытые умозрительным путем, или же это — уверенность обоснованная, не обманчивая и безопасная?»
Задавшись такой целью, я начал с величайшим усердием анализировать чувственные данные и положения, добытые умозрительным путем, и смотреть — не могу ли я заставить себя подвергнуть их сомнению. В результате долгих размышлений, когда я заставлял себя сомневаться в этом, я пришел к тому, что не мог себе позволить положиться также и на чувственные данные, и сомнение мое в отношении последних стало расти все больше и больше.
Я подумал: «Откуда у людей берется доверие к чувственным данным? Ведь самым сильным из чувств является чувство зрения. Но вот когда смотришь на тень, кажется, что она неподвижно стоит на месте, и ты отсюда заключаешь, что она не перемещается. Но стоит тебе для проверки посмотреть на эту же тень через час, как ты обнаруживаешь, что она все-таки перемещается, ибо двигается она не резкими толчками, а постепенно — ничтожными крупицами и безостановочно. Или смотришь, например, на звезду, и тебе кажется, что она совсем маленькая — не больше динара. Но потом геометрическим способом доказывается, что звезда эта по размеру своему превышает Землю. Так же обстоит дело и с другими чувственными данными. Повсюду судия Чувство выносит одно решение, а судия Рассудок выдвигает другое, опровергающее чувственные данные и вскрывающее в них обман настолько убедительно, что для защиты их не остается уже никакого средства».
После того, как рухнуло мое доверие и к чувственным данным, я подумал: «Верно, полагаться можно только на показания рассудка: ведь именно они являются такими принципами, как наши высказывания: „десять более трех“, „отрицание и утверждение по отношению к одной и той же вещи несовместимы“, „одна и та же вещь не может быть одновременно сотворенной и вечной, несуществующей и существующей, необходимой и невозможной“.
Но тогда заговорили чувственные данные: „А почему ты полагаешь, что доверие твое к показаниям Рассудка не подобно тому доверию, которым пользовались у тебя чувственные данные? Ведь ты раньше доверял нам, а потом пришел Рассудок и опроверг нас, и если бы не Рассудок, ты наверняка бы еще продолжал доверять нам. А не может ли быть так, что за постигающей способностью Рассудка имеется другой судия, готовый появиться и опровергнуть Рассудок так же, как это сделал сам Рассудок, когда он появился и опроверг решения Чувств. И если подобная постигающая способность не проявляла себя, то это отнюдь не доказывает невозможности ее существования“.
Мой ум некоторое время мешкал с ответом, и замешательству его способствовали размышления о природе сновидений. Я говорил себе: „Разве о сновидениях своих во сне ты не думаешь, как о чем-то непреходящем и устойчивом? Разве ты, будучи в состоянии сна, подвергаешь их каким-нибудь сомнениям? А затем, проснувшись, разве ты не убеждаешься в безосновательности и незначительности всего того, что тебе пригрезилось и во что ты поверил? Так почему же ты думаешь, что всякая вещь, в которую ты благодаря чувству или рассудку веришь в бодрствующем состоянии, является истинной по отношению к этому твоему состоянию, хотя у тебя может появиться и такое состояние, которое будет относиться к твоей яви так же, как явь — к твоему сновидению, и явь твоя перед ней будет не более как сновидением? Так что, если придется тебе впасть в подобное состояние, ты убедишься: всё, что когда-то воображалось твоему рассудку, — лишь бессмысленная фантазия. Возможно, что это и есть то самое состояние, о котором как о присущем им говорят суфии, когда последние, углубившись в себя и отрешившись от чувств, становятся, по их утверждениям, очевидцами таких ситуаций, которые никак не могут быть приведены в согласие с показаниями рассудка. Возможно также, что подобным состоянием является смерть, ибо сказано было Главой пророков, первых и последних, мир ему: “Люди спят, а когда умрут — пробудятся». Быть может, посюсторонняя жизнь — сущее ничтожество по сравнению с жизнью потусторонней, и когда умрет человек, вещи покажутся ему не такими, какими они казались ему при посюсторонней жизни. И тогда будет сказано ему: «Мы сняли с тебя пелену, и зрение твое сегодня стало острым».
И когда мысль эта охватила меня, сжигая душу мою, подобно искре, высекаемой из огнива, я попытался излечить себя от этого недуга, но сделать это оказалось нелегко, ибо избавиться от него можно было лишь с помощью доказательства, а доказательство невозможно, если оно не построено на первичных принципах: если же последние не являются безошибочными, то, значит, и доказательства нельзя построить. Недуг мой, оказавшийся трудноизлечимым, продолжался около двух месяцев, в течение которых я размышлял над учением софистов. К размышлениям же этим меня толкало тогдашнее мое состояние, а не речи и разговоры посторонних лиц.
И продолжалось это до тех пор, пока Всевышний Аллах не исцелил меня от этой болезни и хвори и пока душа моя вновь не обрела прежнего здравия и равновесия, а рассудочные принципы, носящие характер необходимости, вновь не оказались приемлемыми и заслуживающими полного и безусловного доверия. Достиг же я этого не систематическим доказательством и упорядоченным рассуждением, а благодаря тому свету, который был заронен Аллахом в сердце мое. Свет этот служит ключом к достижению большинства знаний, и всякий, кто думает, что для обнаружения истины достаточно одних только доказательств, ставит узкие границы беспредельной милости Аллаха. Когда спросили посланника Божьего, мир ему, о том, что значит «отверзать» в словах Аллаха: «Сердце того, кто желает быть руководимым Аллахом, отверзается им для Ислама», он ответил: «Это — свет, который Аллах роняет на сердце». Тогда спросили его: «А каков признак этого?» И он ответил: «Это — когда покидают обитель суеты и обращаются к обители бессмертия». И как раз об этом свете сказал он: «Аллах сотворил людей во мраке, а затем возлил на них частицу Своего света». Вот в этом-то свете и следует искать обнаружения истины. Свет этот льется из щедрот Божьих лишь на некоторых из живущих, и необходимо выжидать его, или, как сказал Пророк, мир ему: «В дни вашей судьбины Господь ваш овевает вас свежим дуновением, и вам остается только подставлять себя этому дуновению».
Настоящее повествование ведется с той целью, чтобы перед тобой встала полная картина тех трудов, которые привели меня, в конце концов, к поискам вещей, не нуждающихся в том, чтобы их искали. Ибо первичные принципы не являются чем-то искомым — они имеются налицо. А наличная вещь такова, что, когда ее ищут, она теряется и скрывается из виду. Человека же, занятого поисками вещей, не нуждающихся в том, чтобы их искали, нельзя будет заподозрить в нерадении при поисках того, что действительно должно быть еще найдено.