Феликс
@Felix

Бумажные цепи на руки одеты?
Нелепо, как ждать на вопросы ответы.
Как пропасть пройти, не имея моста,
Как жизнь предсказать, по полету листа.

Но руки в цепях онемели, застыли…
С рождения страх не дает раскрыть крылья…
Одно лишь движение, цепи спадут…
И больше не вспомнишь ни страха, ни пут.

Один лишь рывок, развернешь небеса…
Один лишь прыжок, и вся мира краса…
Лишь песня прощальная сказочных дев,
Лишь рык, что издаст коронованный лев,
Лишь слово, что плотью висит на кресте,
Лишь сны, что плывут облаками в мечте.

Бумажные цепи, но их не порвать,
Их клеила нежной заботою мать,
Их вырезал папа, забыв про покой,
Их детям подаришь, скрепив их собой.

И так, продолжая ползти по векам,
Мы тащим по жизни, все жизни как хлам.
Бумажною цепью бумагу скрепив…
Как все я в цепях… это значит, я жив!

Миша из Москвы выезжал редко. Бывал с родителями во Франции, Англии, Таиланде. С классом в Швейцарии.

А вот в России, так уж получилось, не был ни разу. Эту страну он представлял смутно. По рассказам отца, родившегося в Рязанской области. И унылым урокам. То ли истории, то ли географии. По тревожному гулу, который слышался из-за кольцевой автодороги. По каким-то недосмотренным артхаусным фильмам.

Поэтому ожидал, что на первой же загородной станции в электричку ворвутся пьяные дегенераты. Нанесут вина и грязи. Начнут петь и драться.

Но в вагоне было тихо и опрятно. Исчезла из виду Моск­ва. Приближалось уже Ожерелье. Ада не было.

За окном то проглядывало спокойное нежаркое солнце. То моросил нехолодный и даже немокрый как будто дождик.

Смирные речки, сонные посёлки. Уютные кладбища. Никакой бесшабашной шири. Ни дремучих лесов, ни бескрайних полей. Так, поляны, огороды… Настоящая Россия. Невелика оказалась.

Обволакивающая, расслабляющая бедность кругом. Хорошо.

В Ожерелье пересадка. Поезд на Павелец. Вагонов поменьше. Народ пониже.

Здесь пели. Но не для разгула — для пропитания. Негромко и недолго. Два пожилых человека в пехотной форме. Солдатские погоны не шли к их возрасту, вполне полковничь­ему.

Голоса у них были тоже солдатские. Какими кричат на войне. Когда бегут. Не в атаку, а наоборот. Песни явно самодельные — кривые, неладные. Пассажиры поспешно совали им мелкие деньги. Чтобы скорее спровадить в другой вагон.

Когда певцы ушли, три женщины, неподвижно сидевшие напротив Миши, зашевелились. Достали из сумок еду. Каждая что-то доставала и давала двум другим. Хлеб, яйца вкрутую, сыр. Котлеты, шоколад.

Соли ни у одной не нашлось. Старшая, почти старуха, сделала за это выговор младшей. Совсем юной. Видимо, в их таинственной иерархии ответственной за соль.

Женщина средних лет заметила, что без соли лучше. Здоровее. Младшая посмотрела на неё с благодарностью. Старшая с осуждением.

Они были похожи друг на друга. Как будто одна в
Читать дальше →

Я просыпаюсь… минута застыла…
и в ней словно в капле весь мир отражен…
дрожит неподвижного времени жила…
сон век не открыл, а быть может не сон
еще собирает меня по частицам…
и как этой правде суметь причаститься
когда переход нарисован во сне
а все то что длится
в кладовке пылится
ненужною свалкой вещей обо мне.
Как я появился?.. где лоно открылось?..
в чем выросло слово… и сжалось как я
и что это, кара была или милость?
а может быть ток бесконечный ручья?…
И вот я в тюрьме, как Тесей в лабиринте
и жду Минотавра, ту нить потеряв
о те кто вошел, всю надежду отриньте
рабы не имеют ни чести, ни прав.
Меч алым горит… Минотавр бездыханный…
прекрасная дева встречает у врат…
когда я родился?.. все в дымке туманной…
и тают картины великих наград.
Минута… и жизнь колесо раскрутила
а смутная повесть сокрылась во тьму…
кем был и кем стал?.. продолжается лила
открылись глаза… и увидел тюрьму.

Привычная боль как давление неба,
На каждую клеточку голой души,
Нет места ни стону, ни даже молебну…
Ведь все хорошо и мы хороши.

Мы просто придем, каждый вечер с работы,
И утром начнем, свой бессмысленный день,
А может мы хиппи, иль черные готы,
И ловим в ночи, свою зыбкую тень.

А если насядет тягучее утро,
И полночь на шее ремень захлестнет…
То можно надеть альпинисткою куртку,
И вместе с друзьями, в далекий поход.

И боль незаметна и ложь незаметна,
Но сердце скулит как потерянный пес,
И что то, сжимается с пением ветра…
И если замрешь… то услышишь вопрос.

Зачем этот мир, что сгорает травою?
Зачем я пришел и куда я уйду?
Где счастье найти и как стать мне собою…?
И все… ты попал, словно узник в беду.

Ты глянул наверх и увидел темницу,
Ты глянул под ноги, там пропасть и смерть,
Из стен проступили как призраки лица,
Всех тех, кого предал, спеша все успеть.

И боль как безумец сорвавший оковы,
Ворвется в уснувший от прелестей ум,
И каждое слово услышишь ты зовом,
А мир станет белый, неслышимый шум.

Слепящая так, что уже и не больно,
Положен от Бога сей муке предел…
Как Иов, согрешивший пред Богом невольно,
Ты умер и ожил и вновь онемел.

Ушла ли та боль… все что скажешь неправда,
Была ли она… как оборванный крик…
Что скажет река, о проклятии жажды,
Что скажет о времени, вечность и миг.
Читать дальше →

Ты постоянно напоминаешь о смерти и это невыносимо, словно кричишь, поверьте, в миг этот темно синий. Но не хочу я верить, в эту дурную сказку… ветер колышет перья, лица закрыли маски. Все мы на карнавале, сбросим потом одежды, умершие устали, и отдыхают прежде, чем зазвучат свирели, тихо начнут гобои, снова мы не успели, снова нас только двое, кружим в прощальном танце, и исчезаем в свете… будем как францисканцы, просто молчать о смерти. Просто смотреть на звезды, пить этот свет холодный… и позабыв угрозу, миги листать как годы. Дни как листочки в скрепке, рвешь их рукой небрежной, так обнажает ветки ветер слепой надежды, так неизбежно осень дарит теплом прощальным, и у листа не спросишь, где открывают тайны, где зазимуют звезды, неба свернув палатку… выжить конечно поздно… жить, и легко и сладко.

my-hit.org/film/266952/

Фильм по нашей теме. Оченнь рекомендую!

В тибетском сне, оказавшись в бардо,
И вспомнив о прошлой жизни,
Ее разложишь, от и до,
Как белый луч из призмы.

Тело болью не отвлечет,
Желаний пуста коробка,
Страсти вытекли словно пот,
Теперь за себя неловко.

Жизнь прочитана как с листа,
На табуретки стоя,
Маленький мальчик считал до ста,
Быть он хотел героем.

Он космонавтом хотел взлетать,
Космос держать в ладошках…
Счет доходит до девяносто пять,
Стой, подожди немножко…

Пять мгновений и ты в бардо…
Свет ослепляет яркий…
В тумане крутят с тобой кино…
Господи как же жарко…

Душно и пыльно и гложет тоска,
Ночь словно нож у горла,
Сытым удавом жилка виска…
И не услышать хора,
Сфер что вращая сотни миров,
Песню плетут узором,
И посылают небесный зов,
Сердце знобя укором.

Вкус у ствола, словно крови лизнул,
В горло направив дуло,
Дернул курок… захлебнулся… сглотнул…
Боль навсегда уснула.

Но просыпаясь в тибетском сне,
Вдруг понимаешь поздно,
Боль остается и ты в огне,
И также далеки звезды.

Вновь рождаешься ад забыть,
Но путь из глубин не близкий,
И даже если хочется жить,
Не сразу внесут в списки.

Вновь табуреточка, вновь тоска,
Что то опять не вышло,
Жизнь пробивает тебя с носка,
Крутит судьбу как дышло.

Сколько успел ты вслепую пройти,
Сколько раз просыпался,
Сколько сердцу кричал, лети…!
Сколько раз разбивался…

Ночь… монитор… его белый экран,
Тусклый как свет рожденья.
От тишины и от боли пьян…
Господи дай смиренья!

Знаю, что сам я решил прийти,
Выбрал себя и место…
Тысячный раз прокричать лети…!
И проиграть все, честно.
Читать дальше →

Каждое касание тонких веток к небу
Собираешь данью, как горбушку хлеба
Подбирает странник. Отряхнет от пыли,
И в душе из раны прорастают крылья.

Даждь нам, Боже, хлеба
Для души голодной.
Хоть щепоткой неба
Для тебя негодной.

Посоли разлуку, пусть глаза от соли
Чистою слезою проведут по боли
Светлую дорогу от небес до крыши,
От меня до веток… И немного выше.

Я погружаюсь в боль и муку как батискаф на дно морей, лелея тонкую разлуку с огнями сказочных зверей. Не увидать на дне созвездий, не слышать лая гончих псов, меня расплющит бесполезность и оглушит укор веков. Я в них по жизням полз змею и сбросив кожу умирал, и пожирал себя собою…. теперь на дно тоски упал… как блин расплющен лик в окошке, где нос, где губы не поймешь и чувствую себя я кошкой, что Шредингер поднял на нож… стекаю мутною волною, раскрасив комнаты в багрец, такой потерянной и злою, что нагадаю всем конец… из кишок вылепив иероглиф, его на мумию одев, влачу свой труп через пороги, под стоны обгоревших дев… Моей надежды, моей веры, моей любви… и что сказать когда забыли пионеры на шею пеньку повязать… и вот я плачу одиноко, индеец над убитой скво, и мрачно светится далеко, сквозь запотевшее стекло.

В фиолетовом оргазме забывая о сарказме открываешь сон небес… там оранжевые лики испускают смех великий и танцует рыжий бес он течет по покрывалу сиротинушкой усталой уши к небу навострив… близит полночь… сотворив эти голые беседки в них застывшие нимфетки из коробочки конфетки на салфетке разделив…тот кто вышел тот и жив… тот и выщелкнул свободу словно вошь из бороды и запрятался в природу в ожидании косьбы… это был усатый леший с толстой лысой головой и сверкая звонкой плешью притворяется он мной… бьет хвостом гудит из носа раскурив махровый дым отвечает папиросой на вопросы молодым… ой гудим братва гудим… в соловки на поселенье уезжаем и сопим… в ожидании затменья ничего не говорим. Ничего мы не расскажем о забытых небесах… почему елеем мажем коронуем вечный страх… почему раскрыто небо для безумцев и детей… почему мы просим хлеба… а не смерти поскорей.