Без разницы кто говорит. А разница в том что говорится и как это «говорение» воздействует на окружение. Ведь можно говорить и в шутку до беспамятства, но кому надо эта молва и с какой целью она создаётся? Вот вопрос.
У всех давно уже аллергия на бога, поэтому давайте заменим это непристойное слово благородным вселенским сознанием, которое только и есть. Ну допустим что это так. Тогда откуда столько противоречий, восклицаний, доказательств кому-то своей правоты, о непреложной истине? Ведь всё это уже давно смахивает на религиозный фанатизм, готовый сметать всё неугодное, противореча действием своей же доктрине не противодействия.
Вычту двух-трех скептиков — в истории философии это приличный тип; остальные не знакомы и с самыми элементарными
требованиями интеллектуальной благопристойности. Они как самки — все эти великие мечтатели и диковинные звери; у всех «прекрасные чувства» сходят за аргументы, вздымающаяся грудь — за меха, раздуваемые божеством, убеждение — за критерий истины. Напоследок Кант попытался — «по-немецки» невинно — придать наукообразный вид этой форме порчи, этому отсутствию интеллектуальной совести, он изобрел понятие «практического разума» — особого разума, когда уже не надо беспокоиться о разумности, коль скоро заявляет свои права мораль, коль скоро громогласно раздается требование: «Ты обязан!..» Если мы примем во внимание, что почти у всех народов философ наследует и развивает тип жреца, то нас уже не удивит эта привычка чеканить фальшивую монету, обманывая самого себя. Коль скоро на тебя возложены священные обязанности — как-то: совершенствовать, спасать, искуплять людей, коль скоро ты носишь божество в своей груди и выступаешь рупором потусторонних императивов, то ты со своей миссией недосягаем для чисто рассудочных оценок, тебя освящает обязанность, ты сам тип высшего порядка!.. Что жрецу знание. Он слишком высок для наук! — А ведь до сей поры царил жрец!.. Он определял, что «истинно», что «неистинно»!.. Не станем недооценивать следующего: мы сами, мы, вольные умы, — мы воплощенное объявление войны всем прежним понятиям «истинного» и «ложного»; в нас самих — «переоценка всех ценностей». К самым ценным выводам приходят дольше всего, а здесь у нас самые ценные выводы — методы. Все методы, все предпосылки нашей сегодняшней научной мысли тысячелетиями вызывали глубочайшее презрение: ученый не допускался в общество «приличных» людей — считался «врагом бога», презирающим истину, считался «одержимым». Человек, занятый наукой, — чандала… Весь пафос человечества, все понятия о том, чем должна быть истина, чем должно быть служение истине, — все было против нас; произнося «ты обязан!..», всегда обращали эти слова против нас… Наши объекты, наши приемы, наш нешумный, недоверчивый подход к вещам — все казалось совершенно недостойным, презренным. — В конце концов, чтобы не быть несправедливым, хочется спросить, не эстетический ли вкус столь долгое время ослеплял человечество; вкус требовал, чтобы истина была картинной; от человека познания вкус равным образом требовал, чтобы он энергично воздействовал на наши органы чувств. Наша скромность шла вразрез со вкусом… Ах, как хорошо они это почуяли, индюки господни.
Чего Дима приуныл, не знаешь что и ответить. Там ведь просветленьеце наклюнулось. Ты ведь жаждал лайков к посту, получил и сразу заткнулся. Молодец. Твоя любовь воняет. Но тебе ведь этот запах ничто не мешает источать.
Даже не показали, а надавили по полной на все присадки и комплексы, да так, чтобы сразу станет очевидно, что Пробуждение Здесь, а ни где-то там. Поэтому все парадоксально стремятся в реальный «Голливуд», потому что он реально пробуждает и очень быстро от всех иллюзий, и ты становишься просто Жизненностью, Приятием, Бессилием, иногда вонючими, иногда кристально чистыми без запаха, а не горделивой придуманной себе любовью, которую только тронь пальчиком, так она ж тебе родимая все глазки-то выцарапает, одни глазницы останутся. :)
Легче всего любить взобравшись на самый верх, ведь как прекрасны все эти копошения там внизу. :) А кого ты любишь больше себя на верху или тех милых букашек там внизу? :)
требованиями интеллектуальной благопристойности. Они как самки — все эти великие мечтатели и диковинные звери; у всех «прекрасные чувства» сходят за аргументы, вздымающаяся грудь — за меха, раздуваемые божеством, убеждение — за критерий истины. Напоследок Кант попытался — «по-немецки» невинно — придать наукообразный вид этой форме порчи, этому отсутствию интеллектуальной совести, он изобрел понятие «практического разума» — особого разума, когда уже не надо беспокоиться о разумности, коль скоро заявляет свои права мораль, коль скоро громогласно раздается требование: «Ты обязан!..» Если мы примем во внимание, что почти у всех народов философ наследует и развивает тип жреца, то нас уже не удивит эта привычка чеканить фальшивую монету, обманывая самого себя. Коль скоро на тебя возложены священные обязанности — как-то: совершенствовать, спасать, искуплять людей, коль скоро ты носишь божество в своей груди и выступаешь рупором потусторонних императивов, то ты со своей миссией недосягаем для чисто рассудочных оценок, тебя освящает обязанность, ты сам тип высшего порядка!.. Что жрецу знание. Он слишком высок для наук! — А ведь до сей поры царил жрец!.. Он определял, что «истинно», что «неистинно»!.. Не станем недооценивать следующего: мы сами, мы, вольные умы, — мы воплощенное объявление войны всем прежним понятиям «истинного» и «ложного»; в нас самих — «переоценка всех ценностей». К самым ценным выводам приходят дольше всего, а здесь у нас самые ценные выводы — методы. Все методы, все предпосылки нашей сегодняшней научной мысли тысячелетиями вызывали глубочайшее презрение: ученый не допускался в общество «приличных» людей — считался «врагом бога», презирающим истину, считался «одержимым». Человек, занятый наукой, — чандала… Весь пафос человечества, все понятия о том, чем должна быть истина, чем должно быть служение истине, — все было против нас; произнося «ты обязан!..», всегда обращали эти слова против нас… Наши объекты, наши приемы, наш нешумный, недоверчивый подход к вещам — все казалось совершенно недостойным, презренным. — В конце концов, чтобы не быть несправедливым, хочется спросить, не эстетический ли вкус столь долгое время ослеплял человечество; вкус требовал, чтобы истина была картинной; от человека познания вкус равным образом требовал, чтобы он энергично воздействовал на наши органы чувств. Наша скромность шла вразрез со вкусом… Ах, как хорошо они это почуяли, индюки господни.
Ницше