Чем больше я бодрствую и чем больше я выпадаю из времени, мира и его обусловленности, тем больше я становлюсь погруженным в активность повседневной жизни. Я становлюсь таким, каким был юным: более сонастроенным, внимательным и полностью присутствующим — как до грехопадения. Тогда день казался веком, в один час происходила тысяча смертей и неожиданных перерождений, а момент был бесконечным, очаровательным, мягким и интимным.
Теперь я могу принять на себя глубины человеческого одиночества и горя, открыть свое сердце невыразимым экстазам и радостям, ярости, ужасам и страстям, которые тесно связаны со мной и принадлежат мне. Я могу свободно плакать, безудержно смеяться, как ребенок, не обремененный имиджем, над этой нелепой вещью, называемой «личность».
Я могу позволить всему этому пройти сквозь меня,
и люблю все это
по мере прохождения.
Это на волоске от безумия, от самоубийства, пустоты и небытия. И именно из-за этой близости к смерти, оно такое живое и драгоценное. Я живу как на обрыве, я могу жить так каждый день. Я чувствую, что могу умереть от удовлетворённости.
(Я никогда не соглашался чувствовать и проживать полу-жизнь. Я никогда не мог полу-сдаться полу-Богу).
И все же, и все же, какое чертовски обычное дело эта осознанность. Чашечка чая с другом. Прогулка по парку в сумерках. Мимолетная память касается то того, то другого. Вся эта человеческая жизнь, освещенная мягким божественным светом.
Битые, сломленные, едва удерживаемые вместе, стоим вот здесь, над пропастью. Такие прочные, такие целостные, тем не менее. Так утешительно находиться внутри собственного Бытия. Беспочвенного, но, все же, крепко укоренного в земле, собственном теле и его ритмах, в сердце и его бесчисленных чувствах.
Я когда-то мечтал умереть, и я выбрал жизнь; по какой-то причине я выбрал жизнь или жизнь выбрала меня, удержала меня здесь, я не знаю.
Я все еще здесь, дышу, вне всякой причины, вне всякого понимания.
И благодарность — это единственное слово, оставшееся мне
Читать дальше →