Елена
@stuikoza

В сущности, от того, как назвать, зависит лишь форма соответствующего заблуждения. Я вот говорю — любовь. Но в сущности, это лишь потому что я искала любви. И этот опыт пришёл в контексте любовных чувств. Он превосходил их во сто крат по силе и необычности, и я решила, что наверное вот только это и можно называть настоящей любовью. Потому что других подходящих слов не нашлось. Так и осталось это имя. И единственное, что оно означает — мой личный пиковый опыт. Пиковый — когда желать больше нечего.

Смотришь в Неведомое, и видишь как переливаются его лики — любовь, радость, тишина, покой, свет, свобода, возможность, разум… Названия ликам подбираешь в меру своего интеллектуального и чувственного развития. Какой лик больше понравится, таким именем и назовёшь Неведомое.

Заблуждение же — это вот скомкать даже это переливчатое Неведомое. Назвать лишь одно имя Бога — Богом, а прочим именам отказать. А после и это имя низвести до примитивных предметных ассоциаций, вроде «любовь — это когда в груди чувство расширения, и тепло». Представляете, вот это грандиозное и неуловимое тысячеликое попытаться обрезать до «чувства тепла»? Хорошо, что это невозможно. Оно, тысячеликое, смотрит на тебя из этого чувства (или сквозь него — хрен разберёшь) и никак не помещается ни в имя, ни в чувство, ни в
Читать дальше →

Кажется, что я пыталась сложить слово «любовь» из букв н е н а в и с т ь.
Но оказалось ровно наоборот:
Я изо всех сил пыталась получить слово «ненависть» из букв л ю б о в ь

Я дважды подходила к этому вопросу.
Первый раз я заметила, что есть как будто две любви: одна — «моя», она остра и концентрированна, и ограничена некой областью внутреннего пространства. Она ценна и важна, и я намерена ее защищать от всего остального мира, к которому испытываю ту или иную степень ненависти. За каким-то фигом я решила усилить эту ненависть до предела, украсть, «извлечь» любовь из него полностью, и всю запихать в этот свой маленький карман. Сначала у меня даже вроде бы получалось, но в какой-то момент все пошло прахом — я заметила, что вопреки всем моим стараниям, вокруг разлит целый океан любви, который никак не помещается в маленькое понятие «моя». Выглядело это так, будто наливаешь, наливаешь воду в какой-нибудь тонкий пакет, а потом он тихо лопается, и все вытекает. И этот тихий океан, который неизменно присутствует всюду, но не так остер и важен, как «моя любовь» — это вторая любовь.

Пространство любви невозможно защищать, им не получается манипулировать. Оно обнимает все вещи и ни чему не противостоит. Но оно показалось мне таким бледным вначале, что я даже немного расстроилась, к тому же оно виделось не как природа вещей, а как нечто отстоящее от них. Потом поняла, что его бледность или яркость — это зависит от того, насколько я уделяю ему внимания, а форма восприятия — есть форма моих заблуждений относительно него.

Тогда я снова вспомнила некоторые рассказы наших про «падение в сердце», про чуть ли не оргазм и потерю мира при полной реализации этого опыта. И решила, что переживаемое мной — это лишь отблеск, запах, раз он не похож на оргазм:)
И тогда я стала искать именно острых и сильных ощущений, потому что думала, что именно это и будет являться критерием искомого опыта.

Первое место, куда я снова попала — было опять маленькое сердце. На этот раз оно не формулировалось как «моя любовь», а было просто очень сильным эмоциональным откликом на осознание пространства любви. Хотя мне казалось, что это не эмоции, а натуральное
Читать дальше →

Мастер, который не скандалит, не раздаёт пенделей и не учит жить окружающих — невидим. Его как-будто нет. И чем более он мягок, и спокойно относится к заскокам учеников, откликаясь лишь на прямое к нему обращение, тем более невидимым для мира он становится. Лёгким, как пёрышко, прозрачным, как тот кастанедовский человек знания.
С ним не завести внутреннего диалога, потому что он не даёт поводов видеть себя как внешнюю враждебную силу. Мы ведь заточены воспринимать Второго, мы заточены обращать внимание на насилие. И что им не является — все выветривается, растворяется, не замечается, игнорируется эго. Исчезает насилие — исчезает Второй, и исчезает восприятие его для эго.
Такой мастер в своём искусстве приближается к Духу. А Дух — это предельное мастерство.
Духа не существует, пока к нему не обратишься.

… И вот этот мир я вижу другим:
В нем — звонкие краски,
Так точен и ярок
Причудливый ритм.
Всему есть причина, начало и цель,
И сказка становится жизнью моей,
Потому что теперь
В ней

Ты есть…
В звуках и в тишине,
В шестой гитарной струне,
В порывах летнего ветра.
Ты есть…
В осеннем запахе снов,
В прохладе темных домов,
В вечерних улицах и проспектах.

Пусть дождик осенний поплачет о нас,
Пусть зимние бури порадуют тех, кто сидит по домам,
Любые невзгоды я смело приму,
И все испытания с честью пройду только лишь потому
Что

Ты есть…
И утром каждого дня
Рассветом встретишь меня,
Вечерним солнцем согреешь.
Ты есть,
Где бы я ни была.
Теперь со мною всегда
Твоя любовь и мое спасение.

Ты есть — Как боль и счастье во мне!
Спасибо свету и тьме,
И всем невидимым силам!
Ты есть
Мой Разум, Сердце и Страсть,
И я хочу лишь сказать:
За то, что Ты есть —
Тебе спасибо!

лето 2008

В глубине нас есть такое «святое» место, которое нельзя даже поминать всуе. Это ультрачувствительное место, оно чувствительно к малейшей капле осуждения и неприятия. И оно само по себе не агрессивно, оно мягкое, белое и пушистое ))))) мы туда вообще никого не пускаем. Никогда. Если честно, не пускаем туда даже собственные мысли, которые могут нести осуждение.

Далее, вокруг этого места возведена крепость, и вход в эту крепость охраняет злая собака. Именно эту собаку мы наблюдаем, когда наталкиваемся на «проявление центра невиновности». То есть если мы в других видим отстаивание и защиту правды, то это — и есть та собака. Она лает и кусается. Собака не заботится о том, чтобы быть невиновной, ее функция — только защищать мягкую сердцевину крепости. Любой ценой защищать. До последнего вздоха. Это слуга. Вот это — сила, агрессия, которые мы наблюдаем у себя или у других применительно к самозащите.
Атаковать собаку — невозможно. Убить невозможно. Собака отреагирует на малейший намёк осуждения и неприятия. Под каким бы соусом он не подавался. Единственный способ обойти, усыпить, приласкать, обезвредить короче, эту собаку — это полное приятие. На такое способна только душа. Только прощение. Только приятие. Больше НИЧЕГО не работает. Вообще ничего. Никогда. Даже не надо пытаться сделать что-то другое.
Там чистейшая дисцилированная Любовь должна быть. Если есть хоть чуть чуть примеси — все, отвергнет, облает, не пустит.

Другая метафора. Есть у меня капризный ребёнок. Он орет. Это метафора сильнейшей душевной боли. Как ни крути, кто бы что ни говорил про то что душевная боль это нонсенс, глюки и т д — это очень большое страдание. Так вот если пытаться ему говорить что — «ты просто капризничаешь, а на самом деле у тебя все есть», «заткнись», «прекрати придуриваться», «страдание это иллюзия» и т д — то он орать не перестанет. Ошибочно думать, что он перестанет орать КОГДА ЕМУ НАДОЕСТ. Ему не надоест. Это невозможно. Потому что это не каприз. Это — сигнал. Это
Читать дальше →

Из всех проблем осталась лишь одна. Как жизнь от смерти уберечь? Ведь если уберечь, и если ты позволишь всему жить вечно, мы как-нибудь найдём, что делать, планов — на сотни лет вперёд. Пусть умножается и расцветает жизнь в своём разнообразии, и ей всегда хватать пусть будет места. Не разрушай, что создано, расти ты рядом с ним, не нападая.
Будь молчаливым свидетелем присутствия. Будь милостиво к нам, небытие. Я б так и сделала, будь я тобою.

Ведь не бывает театра без зрительного зала. И я б смотрела восхищенно на то, как жизнь играет. И я бы каждому дала закончить реплику и завершить движение. Я никого не прерывала бы на полуслове. И каждый уходил бы лишь тогда, когда он сам захочет.
И если бы я стала смертью, я никогда бы не вошла без стука и без приглашения.

Смерть аплодирует, когда пред ней танцуешь. И я танцую на краю у бездны. Пред хищной пастью, что зовётся вечность.

Но я сжимаюсь в ожидании неизбежного итога. Ведь надо мной стоит такая власть, которая в любой момент разрушить может всё. И я не в силах с ней договорится. Мне остаётся только ожидание приглашения на казнь. И каждую минуту я стремлюсь как можно больше сделать, чтобы мои следы небытие замучилось
Читать дальше →

Дошедшие до самосознания и повисшие на нем, становятся очень неудобными и неприятными людьми. Да, возле них, в их поле может отпускать от всех нижестоящих проблем, но анархизм, нигилизм, пофигизм не способствуют народной любви :)
Можно делать все что угодно. Теперь абсолютно все равно, как себя вести, что говорить, какой фасад рисовать. Это так смешно! Все смешно! Абсолютная свобода, которая окрыляет все твое существо, и тех, кто решил примкнуть к твоей вибрации. Для прочих ты — гадкий субъект. Ну и черт с ними! Они смешны в своих маленьких человеческих обидах и страданиях! Смешны в оценках и попытках тебя задеть! Любые их проблемы, любые их радости, любые вопросы, любые ценности — пыль на ветру :) Свобода без правил, свобода настолько без правил, что даже установление правил ей не помешает.
Страшные люди — самосознанцы. Просто потому что для них нет ничего святого.
Это последняя застава. А за ней — Free Away.
Если вы думаете, что я это пишу о ком-то конкретном, вы совершенно правы!!)))

РЖУ!!! :))))))))))

Сели мы однажды с Вадимом Эдвиновичем, и поговорили о смысловых слоях текста. А потом написали каждый свое понимание этого вопроса. В результате родилось два непротиворечивых, на мой взгляд, описания. Тема интересная, особенно в связи с тем, кто и как читает и понимает всякие тексты.
В принципе это все надо расширять с текстов на любые символы, любые знаки. Но пока так.

Первой — сказка от Вадима:
«ТЕКСТ.
Нет смысла в закономерности, если она не завораживает и не вызывает изумления. Для меня нет, вы — как хотите. Выгонит, бывало, какая-нибудь из ума, и обнаруживаешь себя уже куда-то воодушевленно идущим. Куда — не важно: в магазин запчастей, в горы, к бабам, на сцену там или вообще во внутреннее путешествие по древним странам. Не может закономерность воодушевлять, если в ней самой нет души.
Поэтому нормальный текст нормально многослоен, что твоя молекула ДНК. Вроде слова-кодоны все простые, но так, заразы, волшебно составлены, что в результате получается человек. Или бабочка. При том, что в самом тексте ни про человека, ни про бабочку ни полслова. Первый слой — плоский, как стол, на нем так и написано: стол. Второй слой — это автор, который сидит за столом. И про этого автора из текста всё понятно — дурак, не дурак, слюнявым пальцем по чужим книгам шарился или прожил как есть, и если таки да, тогда возникает третий слой — культурный. Это когда обмолвочки всякие, из которых понятно, что по чужим книгам автор не пальцем водил, а душевным переживанием и аналитическим ясновидением. Да еще и своих вводов-выводов добавил, как бы между прочим.
Четвертый слой — озарения, которых не выдумаешь, сами приходят: и как верное слово, и как верный образ, и как внезапная мысль. Не авторские, читательские. Автор их имел в виду, да не записал, а мы — почувствовали. Пятый слой — уж совсем между строк, дух текста, дух времени, дух автора и народа его, авторского. Это автору, да и читателю вместе с ним, не дураком мало для этого быть, это уж совсем священное безумие. Бывает еще
Читать дальше →