Ум выделяет из целого фрагменты и называет их: «дерево», «кошка», «паравоз». Он также выделяет из целого фрагмент «тело» и называет его «я». Ум не только выделяет тело, но и «дорисовывает» его самостоятельную активность и независимость. Он также может «дорисовать» некую сущность, якобы управляющую телом. Но все эти дорисовки находятся только в уме и нигде больше. Помимо ума никакой разделенности нет. Ум фрагментирует реальность условно. Никакие куски от жизни при этом не отрываются. То есть не существует отделенности, есть только мысль о ней. Есть мысль о том чего нет вне мысли — вне мысли нет отделенности. Значит помимо мысли не существует и никакого отдельного индивида. И нет никакого «отдельного я» кроме мысли. Есть Целое, а в сфере мысли уже появляются «дерево», «кошка», «паравоз», «я»…

Жители Мира Адвайты, поздравляю вас с 1001-м персонажем! Мы перевалили за тысячу! :)
Особая благодарность 111 активным труженикам, изо всех сил постигающим учение Адвайты!

Один аскет годами практиковал аскезу. Его звали Джаджали. Он занимался такими экстремальными практиками, что его тело почти высохло, и он стал похож на мертвое, засохшее дерево. Он не двигался. Говорят, что он стоял так неподвижно, что птицы вили у него на голове гнезда и откладывали яйца. Джаджали сдвигался с места, лишь когда птенцы вылуплялись из яиц и улетали.

Думая, что яйца могут пострадать, а птенцы — упасть, он продолжал стоять в том же положении. Он не двигался, даже не ходил просить еду, и месяцами оставался голодным. Лишь когда птицы улетали, он мог шевельнуться. Но однажды в нем возникла огромная гордость и эго: «Есть ли другой такой великий аскет? Есть ли другой такой ненасильственный человек?» Возникло великое эго.

Пока он говорил сам с собой, он услышал в безлюдном лесу чей-то смех. Затем голос невидимого человека сказал:
— Джаджали, не наполняйся таким самомнением! Если хочешь увидеть человека, который знает, пойди и сядь у ног торговца Туладхара.

Он не мог понять: «Туладхар, торговец? — и такой великий аскет, как Джаджали, должен сидеть у его ног? Великий аскет Джаджали, в волосах которого птицы свивают гнезда, и он остается неподвижным, потому что так велики его не-насильственность и сострадание? Но все равно, придется пойти и посмотреть, кто такой этот Туладхар». Он пошел его искать.

Торговец Туладхар жил в Каши, и он пришел к нему. Джаджали не мог поверить своим глазам — Туладхар был просто обычным торговцем! Днем и ночью он продавал товары с весами в руках. Именно поэтому его звали Туладхаром, «тем, кто держит равновесие». Он все время все взвешивал. Когда прибыл Джаджали, он отвешивал и продавал, окруженный толпой покупателей. Туладхар даже не взглянул на Джаджали. Он сказал:
— Садись, Джаджали. Не будь таким гордым оттого, что птицы вьют гнезда у тебя в волосах и ты остаешься неподвижным, пока птицы не вырастут и не улетят. Сядь, сиди в молчании; позволь мне сначала покончить с покупателями.

Услышав слова Туладхара, Джаджали был изумлен. Он подумал:
— Теперь у меня большие проблемы. Этот человек, несомненно, что-то знает, несомненно, он обогнал меня. Теперь он все испортил. И еще я хочу увидеть, каково его искусство, какова его духовная дисциплина.

Он сел, но его эго было разбито. Он стал наблюдать. Приходили хорошие люди, приходили плохие; все говорили с Туладхаром по-разному; кто-то говорил любезно, кто-то оскорблял его — ведь это была лавка и торговое ремесло! Но Туладхар отвечал на все ровно и спокойно, не выказывая ни гнева, ни эмоций, не становясь ни на чью сторону. Джаджали продолжал наблюдать. В его равновесии не было ни малейшего отклонения: приходили родственники, приходили незнакомые люди, но его рука отвешивала одинаково для всех.
Когда наступил вечер и лавка закрылась, Джаджали спросил:
— Что ты мне посоветуешь?

— Я только обычный торговец, лавочник — ответил Туладхар. — Я не знающий человек. Я знаю только одно: как раз когда обе чаши весов на одном уровне, есть равновесие, и точно так же, когда есть равновесие между обеими сторонами ума, гневом и не-гневом, любовью и ненавистью, симпатией и антипатией, достигается внутреннее равновесие. И в это мгновение происходит самадхи.
Наблюдая весы, я сам пришел к равновесию. Я не делал больше ничего. Птицы не вили гнезда у меня в волосах, я не был аскетом. Джаджали, я обычный лавочник, я не аскет. Весь мой секрет в том, что, уравновешивая весы, я научился искусству уравновешивать себя. Я понял, что, когда внутри царит совершенное равновесие, эго исчезает. Равновесие создает пустоту, и в эту пустоту нисходит целое.
Но я только лавочник. Ты великий ученый. Ты много знаешь, ты аскет. Может быть, тебе это поможет, может быть, нет. Я знаю только это, и вот что я тебе могу сказать: если даже в лесу тебя захватывает эго, ты опять в миру. А если ты остаешься в миру и даже там твои весы уравновешены, тогда ты в лесу, ты в Гималаях, даже оставаясь на рыночной площади. Вопрос в том, что ты собой представляешь.

Один мой друг очень любил читать книги разных Мастеров.
При этом он постоянно что-то в них подчеркивал, а потом восторженно цитировал.
Я ему как-то предложил:
— А теперь попробуй внимательно прочитать то, что ты не подчеркнул.
Друг пришел в дикую ярость и чуть меня не убил.:)))))
Человеческий ум так устроен, что постоянно ищет подтверждения своего «правильного» понимания и избегает противоречий.:)))

Девочки завязывают бантики.
На руку и на ногу легки.
Девочки мечтают о романтике,
Собирая в горы рюкзаки.

Вместо босоножек пару триконей
Собирают девочки в поход.
И глядят на них глазами дикими
Мама, папа и сиамский кот.

Им бы на курорт, мужчины дружно бы
На руки их взяли б в пять минут.
Здесь же за инструктором разгруженным
Сами они груз свой волокут.

Там бы шли они, сверкая глазками,
В аромате моря и вина.
Здесь же с ледорубами под касками…
Не поймешь, где он, а где она.

В шрамах, синяках идут хорошие
И смеются всем смертям назло,
С виду словно боевые лошади
После съемок фильма «Ватерлоо».

Что же ты наделала, романтика?
Превратила в Золушек Принцесс.
Завязали булинями бантики,
Получилось чудо без чудес.

Девочкам мечтается и грезится
Шум лавин и ветра страшный свист,
И большой, как Малая Медведица,
Вусмерть в них влюблённый альпинист.

Это про которого поётся,
Что он на вершине, как хмельной,
И с которым чёрт не разберётся,
Где хороший он, а где плохой.

Вроде не скулит он, и не ноет,
Только вот и в горы не идёт.
Может он влюблён, и всё такое,
Ну, а кто ж рюкзак-то понесёт?

С мальчиками все гораздо проще.
Мальчику важней всего значок.
Мальчику, бывает, даже тёща
Подносит к самолёту рюкзачок.

Когда он летом в горы уезжает,
Он для всех заранее герой.
Его семья в альплагерь провожает,
Как на последний и священный бой.

Он ледоруб полгода дома точит,
И из подушек выпускает пух,
И кроит он спальник среди ночи
На одного, а мысленно на двух.

Он письма пишет кратко и сурово.
И мама уже видит страшный сон,
Как будто лагерь не в лесу сосновом,
А проволокой колючей обнесён.

Оружье у них, то бишь карабины.
И слышит мама пуль ужасный свист,
И видит, как связал родного сына
Инструктор — альпинист-рецидивист.

Нельзя сказать, что мальчик не мечтает.
Но все его заветные мечты,
Когда он летом в горы уезжает,
Как правило, конкретны и просты.

Надеть бы на инструктора колоду,
Чтоб он, как люди, шёл, а не бежал,
Мечтают мальчики на переходах,
Мечтают на страховке среди скал.

Найти бы на дороге самородок,
А лучше с колбасою бутерброд,
Вернуться бы живому из похода,
А в лагере из дома перевод.

Нанять бы, скажем, шерпа или пару,
Ну или, на худой конец, осла,
Идти себе, петь песни под гитару
И пиво пить у каждого куста.

Приделать бы к Наташкиной фигуре
Да Катькин бы характер золотой,
И чтоб она ещё была не дурой,
Водилась бы не с Колькой, а со мной.

И отпускают бороды и баки,
Штормовки любят, чтоб рваньё одно.
Чтоб выглядеть, как бравые рубаки
От батьки по фамилии Махно.

Шагают мальчики под облаками,
Шагают девочки за ними вслед.
А рядом за ближайшими горами,
Всё ярче разгорается рассвет.

Вы про меня плохого не подумайте,
Я сам чрез это всё давно прошёл.
И на душе не чувствую обиды я,
И это, безусловно, хорошо.

Как хорошо, что есть ещё романтика,
Что Джомолунгма есть и Софруджу…
А девочки завязывают бантики,
А я на них с улыбкою гляжу.

Если вам штормовки
Не досталось новой,
Там рукав оторван,
Капюшона нет…
Вспомните, что рядом
Ходит вовсе голый,
С вами, в общем, очень схожий
Снежный человек.
И улыбка, без сомненья,
Вдруг коснется ваших глаз,
И хорошее настроение
Не покинет больше вас.

Если крупный камень
Стукнул вас по шее,
Если гнев невольный
В сердце к вам проник,
Вспомните, что камень
Мог бы быть крупнее –
Их в горах гораздо больше,
Вспомните про них!..

И улыбка, без сомненья,
Вдруг коснется ваших глаз,
И хорошее настроение
Не покинет больше вас.

Если вы случайно
Со скалы упали, в
Полетели в пропасть
Камни догонять,
Вспомните, что раньше
Так вы не летали,
И уж наверное
не будете летать!

И улыбка, без сомненья,
Вдруг коснется ваших глаз,
И хорошее настроение
Будет до конца вас.

Я не могу сказать, что кто то есть и не могу сказать, что нет ни кого. Ведь кто то же это говорит :)))

И возгорелся костёр, и собрались вокруг него все, и было им тепло и светло там. Люди придумали ему название – священный костёр.
Из других деревень приезжали гонцы и забирали огонь, что бы разжечь в своих поселениях священные костры.
Прошло время и придумали спички. Сейчас каждый человек может получить порцию своего огня, не задумываясь о том, что огонь, который горит в каминах, газовых плитах — это тот самый огонь, который когда то горел в священном костре.

Жили- были два брата близнеца по фамилии Джонс. Были они очень похожи друг на друга. Джон Джонс был женат, а у Джима Джонса была ветхая полуразрушенная лодка. Случилось так, что в тот день, когда умерла жена Джона, лодка Джима, зачерпнула много воды и затонула. Через несколько дней одна добрая старая женщина встретила на улице Джима и, приняв его по ошибке за Джона, сказала:
— О мистер Джонс! Я слышала, вас постигло страшное несчастье. Наверное ваше сердце разбито.
Джим ответил:
— Что вы, мне нисколько не жаль. Она с самого начала была старой развалиной. Зад у нее был весь изжеван, и она вся провонялась протухшей дохлой рыбой. Когда я в первый раз в нее забрался, в ней образовалась огромнейшая дыра спереди, и ужаснейшая трещина сбоку и, всякий раз, когда я в нее взбирался после этого, она начинала течь со всех сторон. Поверьте, я прекрасно с нею управлялся, но когда в нее взбирался кто-нибудь другой, она так и разваливалась на части. Это ее и сгубило. В город приехали четверо отдыхающих, и они, желая развлечься, попросили меня дать им ее напрокат. Я их предупредил, что она уже не первой свежести, но они сказали, что все-равно хотят попытать удачи. И вот, все эти чертовы дурни попытались влезть в нее одновременно; тут-то она и треснула во всю длину. Раньше, чем он успел закончить, старушка упала в обморок.

Вот так всегда и бывает: один человек говорит одно, а люди понимают его совершенно по-другому, и каждый по-своему.

Моисей и Иисус поплыли вместе на лодке.
— Мне действительно понравилось, когда ты раздвинул воды Красного моря, Моисей, — сказал Иисус.
— Ах да, — сказал Моисей, — но это ничто в сравнении с тем, как ты ходил по воде, — ты побил меня. Скажи, а ты можешь сделать это снова?
— Конечно, — сказал Иисус, — хотя с тех пор и прошло много времени.
Он шагнул из лодки. Все было прекрасно, и он медленно двинулся вперед. Вскоре он заметил, что промочил ноги. Он был немного встревожен, но продолжал идти. Вскоре вода дошла ему до щиколоток. Обеспокоенный, он повернул обратно к лодке. Когда он добрался до лодки, вода доходила ему до колен. С облегчением он взобрался в лодку, но был немного озадачен.
— Не понимаю, — сказал Иисус, — я знаю, что прошло много времени, но я был уверен, что все будет в порядке. Интересно, что я сделал не так.
Моисей тоже задумался. В конце концов он сказал:
— Держу пари, что я понял! Когда ты делал это в первый раз, у тебя не было вот этих дырок в ногах!