Творчество

В мире, кроме у-вэя,
Нету больше ни @@@.

В лаборатории, расположенной в двух подвальных комнатах, Парацельс молил своего Бога, Бога вообще, Бога все равно какого, чтобы тот послал ему ученика. Смеркалось. Тусклый огонь камина отбрасывал смутные тени. Сил, чтобы подняться и зажечь железный светильник, не было. Парацельса сморила усталость, и он забыл о своей мольбе. Ночь уже стерла очертания запыленных колб и сосуда для перегонки, когда в дверь постучали. Полусонный хозяин встал, поднялся по высокой винтовой лестнице и отворил одну из створок. В дом вошел незнакомец. Он тоже был очень усталым. Парацельс указал ему на скамью; вошедший сел и стал ждать. Некоторое время они молчали. Первым заговорил учитель.

— Мне знаком и восточный, и западный тип лица, — не без гордости сказал он. — Но твой мне неизвестен. Кто ты и чего ждешь от меня?

— Мое имя не имеет значения, — ответил вошедший. — Три дня и три ночи я был в пути, прежде чем достиг твоего дома. Я хочу быть твоим учеником. Я взял с собой все, что у меня есть.

Он снял торбу и вытряхнул ее над столом. Монеты были золотые, и их было очень много. Он сделал это правой рукой. Парацельс отошел, чтобы зажечь светильник. Вернувшись, он увидел, что в левой руке вошедшего была роза. Роза его взволновала.

Он сел поудобнее, скрестил кончики пальцев и произнес:

— Ты надеешься, что я могу создать камень, способный превращать в золото все природные элементы, и предлагаешь мне золото. Но я ищу не золото, и, если тебя интересует золото, ты никогда не будешь моим учеником.

— Золото меня не интересует, — ответил вошедший. — Эти монеты — всего лишь доказательство моей готовности работать. Я хочу, чтобы ты обучил меня Науке. Я хочу рядом с тобой пройти путь, ведущий к Камню.

Парацельс медленно промолвил:

— Путь — это и есть Камень. Место, откуда идешь, — это и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего пока не понимаешь. Каждый шаг является целью.

Вошедший смотрел на него с недоверием. Он отчетливо произнес:

— Значит,
Читать дальше →

Ни про кого ничего
Точно нельзя сказать,
Тем более – про Тебя:
Галилеянин, плотник,
Назорей, спаситель, спасатель…
Какой был рост у Тебя?
Какого цвета глаза?
О таких вещах ничего
Не написал ни один
Евангелист-писатель.

Знаю, это не важно,
Важнее – Благая Весть,
Что Собою явил Ты –
И жизнью, и смертью крестной,
А потом – воскресеньем,
Доказавшим, что есть
Нечто большее
Суеты и борьбы повсеместной.

Знаю, не важно и то,
Сколько Тебе было лет,
Когда Тебе гвозди в тело
Вколачивали
И после –
Когда Ты вдруг ощутил,
Что свыше – страховки нет,
И что-либо отменять
Было бы слишком поздно.

Знаю, что ни черта
Я о Тебе не знаю.
Но вновь прихожу я в этот
Тебе посвящённый храм
И что-то самое важное
О жизни своей вспоминаю,
Зная, что всё остальное,
Без этого важного, – хлам.

Я так доволен тем, что есть.
Мне больше – ничего не надо.
Ну разве ж водочки поесть.
Да выпить что ли лимонада.
Да замереть, как идиот,
Пред этим миром, полным чуда.
Да выйти вон, когда придёт
Мой день и час – уйти отсюда.

Меня нелегко убедить в чем-либо. Я ставлю под сомнение буквально все. Именно это вполне привычное чувство недоверия охватило меня как-то раз, когда я вернулся домой и, удобно устроившись в любимом мягком кресле, долго смотрел на сюрреалистическое полотно, купленное когда-то Сюзан в состоянии временного помрачения рассудка. Если, конечно, это можно было назвать произведением искусства.

Картина представляла собой жуткое переплетение зеленых и лиловых полос, извивающихся, словно змеи. Я ужасно устал после тяжелого рабочего дня, и перед глазами у меня немного плыло. От этого казалось, что картина колышется, идет волнами, будто в ночном кошмаре.

И тут, ни с того ни с сего, я вдруг подумал: а существует ли картина на самом деле? Право, было бы куда лучше, если б эта пародия на искусство никогда не была написана. Меня посетило сомнение в ее реальности…

И в одно мгновение картина бесследно исчезла. От нее не осталось ничего, даже более светлого пятна на стене.

Я встал с кресла и подошел посмотреть на стену поближе. Должно быть, решил я, Сюзан сняла картину, когда я задремал. Странно.

Из кухни появилась жена, немного раскрасневшаяся и, как всегда, по-своему очаровательная. Сногсшибательная стройная блондинка.

— Суп почти готов, — сказала она.

— А где картина? — спросил я.

Сюзан озадаченно посмотрела на меня.

— Какая картина?

— Твоя. Сюрреалистическая. — Я показал на стену.

Сюзан натянуто хихикнула и подошла ближе, явно рассчитывая на поцелуй.

— Эд, ради бога, о чем ты? Ты же знаешь — у нас не было никаких картин.

— Если ты решила выбросить ее, — сказал я, поцеловав, наконец, Сюзан, — я не буду возражать. Совсем наоборот.

— Ты с ума сошел, — ответила она и вернулась на кухню.

Я снова посмотрел на стену и не увидел даже дырки от гвоздя, на котором висела картина. Я обыскал квартиру, но полотна нигде не было.

Сюзан приготовила бифштекс. Я чувствовал его запах, но когда попытался открыть крышку жаровни, жена шлепнула меня по руке и
Читать дальше →

Ах, зеркала… кругом лишь зеркала.
И никого никто не обижает.
А лишь один другого отражает.
Такие вот зеркальные дела.

Смотрю вокруг, а вижу лишь себя.
Да и кого ещё могу я видеть?
Никто другой из зеркала не выйдет.
Лишь я – то ненавидя, то любя.

Любовь ушла… Куда она ушла?
Что будет с ней? Во что преобразится?
И от кого сумеет отразиться?
Или, вернувшись, станет, как была?

Кому решать? Конечно, только мне.
Но ведь и я – лишь чьё-то отраженье.
Ах, зеркала! Ах, вечное движенье! –
Мой млечный путь в безмерной вышине.

Какое счастье, что вокруг
живут просторно и привольно
слова и запах, цвет и звук,
фактура, линия и форма.

Я жизнь люблю, вертящуюся юрко
в сегодняшнем пространстве и моменте,
моя живая трепаная шкурка
милее мне цветов на постаменте.

На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие – внутри.

Проста нашей психики сложность, ничуть не сложнее, чем прежде:

надежда – важней, чем возможность когда–нибудь сбыться надежде.